В поисках
света и справедливости (Опубликовано в журнале «Иностранная литература» № 12, 2013
Эзра Паунд
(1885—1972), стоявший у истоков европейского и американского модернизма,
выдвинувший идею обновления языка и образа (“make it new” — сотворить заново),
позаимствовав идею вечного обновления у Чэн Тана, основателя китайской династии
Шан[i],
и, совместно с Р. Олдингтоном, Х.Д. [Хильдой Дулитл], которая в 1910 г.
последовала вслед за Паундом в Лондон, и Ф.С. Флинтом, основал течения
“Имажизм” (от английского слова “образ”), а затем Вортицизм.
Более
полувека (первые “Cantos” были опубликованы в 1917 г.) Паунд писал свои
«Песни» — эпические по размаху и
модернисткие по форме, в которых он сочетал принцип кинематографической
фрагментарности, сравнение и противопоставление разных эпох, социальных и
экономических систем, как основанных на справедливости (Конфуцианский Китай,
Сиено-Леопольдинские Кантос, Америка времен войны за Независимость и первых
президентов — от Вашингтона, Джона Адамса и Томаса Джефферсона до Эндрю
Джексона и Мартина Ван Бурена), так и на деспотизме и «юзуре», стремлении к
наживе.
В “Cantos”
(“Песнях”, как известно, такое название дано главам “Илиады” и “Одиссеи” Гомера
и “Божественной комедии” Данте), книге стихов, эпических по размаху,
лирико-философских по форме, он пытался объять всю мировую культуру, историю и
цивилизацию с древнейших времен до современности, перемежая цитаты из Гомера,
древнекитайской поэзии и поэзии трубадуров.
В “Cantos” –
множество языков, голосов, отголосков, тем – от сошествия в мир теней и
странствия до злободневной политики и экономики. «Красота трудна», — писал
Паунд в “Canto LXXIV”, обращаясь так же, как Йейтс, к декларации Бёрдслея и
предвосхищая упреки в чрезмерной усложнённости. “Cantos” – это также своего
рода «эпический перевод» или «эпос перевода», многоязычное интертекстуальное
переплетение культур, где Паунд объединяет все виды перевода: от «маски» до
аллюзии или цитаты и даже пародии. Для позднего Паунда важен «не столько
перевод с одного языка на другой или из одной культуры в другую, сколько
метаморфический переход из культуры в культуру или взаимодействие между ними.
Таков метод “идеограммного” перевода Паундом жизненно важных культурных
фрагментов и ценностей», — как замечает канадский исследователь творчества Паунда
этнический китаец Мин Се[ii]. — Целью
Паунда является слияние сжатых фактов и идей из разных культур в универсальную
пайдеуму (paideuma), — термин,
который Паунд позаимствовал у немецкого антрополога Лео Фробениуса, определив
его как «клубок или комплекс глубоко коренящихся идей любой эпохи»[iii].
Странствие,
причём не в пространстве, а во времени, в истории – не лейтмотив “Cantos”, но
их поэтический мотив[iv]:
совокупность основной темы, отношения личности художника к действительности,
“поэтически понятого”, то есть не имитация реальности, но создание особой, поэтической,
художественной реальности. Личность художника, его отношение к пространству и
времени, а если шире — к бытию является, на наш взгляд, доминантным признаком
поэтического мотива. Воплощение поэтического мотива есть его
словесно-синтаксическая реализация в конкретном произведении, “разыгранная при
помощи орудийных средств” (Мандельштам).
«Эпос – это
стихотворение, вмещающее в себя историю», — писал Паунд в “Make It New”
(«Сотворить заново»)[v]
и преуспел в этом. Его «Песни» вмещают историю от античности и средневековья до
войны за независимость и провозглашения США и до современной истории, очевидцем
и участником которой был поэт. Вместе с тем, реальная история переплетается с
мифом, а миф вплетается в действительность.
