Х. Д. (Хильда Дулитл, 1886-1961)
Хильда Дулитл родилась в городке Вифлеем (Бетлехем), в Пенсильвании, где реформатор Лютеранской и основоположник Моравской церкви епископ граф Николай Людвиг фон Цинцендорф, когда был выслан из Германии, в 1741 г. посетил США, где проповедовал индейцам и основал Моравскую общину. Последовальницей этой веры была мать Хильды, Хелен (урожденная Уолле), которая преподавал музыку и живопись в Моравской семинарии, где училась и Хильда, а отец был профессором астрономии. Неподалеку жила семья Эзры Паунда. Ему было 16 лет, ей – 15. Она была полна мечтательности, любви к античности, прежде всего к Древней Греции, ещё не высказанных стихов. Он уже был поэтом, называл ее дриадой, учил ее латыни и греческому, писал стихи в тетрадь, которую затем переплел, назвав ее «Книгой Хильды». Ее отец, профессор астрономии Пенсильванского университета Чарльз Дулитл был также директором обсерватории, и все, что находилось ближе луны, было ему неинтересно. Паунд уже тогда вызывал у него подозрение своими экстравагантными манерами, а когда профессор застал молодых целующимися в кабинете, он и вовсе попросил их ограничить общение. Немудрено, что когда Паунд через несколько лет попросил руки Хильды, ему было отказано. Профессор Дулитл презрительно бросил, что «Эзра Паунд не более, чем кочевник». Хильда же была влюблена в него. Она познакомила его с Марианной Мур, своей однокурсницей по университету Брин Мар. Дружбе с Мур, которая благополучно миновала порог неразделенной любви, также суждено было продлиться до конца их дней.
Хильда Дулиттл (Х Д.), для которой Паунд придумал и литературный псевдоним, и «домашнее имя» дриада (нимфа дерева). Когда она прибыла в Лондон в 1911 году, Паунд уже был помолвлен с Дороти Шекспир. Он познакомил Хильду с Ричардом Олдингтоном, и взаимная симпатия закончилась браком, впрочем несчастливым, так что впоследствии Хильда Дулитл стала пациенткой доктора Фрейда, а их отношения переросли в долгую взаимно обогащающую дружбу. ХД стояла у истоков имажизма наряду с Эзрой Паундом, Ричардом Олдингтоном и Ф. С. Флинтом. Она была своеобразным образом имажизма — высокая, статная, она была знакома почти со всеми знаковыми фигурами своего времени, и в 1933 г. читала стихи перед будущей королевой Елизаветой II. Поэзия ее, с одной стороны, следовала канонам имажизма, с другой — глубоко коренилась в античности, особенно она отдала дань эллинистической традиции. Вместе с тем, ее поэзия полна и феминистических мотивов — не случайно, что Х. Д. «вновь открыли» в 1970-х на волне набиравшего силу феминизма. Более поздние ее книги эзотеричны, в частности, триптих «Трилогия» — три поэмы, посвященные Второй мировой войне, блицкригу и бомбардировке Лондона, которые многие сравнивают с «Четырьмя квартетами» Т. С. Элиота, и «Елена в Египте». В пантеон ХД входят и Гермест-Трисмегист, и Аммон Ра, и Таммуз, и Иисус, а также Иштар, Изида, Киприда, и дева Мария. Это — духовная реальность, основанная в большой степени на гностицизме. Первая поэма «Не падают стены» посвящена Брайхер — псевдоним английской писательницы-романистки Энни Уинифред Эллерман (1894–1983), партнерши и наперсницы Х.Д. Вместе они посетили в 1923 году Карнак, город и храмовый комплекс древнего Египта, основного святилища Нового Царства, посвященный верховному богу Омону-Ра, его супруге Мут и сыну Хонсу, расположенный на месте древних Фив, неподалеку от Луксора. Вместе же они были и в Лондоне во время войны, когда металлические ограды переплавили на снаряды. «Трилогия» как бы объединяет две реальности — физическую и духовную как преодоление войны, запустения, бренности бытия.