Так называемые «Кантос Джефферсона —
Nuevo Mundo», опубликованные в 1934 г. под названием «Одиннадцать новых
Кантос», продолжают тему революции Возрождения, как её назвал сам Паунд,
перенося действие в Новый мир, открытый Колумбом, и посвящены американской
революции и борьбе за демократию и социальную справедливость уже в новом
государстве (включая борьбу с ростовщищеским процентом и всесилием банков), а
также образу героя-искателя от Одиссея, Малатесты, до Джефферсона,
Адамсов, Джексона, Ван Бурена и
предвосхищают более поздние «Кантос Адамса». «Одиннадцать новых Кантос» основаны на
переписке между вторым и третьим президентами США Джоном Адамсом и Томасом
Джефферсоном (как раз в ту пору Паунд опубликовал книги «Азбука экономики»
(1933) и закончил работу над книгой «Джефферсон и/или Муссолини» (1935), борьбе
президентов Эндрю Джексона и Мартина Ван Бурена за контроль над Вторым Банком
США, который возглавлял Николас Биддл, «Автобиографии» Ван Бурена и на других
документах. По мнению Паунда, современники недостаточно оценили деятельность
Джона Адамса как юриста борца за справедливость, человека, защищавшего
демократию, принявшего участие в разработке конституции штата Массачусетс и
США, написавшего преамбулу к последней, образованнейшего человека своего
времени, мудрого политика, выступавшего против суеверий и предрассудков, врага
коррупции, роста банковского процента и политических интриг (все это, по
убеждению Паунда, олицетворял первый министр финансов США Александр Гамильтон,
которого Паунд называет “Хамом“ (поэтому переводчик пользуется транслитерацией
его фамилии как «Хамильтон») .
На этом фоне
неожиданной может на первый взгляд показаться Канто XXXVI, большая часть которой является переложением Канцоны
Гвидо Кавальканти “Donna mi prega”, написанной ок. 1290 г. Однако для Паунда Кавальканти олицетворяет
ясность мысли и творческую мощь, источником которой является любовь. Эта песнь является гимном не только любви, но
и энергии, свету и знанию, источником которого она является. Примечательно, что Паунд возвращался к
переводу этой канцоны в течение 25 лет, и задолго до этого варианта, в июльском
номере журнала “Дайал” (Dial) за 1928 г. опубликовал другой перевод той же
канцоны, в котором он следует строфике Кавальканти и почти везде сохраняет
концевую, а нередко и внутреннюю рифму. В журнальной публикации Паунд приводит
также оригинал и свой пространный комментарий, вернее, два комментария: в
первом, он разбирает смысл и философские идеи, где сравнивает интерпретацию
света у Кавальканти и у английского мыслителя XIII в. Роберта Гроссетеста, который,
как заметил В. Малявин, отталкиваясь от метафизики света неоплатоников,
трактовал свет как изначальную «телесную форму», принцип движения физического
мира и всеобщей иерархии вещей. Паунд
заметил, что Кавальканти, конечно, вряд ли читал труды епископа из Линкольна,
но он читал подобную литературу, в частности Аверроэса и Альберта Великого, и
по своим убеждениям был неоплатоником и эпикурейцем. Паунд замечает также, что
Кавальканти необычайно точен в выборе слов и передаче оттенков смысла, но там,
где он намеренно тёмен, не следует пояснять и просветлять смысл, так как это
грозит упрощением. Во второй статье Паунд разбирает версификационные
особенности канцоны, утверждая при этом, что канцона в поэзии – то же, что фуга
Баха в музыке и что итальянский одиннадцатисложник ошибочно, по его мнению,
переводится на английский язык пятистопным ямбом. Переводчик на русский,
который обращался также и к оригиналу, отдаёт себе отчёт в том, что
предлагаемый перевод является переложением переложения или имитацией имитации.
В конце Canto XXXVI, видоизменяя
письмо папы Климента IV королю Неаполя и Сицилии Карлу I, упрекающее последнего
в том, что служба Сорделло недостаточно вознаграждена, Паунд вставляет: «КАРЛУ,
Паршивцу из Анжу…/…то, как вы обращаетесь с людьми, постыдно…».
Что же касается документов, то Паунд не просто
цитирует их, но, как справедливо заметила Марджори Перлофф, «…текст становится
плоскостью лингвистических искажений и противоречий, заставляющих читателя
участвовать в стихотворении как в действе…. Паунд сдвигает язык, чтобы создать
новые языковые пейзажи». Более того, как далее пишет Перлофф, Паунд
нередко сознательно искажает латынь,
либо дает не совсем верный перевод, либо переводит на современный разговорный
английский, едва ли не слэнг, а нередко помещает рядом все три текста
параллельно — латынь, итальянский и английский, причем подтексты, а нередко и
основные значения, различаются. Когда же Паунду нужно усилить мысль или образ,
он дает абсолютно точные цитаты и переводы из них.[1]
Коль просит
донна[vi]
о
той бездонной
Поведать
страсти, что рвёт на части,
Она любовью
зовётся гордо, и даже тот,
Кто отрицает
её, сейчас
Услышит
правду, но мой рассказ
Для
посвящённых, я не надеюсь
Явить причины и свет глубинный
Душою низким
и не желаю
Ни убеждать их, ни посвящать их
В её истоки
и смысл глубокий,
В чём virtu[vii],
сила сего явленья,
Того
волненья и восхищенья,
Что выражает
глагол “любить”,
Изобразить
кто мог бы чувство?
Лишь память
– место,
где обретает
Любовь
прозрачность[viii], как
свет на тени,
Лиясь из
Марса[ix],
вживаясь в имя,
Тень
облекает и зримый образ
В душе
рождает,
а в сердце волю;
Из формы
зримой являясь, что постижима,
Неуловимо
живёт в сознанье,
не застывает, но невесома,
Не иссякая,
сияет вечно
И из себя же
самой рождает
Не
восхищенье, но мысли свет,
Но ей
подобья в природе нет.
Хотя не vertu, но рождена
Из
совершенства, что ей не разум
Внушил, но в
чувстве она видна.
Спасенья
выше, она в сужденьях
Стремится
разума внять советам,
Но в
рассужденьях слаба, и в этом
Пособник
слабость её, а сила,
Когда
мятётся она в сомненьях,
Нередко к
смерти её ведёт ‑
И не борьба
с ней тому вина,
лишь отклоненье от совершенства.
Но да не
скажет никто, что случай
Любовь
рождает или что власть
Способна память у ней отнять.
Её рождает
избыток воли
Она не знает
границ и меры,
Не украшает
себя покоем,
Всегда в
движенье, меняет краски,
Её бросает
то в смех, то в слёзы,
Страх
искажает её лицо,
неугомонна,
Но
посмотрите, почти всегда
Достойнейшими окружена,
И свойством
странным рождает вздохи
Тем заставляя искать в сознанье
Сей зримый след со страстью
огнеродящей.
Непосвящённый
представить образ
Её не в силах, сама недвижна,
Но всё
влечёт, не шевельнётся
За наслажденьем иль с упованьем
То ль за великим, то ль малым знаньем.
Лишь из
подобной природы лепит
Себе
подобье, тем наслажденье
Неотразимей,
никто не смог
Найти
укрытье от красоты,
Но стрел
поток её не слишком пока жесток ‑‑
Научен
страхом, идёт пронзённый
За благородным сим духом следом;
С незримым ликом, дух постижим лишь,
Когда всецелым потоком белым
Достигнет цели. Кто призван духом,
Не видит формы, лишь эманацией
Его ведом. От сути, цвета
Он отделён и различимый
В кромешной тьме, касаньем света
Всё проникает, отъединённый,
Не знает лжи и потому он
Достоин веры, и благодать
Лишь он единый способен дать.
Иди же, песня, вольна идти ты
Куда желаешь, столь ты нарядна,
Что знатоки лишь тебя оценят,
А с остальными не надо знаться.
“поэтому, возможно, его не заклеймили”
Но не нашли, насколько знаю, манихеев,
А потому с проклятьями копали под Скотта Эригену
“Даётся власть лишь верным рассуждением
и никогда иначе” ‑
Вот посему и медлили клеймить его.
“Пять замков!
Пять замков!”
(король ему пять замков
подарил)
“Что, к дьяволу, я знаю о крашенье?!”
Его святейшество изволил написать письмо:
КАРЛУ, Паршивцу из Анжу…
Dilectis miles familiares…castra Montis Odorisii
Montis Sancti Silvestri pallete et pille…
земля возделанная
земля невозделанная
pratis
memoribus pascius[xviii]
с законной властью
Его наследникам обоих полов,
…Продал чертовы угодья через шесть недель
Сорделло де Годио.