а сердце твое, к тому же —
это мертвый рак,
они продолжают
и твой ритм — дьявола гимн,
стило твое в ржавую сублимацию погружено,
как можешь ты вычеркнуть
несмываемые чернила палимпсеста
прошлых злоключений?
[3]
Давайте, однако, спасем Скипетр,
жезл власти;
он увенчан головкой лилии
или бутоном:
се — Кадуцей; умирающим
он несет исцеленье;
либо оживляя мертвых,
он несет свет живым.
[4]
Есть чары, например,
в каждой ракушке морской:
неумолчный морской прибой
сокрушить не в силах коралл,
кость, камень, мрамор
вытесаны внутри мастером этим,
раковины моря:
устрица, двустворчатые, моллюски
сотворил мастер каменщик
каменное чудо
и все же сей вялый, аморфный отшельник
изнутри, как планета
чувствует конечность,
ограничив орбиту
бытия, свой дом,
собор, алтарь, храм:
он отпирает порталы
в установленные интервалы:
голодом подсказан,
открывается приливу, —
но бесконечно ли? нет,
ничего чрезмерного:
я ощущаю собственные пределы,
захлопываются мои раковины-челюсти,
когда вторгается безграничность,
вес океана; бесконечность вод
не может меня расщепить, яйцо в скорлупе;
закрыт, завершён, бессмертен
круг, я знаю тягу прилива,
знаю, как он баюкает тишь молчаливо,
а также луну;
осьминожий мрак
бессилен против
ее холодного бессмертья;
так что и я по-своему знаю,
что кит не сможет меня переварить —
будь тверда в своей малой,
статичной, ограниченной
орбите и акулья пасть
внешних обстоятельств
изблюет тебя тогда:
будь неудобоварима, неуступчива, тверда
так что живя внутри себя
ты породишь себя из себя
бескорыстно, — эту
бесценную жемчужину.
[5]
Когда в обществе богов
я любила и была любима,
никогда мой разум
не потрясал такой восторг.
мое сердце подвигнуто не было
к такому удовольствию,
как ныне открыть
над Любовью нового Властелина:
Его — следы на песке
от дерева сливы в цвету
до полуоткрытой хижины двери,
(или был бы след,
но ветер засыпает следы на песке,
зримые или незримые):
Он — Джинн в кувшине,
который находит рыбак,
Он — Маг,
приносящий мирру.
[6]
Во мне (червяке) явно
праведности нет, но есть
упорство; я избежала паучьей сети,
птичьего когтя и стервятника клюва,
прильнула к травинке,
к изнанке листка,
когда буря
сорвала её со стебелька;
я спаслась, я изучала
лес колючих роз,
была смыта дождем
с долины листа;
была брошена на траву,
где каждая мачта у алмазной мачты
несла особые спутанные снасти
инкрустированные жемчугами
туманов
на каждом флагштоке:
не устрашенная многообразием
увеличенной красоты,
так что твой огромный горгоний
тусклый глаз не может собраться ни в фокус
ни в компас, — из всякой беды
извлекаю пользу;
ищу выхода посредством еды;
объедаюсь листьями винограда и шелковицы,
паразит, я нахожу пищу,
когда вы кричите от отвращения —
червяк на листке,
червяк в песке,
червяк в колоске пшеницы,
не раскаиваюсь,
ибо знаю, что Господь Бог
готовится явиться,
когда я, энергичный червяк
тку свой саван.
[7]
Боги, богини
в крылатых головных уборах
с рогами, как антенны
бабочек,
либо взвившийся капюшон королевской кобры
показывают, как превращается червь.
[8]
Итак, мы выявляем нашу суть
двойниками-рогами, диском, взвившейся змеей,
хотя они либо двойной плюмаж, либо лотос,
вы сейчас говорите нам: банальные
интеллектуальные украшения;
поэты бесполезны,
более того,
мы, подлинные реликты,
носители мудрости тайной,
живые останки
внутреннего слоя
святилищ для посвященных,
мы не только «бесполезны»,
мы «жалки»:
это — новая ересь;
но если вы даже не понимаете, что выражают слова,
как можете вы судить
о том, что слова скрывают?
но все же древние инициалы открывают
то, что мы вернулись в начало:
впереди у вас долгий путь,
идите осторожно, говорите вежливо
с теми, кто завершил свой цикл червя,
ибо богов сокрушили до этого,
идолов также, и тайна их сокрыта
в самой речи людской,
в обыденной или
в истинной мечте; знаки
в гребешке цапли,
на спине кобры,
тайны, знаки обещают, как прежде,
защиту для писаря,
он берет начало от священнослужителя
выше его — лишь Фараон.
[9]
Тот[1], Гермес, стило,
палитра, ручка, гусиное перо
выстоят, хотя наши книги— пол
из тлеющей золы под ногами:
хотя сжигание книг до сих пор —
самый извращенный жест
и самый подлый
низменной человеческой природы,
но дайте нам, они кричат все же,
дайте нам книги,
фолиант, рукопись, старинный пергамент —
сойдут на патронные гильзы;
ирония — горькая правда,
завернутая в шуточку,
но имя Хатшепсут[2] поныне окружено
тем, что они называют cartouche[3].
[10]
Но мы сражаемся за жизнь,
мы сражаемся за то, чтоб дышать, говорят,
так на что годятся твои каракули,
это — мы берем с собой
по-над смертью: Меркурий, Гермес, Тот,
изобрели шрифт, буквы, палитру;
записанные ноты флейты или лиры
на папирусе или пергаменте
священны, неизгладимо запечатлены
где-то в атмосфере
навечно; помни, О Меч,
ты— младший брат, последыш,
твой Триумф, как бы ты не ликовал,
должен однажды закончиться,
в начале
было Слово.
[11]
Без мысли, изобретательности
тебя бы не было, О Меч,
без идеи и медитации Слова
ты остался бы
невоплощенным в смутном измеренье,
где обитает мысль,
а превыше мысли, превыше идеи —
породившие их —
Мечта,
Видение.
[12]
Так, нашим тайным и хитрым способом
мы горды и предусмотрительны
в нашем общении с вами другими,
теми, кто лучше нас, кто, казалось, намекают,
что скоро нас сметут в сторону—
помятые тряпки, непригодные для знамен,
недостаточной длины для бинтов,
но когда черепица зашипела
под огненным ливнем,
другие ценности были явлены нам,
другие стандарты освятили нас;
из странной ткани крылья накрыли нас,
и хотя были шипенье и рев высоко в небесах,
был громче Глас,
хотя речь его была тише
шепота.
[13]
Присутствие было в спектре голубизны,
совершенный голубой луч,
редок, как радий, как исцеленье;
я прежняя, обернутая вокруг меня,
была саваном (я говорю только о себе,
но я была окружена спутниками
в этом таинстве);
хотите ли знать, горды ли мы,
отчуждены,
безразличны ли к вашему добру и злу?
опасность, странно встреченная, странно выдержанная,
наша отметина;
мы узнаем друг друга
по тайным знакам,
хотя отдалены, безмолвны,
мы проходим мимо друг друга
на тротуаре, на лестнице;
хотя не обмениваемся ни словом,
есть тонкая оценка;
даже когда рявкнем короткое приветствие
или вообще не пророним ни слова,
мы знаем наше Имя,
мы безымянные посвященные,
рожденные от одной матери,
спутники
огня.