Перевёл Ян Пробштейн
Canto
XXXVI
A Lady asks me
I speak in season
She seeks reason for an affect, wild often
That is so proud he hath Love for a name
Who denys it can hear the truth now
Wherefore I speak to the present knowers
Having no hope that low-hearted
Can bring sight to such reason
Be there not natural demonstration
I have no will to try proof-bringing
Or say where it hath birth
What is its virtu and power
Its being and every moving
Or delight whereby ‘tis called “to love”
Or if man can show it to sight.
Where memory liveth,
it takes its state
Formed like a diafan from light on shade
Which shadow cometh of Mars and remaineth
Created, having a name sensate,
Custom of the soul,
will from the heart;
Cometh from a seen form which being understood
Taketh locus and remaining in the intellect possible
Wherein hath he neither weight nor still-standing,
Descendeth not by quality but shineth out
Himself his own effect unendingly
Not in delight but in the being aware
Nor can he leave his true likeness otherwhere.
He is not vertu but cometh of that perfection
Which is so postulate not by the reason
But ‘tis felt, I say.
Beyond salvation, holdeth his judging force
Deeming intention to be reason’s peer and mate,
Poor in discernment, being thus weakness’ friend
Often his power cometh on death in the end,
Be it withstayed
and so swinging counterweight.
Not that it were natural opposite, but only
Wry’d a bit from the perfect,
Let no man say love cometh from chance
Or hath not established lordship
Holding his power even though
Memory hath him no more.
Cometh he to be
when the will
From overplus
Twisteth out of natural measure,
Never adorned with rest Moveth he changing colour
Either to laugh or weep
Contorting the face with fear
resteth but a little
Yet shall ye see of him That he is most often
With folk who deserve him
And his strange quality sets sighs to move
Willing man look into that forméd trace in his mind
And with such uneasiness as rouseth the flame.
Unskilled can not form his image,
He himself moveth not, drawing all to his stillness,
Neither turneth about to seek his delight
Nor yet to see out proving
Be it so great or so small.
He draweth likeness and hue from like nature
So making pleasure more certain in seeming
Nor can stand hid in such nearness,
Beautys be darts tho’ not savage
Skilled from such fear a man follows
Deserving spirit, that pierceth.
Nor is he known from his face
But taken in the white light that is allness
Toucheth his aim
Who heareth, seeth not form
But is led by its emanation
Being divided, set out from colour,
Disjunct in mid darkness
Grazeth the light, one moving by other,
Being divided, divided from all falsity
Worthy of trust
From him alone mercy proceedeth.
Go, song, surely thou mayest
Whither it please thee
For so art thou ornate that thy reasons
Shall be praised from thy understanders,
With others hast thou no will to make company.
“Called thrones, balascio or topaze”
Eriugina was not understood in his time
“which explains, perhaps, the delay in condemning him”
And they went looking for Manicheans
And found, so far as I can make out, no Manicheans
So they dug for, and damned Scotus Eriugina
“Authority comes from right reason,
never the other way on”
Hence the delay in condemning him
Aquinas head down in a vacuum,
Aristotle which way in a vacuum?
Sacrum, sacrum, inluminatio coitu.
Lo Sordels si fo di Mantovana
of a castle named Goito.
“Five castles!
“Five castles!”
(king giv’ him five castles)
“And what the hell do I know about dye-works?!”
His Holiness has written a letter:
“CHARLES the Mangy of Anjou….
..way you treat your men is a scandal….”
Dilectis miles familiaris…castra Montis Odorisii
Montis Sancti Silvestri pallete et pile…
In partibus Thetis….vineland
land tilled
the land
incult
pratis
nemoribus pascuis
with legal
jurisdiction
his heirs of both sexes,
…sold the damn lot six weeks later,
Sordellus de Godio.
Quan ben m’albir e mon ric pensamen.