[14]
И все же у нас, последышей дважды рожденных,
были свои плохие минуты, когда
мы тащили за собой свою
жалкую скорлупу
и вынуждены были сознаться
в замешательстве и хвори;
мы тащим эту мертвую скорлупу,
тщимся, но мы должны дождаться
пока новое Солнце не выпарит
соки старой плоти;
неуклюже, мы тащим эти
старые желанья, черствую старую волю,
старые привычки за собой;
мы — эти люди,
тоскливые, ироничные, своевольные,
мы не принимаем участия
в перестройке нового мира,
в трудовых союзах,
в практических вопросах искусства
и в каталогизации услуг:
О, не смотрите вверх
на небо,
вы, кто поглощены
сбивающим с толку
лабиринтом из песчаных барханов
злободневных предприятий;
вы будете не столь испуганы
сколь парализованы бездействием,
и как бы то ни было,
мы не слишком далеко заползли
по нашему личному стебельку травы
к нашей личной звезде.
[15]
Слишком стары, чтобы быть полезными
(пусть за годы опыта
мы не сильно изменились)
недостаточно стары, чтоб умереть,
мы хранители тайны,
носители, ткачи
редкой неосязаемой нити,
связывающей все человечество
с древней мудростью,
с древностью;
наша радость уникальна, для нас
виноград, нож, чаша, пшеница —
символы вечности,
и у каждого конкретного объекта
есть абстрактная ценность, он вечен
в параллельной мечте,
чей оккультный знак неизменен
со времен Ниневии и Вавилона.
[16]
Ра, Озирис, Амон явились
в просторном, голостенном молитвенном доме;
он —отец мира,
отец прошлых эонов,
настоящий и будущий в равной мере;
безбород, вовсе не похож на Иегову,
он был прям, строен,
впечатляющий, как монолит Мемнона,
и не был он неуместен,
но совершенно как дома
в той благодати и простоте
восемнадцатого века;
потом я проснулась от
удивленья и спросила себя:
но чьи глаза это были?
ибо глаза (на холоде
на удивленье запомнила)
были из цельной ткани,
словно без зрачка
или сплошной зрачок, темный
но очень ясный с янтарным
сияньем…
[17]
…уголь для горенья мира,
ибо мы должны идти вперед,
мы на перепутье,
уходит прилив,
гальку и ракушки обнажив,
прекрасны, но статичны
старая мысль, старая конвенция;
давайте спустимся к морю,
соберем сухие водоросли,
сплавной лес взгромоздим,
давайте зажжем новый костер
и вдыхая аромат
сожженной соли и благовоний,
споем новые пеаны новому Солнцу
перерождения;
мы всегда боготворили Его,
мы всегда говорили:
во веки веков, Аминь.
[18]
Образ Христа
труднее всего извлечь
из поделок лавки древностей
средневековой смеси настенных росписей
боли-богослуженья и символа смерти,
вот почему, полагаю, Мечта
искусно инсценирована на голом, чистом
раннеколониальном интерьере
без витражей, картин,
образа или цвета,
ибо ныне становится очевидно,
что Аминь — наш Христос.
[19]
Он мог быть даже подлинным евреем,
сошедшим с картины Веласкеса[4];
эти ресницы у Веласкеса
опущены на глаза,
были б открыты они, ослепили б, смутили
и поразили бы старым чувством вины
и страха, но ужас этих глаз,
сокрытых в муках, закончился;
уверяю вас,
глаза Распятого у Веласкеса
глядят прямо на вас сейчас,
и они —янтарь и пламя.
[20]
Ныне становится совершенно ясно,
что Святой Дух,
таинственная загадка детства, —
это Мечта;
этот путь вдохновения
всегда открыт
и открыт всем,
он действует как посредник, переводчик,
объясняющий символы прошлого
в сегодняшних образах
он объединяет отдаленное будущее
с самой отдаленной древностью,
экономно высказывает
в простом уравнении мечты
глубочайшую философию,
раскрывает тайну алхимии
и следует за Магом
в пустыню.