L'essere è quando - lo voler è tanto ch'oltra misura - di natura - torna,45 poi non s'adorna - di riposo mai. Move, cangiando - color, riso in pianto, e la figura - co paura - storna; poco soggiorna; - ancor di lui vedrai che 'n gente di valor lo più si trova.50 La nova- qualità move sospiri, e vol ch'om miri - 'n non formato loco, destandos' ira la qual manda foco (Imaginar nol pote om che nol prova), né mova - già però ch'a lui si tiri,55 e non si giri - per trovarvi gioco: né cert'ha mente gran saver né poco. De simil tragge - complessione sguardo che fa parere - lo piacere - certo: non pò coverto - star, quand'è sì giunto.60 Non già selvagge - le bieltà son dardo, ché tal volere - per temere - è sperto: consiegue merto - spirito ch'è punto. E non si pò conoscer per lo viso: compriso - bianco in tale obietto cade;65 e, chi ben aude, - forma non si vede: dungu' elli meno, che da lei procede. For di colore, d'essere diviso, assiso - 'n mezzo scuro, luce rade, For d'ogne fraude - dico, degno in fede,70 che solo di costui nasce mercede.
Tu puoi sicuramente gir, canzone, là 've ti piace, ch'io t'ho sì adornata ch'assai laudata - sarà tua ragione da le persone - c'hanno intendimento:75 di star con l'altre tu non hai talento.
Other translations into English
Other translations into English
Question Time
after Cavalcanti
The
lady did ask, so here’s my answer:
it’s
an accident. It’s arrogant, it’s severe,
maybe
it’s from above. They call it love.
I’ll
start the task, but please, the chancer,
the
bully, best be absent. The accent here
is
surely not on shove. They call it love.
This
is theoretical science,
not
duty or compliance, not plodding measure.
And
who has the leisure for the fantastic?
This
is the nature of it all, the ecstatic,
the
energy defining love’s defiance.
Forget
beauty or mythical quest: our reliance must rest on that treasure
that’s
composed of atoms, on knowing pleasure through physicist tactic,
not
romance, not the Church, not the vacuous vatic.
Love
starts life where memory is already living.
It
makes the most of its generous host: strikes it dead.
Love
is formed, if I’m right, as clarity is formed by light –
by
darkness, strife. Love’s the opposite of giving.
Its
name’s a boast, its baby-clothes religious robes, red
for
Mars, for fevered blight, for the more than war of its constant fight.
Love
derives from vision, I mean optics, sight,
yet
distorts the light reflected from what it sees.
Intelligence,
it decrees, must be taken – and taken by force.
It’s
soon hurt, of course:
it’s
in foreign territory, powerless, panicked (eventually, every conqueror’s
plight).
For
intelligence, delight and love’s lethal look-at-me’s
are
neither here nor there. Intelligence just searches, thinks. It can’t endorse
an
image. It lets love depict the damage, howl itself hoarse.
Love,
in reality, is not one of the senses –
it’s
an appetite (I’m here to cite the current thinking).
Besotted
with the now-or-never, it’s neither cute nor clever,
it
separates salvation from sanity with refracting lenses,
calls
open season on frivolous reason without the effort of blinking.
Vice
is its “bestest friend forever and ever.”
Love’s
power can overpower itself, flail out of hand,
but
in the end it still can’t stand in reason’s way. Nothing’s that strong.
Love
isn’t wrong, exactly, or against the natural order.
It’s
just misdirected, distracted, beyond its rightful border –
but
everyone here will understand
you’re
unwomanned, your unmanned, if you’re out of control for long
(and
you’re dead if you disobey love, if you can’t applaud her).
Love’s
way of life is desire,
desire
so strong it’s beyond right and wrong, all measure.
Love
can’t fall asleep. At least, not that deep –
it
has to be up, creating strife, harsh, abrupt, stoking its secret fire.
All
along – mouthing its knowing song, crying, mocking pleasure –
love
compels the loved to creep, retreat, contemplate the leap.
Well,
it doesn’t last,
and
no-one human is aghast at love’s brash actions.
The
sighful dissatisfactions are known, too, to almost all –
the
fierce gaze, the flat daze, the unreciprocating wall.
Mere
anger is surpassed
by
love’s vast rage, the range of its wrath. Yet love’s reactions
paralyse
itself, full stop, at point of attraction; self-appal.
And
then: nothing at all. Love can’t run for fumble or fun with any other –
it can’t walk, it can’t crawl.