[21]
Расколот кристалл личности,
разбит сосуд цельности,
пока Божий Аминь
не воз-лапит его с земли,
носитель витых рогов
рычит с горизонта:
вот я, Амон-Ра,
Аминь, Овен, Баран;
пора, пора вам начать новую спираль, вот,
смотрите — я швыряю вас в звёздо-ворот,
пока, сожалея, жалея,
обнюхивая землю,
вот Я, Аминь-Ра не шепнет,
Аминь, Овен, Баран,
будь коконом, запелёнатым в шерсть, чтоб стать
Агнцем, вскормленным матерью опять.
[22]
Вот моя правая рука,
вот моя левая рука
вцепилась в твое завитое руно;
неси меня домой, неси меня домой,
мой голос взывает с земли;
возьми меня домой, Отец:
бледна, как червяк в траве,
я все же — звезда,
высекаемая твоим копытом из скалы:
Аминь, ты столь тёпл,
сокрой меня твоим руном,
засей меня новой травой;
да пожрут меня твои зубы
да согреюсь я в твоем брюхе,
солнечный диск,
возрожденное Солнце.
[23]
Возьми меня домой,
где каналы
текут вдоль
берегов, поросших ирисами:
где цапля
свила гнездо:
где богомол
молится на речном камыше,
где кузнечик говорит:
Аминь, Аминь, Аминь.
[24]
Или куда угодно,
где звезды блистают в ясном небе,
где мы можем поприветствовать лично
Сириусa, Вегу, Арктурa,
где отдельные сущности эти
проявляют заботу о нас,
где каждый со своим особым свойством
может быть вызван
точными чарами, заклинаньем, молитвой,
которые откроют без сомненья
какое исцеленье или вдохновенная суть
нужна для каждой особой хвори,
вопрошающая душа — наследница
О звезды, скляночки незаменимого
и совершенного Исцелителя, Аптекаря,—
отчеканены, огранены, бриллиантами украшены
коробочки драгоценнейшие, в которых впредь
будет мазь, мирра, благовония:
яшма, берилл, сапфир,
приближаясь к коим
молитвой, заговором,
литанией, заклинаньем,
мы выявляем аромат каждого,
личное магнетическое влиянье,
станут, кем были однажды,
личными вестниками,
целителями, помощниками
Единого, Аминь, Всеобщего Отца.
[25]
Аминь,
только сейчас
раковина моего сердца
раскрылась,
хотя давным-давно феникс,
твоя птица бенну[5],
уронила зерно,
как раскаленный воск;
там был аромат, сожженное благовонье,
мирт, алоэ, кедр;
Царство — это дерево,
чьи корни крепят оболочку сердца
к земле
после того, как совершенное зерно,
внедренное в ядро сердца,
напиталось соками.
[26]
Какой фрукт в хранилище нашем,
какой цветок?
каким вкусом обладаем,
какое исцеленье народам
в нашей листве? это ли бальзамодендрон[6]
трава базилик или наше —
копье и остролистый лист
пальмы?
родились ли мы на острове или оазисе
или стоим
бесплодны на краю поля
чтоб давать
тень жнецам пшеницы
в полдневную жару?
[27]
Наше ли древо-лотос
из лотосовой рощи,
тяжелая ли пьянящая, сонная ли
мечта магнолии?
или гранат,
чье имя украшает сонеты,
но либо кислый, либо перезрелый,
совершенный лишь в данный миг?
из всех лесных растений
дикий ли мы миндаль, зимняя ли вишня?
пинии или ели,
стражи ли одинокие?
или кипарис,
земляничного дерева аромат?
[28]
О Сердце, малая урна
из порфира, агата или сердолика,
как неуловимо падает зерно
между сердцебиеньем удовольствия
и сердцебиеньем боли;
я не знаю, как явилось оно
ни как легло и проросло,
и не могу сказать,
как спаслось от бури
страсти или злобы,
ни почему оно было смыто
потоком скорби,
либо высохло в мрачной засухе
горьких дум.
[29]
Дай нам силы продержаться
чуть дольше,
теперь, когда алебастр сердца
разбит;
мы бы вечно питались
янтарными сотами
твоего незабываемого приветствия,
но старое я,
все еще не вполне дома в мире,
кричит во гневе,
я голодна, дети орут, просят есть,
и пылающие камни рушатся на них;
наше сознание делает нас беззащитными;
О, если бы ты Явился
среди рыбачьих сетей
у лодок, пришвартованных на кромке озера,
когда в клубящемся дыме костра,
скажешь ли снова, как говаривал:
рыба поджарена,
вот — хлеб?
[30]
Я слышала, как Скорпион точил свой нож,
я страшилась Стрельца (натянувшего лук),
рога Козерога таили угрозу,
взберешься ли на вершину? потом низко падешь,
на другом краю бездны
ждал Лодочник-Водолей,
это век нового измеренья,
дерзай, ищи, дальше ищи, больше дерзай,
вот — алхимика ключ,
он отпирает тайные двери,
настоящее ступает дальше на шаг
к тонкому очищенью эмоций,
эликсир жизни, философский камень —
твой, если откажешься
от бесплодной логики, банального рассужденья;
итак, разум рассеялся, дерзнул оккультного знанья,
нашла, что тайные двери открыты,
барахталась, потерялась в морской глубине,
подсознательный океан, где Рыба
двигалась в двух направленьях, поглотил,/ пожрал;
где личность в глубине
сольется с лучшими,
осьминог или акула восстанут
со дна морского:
иллюзия, отказ от старых ценностей,
индивидуальность утрачена, безумье.
[31]
Сожаленье, взрыв восторга, / экзальтация,/
чистое ядро работы мозга,
пометки на полях,
неразличимый палимпсест, накарябанный сверху
со слишком многими противоречивыми чувствами,
поиски окончательного определенья
бесконечного, спотыкаясь о
неясное космическое выраженье,
явное ощущенье,
папка с духовным банковским счетом,
с приходом-расходом столь резко указанным,
бунт неухоженного воображенья,
наметки психических цифровых уравнений,
рун, суеверий, уклонений,
вторжение сверх-души в чашу
слишком хрупкую, овал кувшина слишком мал,
слишком порист, чтоб вместить поток
воды-готовой-превратиться-в-вино
на свадьбе; бесплодный поиск,
заносчивость, самоуверенность, жалкое умолчание,
хвастовство, вторжение напряженной
неуместной аллюзии,
иллюзия утраченных богов, демонов,
азартный игрок с вечностью,
посвященная в тайную мудрость,
невеста царства,
отказ от старых ценностей,
индивидуальность утрачена, безумье.
[32]
Глубина подсознанья изрыгает
слишком много невразумительных монстров
и затвердевшее несъедобное вещество, / материю
как раковина, жемчужина; образы
низведены до смерти; опасный подъем,
нелепый спуск; рифма, звон,
натруженный ассонанс, нонсенс,
противопоставление слов ради слов,
без смысла, определения; надувательство,
обман, нерешительный флюгер,
несогласованные, непоследовательные слоги,
слишком податливы, слишком хрупки,
сверхчувствительны, недоопределены,
сшибка противоположностей, бой эмоции
с бесплодным изобретением—
находишь ли все это?
обречена на разложение
цветов лунной радуги
и внешних слоев оперения
усиков бабочки,
нас уловил торнадо
и поместил на неприятную почву,
но мы нашли, что угол атаки
равен углу отражения;
отделённые от блуждающих звезд
и обычаев царственных звезд неизменных,
мы заметили, что даже у бродячей сгоревшей кометы
есть своя особая орбита.
[33]
Давайте измерим пораженье
терминами хлеба и мяса
и континенты
условной мерой полей
пшеницы; давайте учить
не будем тому, что сами
усвоили плохо и что
пользы не принесло;
составлять не станем сейчас
ни исцеляющих зелий для мертвых,
ни новые цвета
изобретать для ослепших глаз.