From
a corresponding sensibility, though,
love
can attract the moment’s fact of a glance.
If
it’s real to the eyes, love won’t jeopardise
the
opportunity. Beauty, finally there for love, appears to love so gentle, so
tender. It's so
lethal.
Love’s attacked at the giving act of beauty’s award dinner dance.
Pierced
by the prize, longing, yearning, subsides. Love falters, falls, dies.
No,
you can’t understand love by just having a look.
Understand
spotless white, say – write that in your book – but don’t think you can
comprehend
this
little topic. (We’re coming to lecture’s end.) Listen closely – abstract,
essential, form
can’t
be seen, even less its radiation. Its norm
is
invisibility. Love is set in darkness – it’s been shook
from
ordinary life, grammar, duty (a crook would tell you different, pretend
passion’s
without end – half sweetness, half light). No, love is night of night, dark
matter, torn
and
tearing, anti-giving, anti-right – but I would say to the lady, I would say to
the lady
from
love, mercy is born.
Well,
you can leave safely now, speech, song,
and
go where you like. I’d be surprised,
once
analysed, if a bard’s award wasn’t yours, a verse-celeb sinecure, a prof’s
shiny gong
And
if I’m wrong – if I’m
wrong – this exclusive throng will still position pure cognition above what
sells
Lady,
I have no passion for anyone else.
Translated from Italian by Richard Price:
Translated into Englsih by A. S. Kline: http://www.poetryintranslation.com/PITBR/Italian/Cavalcanti.htm#_Toc161394257
Of an effect – that so often – is
daring
And so haughty – he’s called Amore:
He who denies him – now realise the
truth!
I speak – to those present – with
knowledge,
5
Owning no expectation – that the
base-hearted
Can gain understanding through
explanation:
Nor that – without practical
demonstration
I have the talent – to prove at
will
Where he lives, or who gave him
creation,
10
Or what his power is, or what his
virtue,
His essence too – and his every
movement,
Nor the delight – so that we say:
‘to love’,
Nor whether a man can show him to gazing.
In the place – that memory
inhabits
15
He has his station – and takes on
form
Like a veil of light – born of that
shadow
Which is of Mars – that arrives and remains;
He is created – has sensation –
name,
From the soul, manner – from the
heart, will.
20
And comes from visible form that
takes on,
And embraces – in possible
intellect,
As in the subject – location and dwelling.
And yet he has no weight in that
state
Since he is not as a quality
descending:
25
Shines out – of himself perpetual
impression;
Takes no delight – except in
awareness;
Nor can scatter his likenesses
around.
He is not virtue – but out of that
comes
Which is perfection – (so
self-established),
30
And through feeling – not
rationally, I say;
Beyond balance – yet proclaiming
judgement,
That will itself – ’stead of reason
– is valid:
Poor in discernment – so vice is his friend.
Oft from his power then death will
follow,
35
He’s strong – and, virtue opposing
him,
Thus runs counter to what brings
succour:
Not that he is by nature in
conflict;
But twisted awry from true
perfection
By fate – no man possessor of life
can
say
40
That once established – he has no
lordship.
Likewise he has power though men
forget.
He comes into being – when will is
such
That a further measure – of nature’s – at play;
Then he will never adorn himself –
with
rest.
45
Moving – changing colour, laughing
through tears,
Contorting – the features – with
signatures of fear;
Scarce pausing; – yet you will note
of him
He’s most often found with people
of worth.
His strange quality gives rise to
sighing,
50
And makes a man gaze – into
formless places
Arousing the passion that stirs a
flame,
(No man can imagine him who’s not
known him)
Unmoving – yet he draws all towards
him,
Not turning about – to discover
joy:
55
Nor minded to know whether great or small.
From his like he elicits – the
complex glance
That makes – the pleasure – appear
more certain:
Nor can stay hidden – when he is
met with.
Not savage indeed – yet beauty his
arrow, 60
So that desire – for fear is – made
skilful:
Following all merit – in the
piercing spirit.
Nor can be comprehended from the
face:
Seen – as blankness fallen among
objects;
Listening deep – yet seeing not
form
itself: 65
But led by what emanates from it.