[34]
Мы видели, как самые милые
под физическим давлением
становились волками, шакалами,
дворнягами злобными;
мы знаем также, что голод
превращал в гиен лучших из нас;
давайте тогда не забудем (хотя не забыли
Любовь, Творца,
её колесницу и белых голубей),
умоляя Гестию[7],
Асет, Изиду, великую волшебницу,
в ее проявленье как Серкет[8],
первую праматерь,
которая правила
упряжкой скорпионов
везущих ее.
[35]
Давайте заменим
волшебство чувством,
пере-посвятим наши дарованья
духовному реализму
соскоблим палитру,
ручку или кисть,
приготовим папирус или пергамент,
воскурим фимиам Тоту,
изначальному Древнейшему-всех-дней,
Гермесу трижды великому,
будем молить,
чтобы он своим Тау-крестом[9]
вызвал истинную магию,
давайте вернемся к единой истине,
путь он (Мудрость)
в свете того, что было прежде,
разъяснит, что будет потом
возродит вечную истину,
будьте мудрыми
как аспиды, скорпионы, как змеи.
[36]
Не мудростью столп огня,
бывший прежде
отличен от столпа огня,
грядущего после;
над пропастью, расколом сознанья
должно возвести мост;
каждый из нас— домохозяин,
каждый — владелец сокровища;
ныне время переоценить
наши тайные накопленья
в свете прошлого и будущего,
ибо будь то
монеты, бриллианты, золотые
бочонки, блюда,
или просто
талисманы, документы или пергаменты,
прямо, как нам сказано,
в них содержится
для каждого писаря,
как указано,
дела новые
и древние.
[37]
У тебя не должно быть иных богов кроме меня;
на море
не должны мы молить Тритона или Дельфина
на суше
не должны мы поднимать восхищенные лица и воздевать руки
перед лавром или дубом,
на суше
не должны мы молить по отдельности
Ориона или Сириуса
или последователей Медведицы,
ни в высших небесах
Альгораба, Регула или Денеба[10]
закричим ли о помощи
или нет?
[38]
Поиск исторических параллелей,
исследования психического сходства
делались прежде до смерти
и будут делаться снова;
никакие комментарии не смогут изменить духовных реалий,
(говорите вы) и снова,
какой новый свет ты можешь
пролить на них?
мой ум (твой),
твой способ мышления (мой),
у каждого — особая сложная карта,
нити вьются сверху и снизу
джунглевых зарослей
биологических склонностей,
унаследованных тенденций
интеллектуальных усилий
всего рода,
ее прилив и отлив;
но у моего ума (твоего)
особый эгоцентричный
индивидуальный подход
к вечным реальностям,
он отличается от любого другого
мельчайшими деталями,
как прожилки на любом листе
отличаются от любого другого
в лесу, в то время как у каждой снежинки
есть своя особая звезда, в форме коралла или призмы.
[39]
У нас было слишком много освящений,
слишком мало подтверждений,
слишком много — но было доказано, что
это, это, это — ересь,
слишком мало — я знаю, чувствую,
смысл того, что скрывают слова;
они — анаграммы, криптограммы,
коробочки, предназначенные
для выведения бабочек…
[40]
Например,
Озирис равняется О-сир-ис или О-За-рись
Осирис
Или звезда Сириус
связует миф воскресения
с реальностью воскресения
через века;
штукатур, грубый каменщик,
не слишком хорошо оснащена, моя мысль
закроет скорбные провалы
во времени, откроет печальную пропасть
возведет мост над тем, что было до-и-после схизмы,
(до Авраама было Я есмь)
откроет раковую опухоль
современной философии,
в попытке как бы подготовить,
пациента для Исцелителя;
соотнести веру с верой,
открыть тайны Изиды,
что есть: был Единый
в начале Творец,
Кормилец, Прародитель, Вечно-сущий
в папирусном болоте
в Иудейских лугах.
[41]
Сириус:
в чем этой тайны суть?
ты — семя,
злак рядом с песком,
заключен в чернозем,
в пахотную землю
Сириус:
в чем этой тайны суть?
тебя утопили
в реке;
весенние ручьи
распахивают шлюзы.
Сириус:
в чем этой тайны суть?
там где жар ломает и расщепляет
пустынь песок
ты — снежный
туман, бел, как цветок.
[42]
О, Сир, это ли путь?
над осокой, над травами дюн
молчаливо
саночники несутся мимо.
О, Сир, это ли пустыня?
невообразимо,
песок блестит, как лед,
мороз, мороз;
привезены к воротам храма,
О, Сир, это ли наконец союз?
[43]
Стены не падают все же,
почему, не знаю;
вжик-шипенье —
молния в неизвестном,
неучтенном измеренье;
мы бессильны,
прах и пыль
забивают легкие наши
движутся наощупь тела
сквозь двери, сорванные с петель,
и притолоки покосились,
накрест;
мы идем постоянно
по воздуху
который сгущается в слепой туман,
затем сворачиваем быстро в сторону,
ибо даже воздух
ненадежен,
густ, где должен быть чист
и зыбок,
где раскрываются крылья,
и эфир
тяжелее полов,
и пол оседает,
как тонущий корабль;
нам не известен
порядок действий,
мы мореплаватели, первооткрыватели
неизвестного,
незаписанного;
у нас нет карты;
может, найдем приют
небесную гавань тут[11].
[1] Тот— древнеегипетский бог мудрости, знаний, Луны, покровитель библиотек, учёных, чиновников, государственного и мирового порядка. Является одним из самых ранних египетских богов; изображался с головой ибиса или павиана, которые являлись его священными животными.
[2] Хатшепсут — египетская царица (1525-1503 до н.э.) XVIII династии эпохи Нового царства. Дочь Тутмоса I, сводная сестра и жена Тутмоса II 1525-ок. 1523 до н. э.), мачеха Тутмоса III (1525-1473 до н. э.). Будучи соправительницей Тутмоса II и Тутмоса III, Хатшепсут фактически отстранила их от власти и официально объявила себя фараоном (художники изображали ее мужчиной).
[3] Очевидно, подразумеваются оба значения: 1) орнамент в виде полуразвернутого свитка 2) патронташ, патронная сумка (франц.).
[4] Речь, очевидно, о картине Диего Веласкеса «Распятый Христос» (ок. 1632) из музея Прадо: https://www.museodelprado.es/en/the-collection/art-work/the-crucified-christ/72cbb57e-f622-4531-9b25-27ff0a9559d7
[5] В египетской мифологии — аналог феникса.
[6] В русском переводе название растения — коммифора, один из подвидов — мирра, другой — источник меккского бальзама.
[7] Гестия — старшая дочь Кроноса и Реи, сестра Зевса; повелительница семейного очага и жертвенного огня.
[8] Серкет или Селкет — древеегипетская богиня, изображалась со скорпионом на голове, дочь Ра, повелительница мертвых.
[9] Тау-крест или Тав-крест (у финикийцев) — имеющий Т-образную форму, известен также как Антониев крест, состоящий из вертикальной перекладины, соединенной с верхним торцом в виде буквы Т; получил название в честь основателя христианского монашества Антония Великого, жившего в IV в. н.э., но у ХД происхождение скорее — связано с митраизмом; наносился на лоб каждого участника мистерий Митры и зороастрийцев или индусов; был распространенным знаком в Древнем Египте, где обозначал плодородие и жизнь.
[10] Альгораб (арабск. «ворона») —другое название — Дельта Вóрона— кратная звезда в созвездии Ворона на расстоянии приблизительно 85 световых лет от Солнца. Регул —— ярчайшая звезда в созвездии Льва; Денéб — самая яркая звезда в созвездии Лебедя.
[11] Вероятно, аллюзия на стихотворение Джеральда Мэнли Хопкинса “ Heaven-Haven” («Небесная гавань»).
Сообщения