Far from colour, of separate being,
Seated – in midst of darkness,
skirting the light,
Yet far from all deceit – I say,
worthy of trust,
So that compassion is born from him
alone.
70
Canzone, confidently, now you may
go
Wherever you please, I’ve adorned
you so
Your reasoning – will be praised by
everyone
Who makes the effort to comprehend
you: though
You will reveal no art to other
than
them.
75
Note: Donna me prega expresses a
view of Love, Amore, as a darkness born of Mars (17-18) not of Venus, which
enters the intellect (21-28), displaces reason, and directs the will towards
its likeness (57-66) a process which threatens a fatal (35) confusion. Noble
spirits are stirred by it since it has virtues (69-70) but it tends to obscure
the light of the intellect (36-56) and twist it awry. The challenge to reason
is overcome only by self-control, and love’s delights have no ideal meaning.
Dante took a fundamentally different position, where love is positive and
progressive from physical to intellectual to spiritual realms. Guido’s
characterisation of Love (64-68) forms a powerful image, and I would relate
Guido to Marlowe and Shelley in his possible atheism, his proud individualistic
character, and his political involvement, but above all in this sense of the
dark chaotic forces which stem from passion, and can initiate the war of the
head and the heart.
[1]
Perloff, Marjorie. The Poetics of
Indeterminacy: Rimbaud to Cage. Princeton: Princeton University Press,
1981.
[2]
Свято, свято озаренье в соитии (средневеков. лат.). И Эригена, и Кавальканти
понимали соитие как откровение и выражение священной тайны.
[3] “Все
Сорделло родом из Мантуи” (см. комм. к ст. “Canto II”, ст. 4).
[4] Когда
я глубоко погружён в свои богатые размышленья (прованс.) – строка из 21 канцоны
Сорделло.
[i] Чэн Тан – основатель и первый император династии Шан (1766–1122 гг. до
н.э.), пришедшей на смену династии Ся, когда Чэн Тан сверг её последнего
правителя, которого звали Цзе. Чэн Тан пребывал на троне с 1766 по 1753 гг. до
н.э. Он был образцовым правителем, полностью принесшим свои страсти и чувства
на алтарь народного блага. Во время сильной засухи, он повелел чеканить монеты
и раздавать людям, чтобы те могли купить себе еду, но и это не помогало, пока
принесенные императором жертвы не были наконец приняты Небом и не пошёл дождь.
На своём тазу для омовений, Чэн Тан написал предостережение: “Обновляй!” (Примечание
Бориса Мещерякова.)
[ii] Ming Xie. “Pound as Translator” // The Cambridge Companion to Ezra Pound /
Ira B. Nadel, ed. ‑ Cambridge: Cambridge University Press, 1999. P. 218.
[iii] Ezra Pound. Guide
to Kulchur. New York: New Directions, 1968. P. 57. Сейчас так (Paideuma) называется журнал, посвященный изучению творчества
Паунда.
[iv] Мы пользуемся понятием поэтического мотива,
которое было впервые введено Вильгельмом Дильтеем, а в отечественном
литературоведении разрабатывалось Веселовским, Богатыревым, Б.Гаспаровым,
Б.В.Томашевским, В.Микушевичем, В.Рудневым и другими.
[v] Literary Essays
of Ezra Pound // Edited and with an introduction by T. S. Eliot. ‑ New
York: New Directions, 1954, rpt. 1985. P. 86.
Комментарии и примечания:
Первая часть Canto XXXVI является
переложением знаменитой канцоны Гвидо Кавальканти “Donna mi prega”,
написанной ок. 1290 г.
[vii] Паунд сохраняет староитальянское слово “virtu”, обозначавшее “скрытую, тайную власть или мощь”, в отличие
от современного итальянского и английского (“добродетель”), В Canto XXXVI Паунд употребляет
два написания этого слова: “virtu” и
“vertu”, в то время, как в журнальном
варианте везде употреблено “virtu”, а
у Кавальканти ‑ “virtu” и “virtute”.
[viii] В оригинале и в обеих версиях переложения Паунда употреблено слово “diafan” (прозрачность как
свойство), восходящее к Альберту Великому (1193‑1280), средневековому философу,
который писал в “De
Anima” (“О душе”): “Ибо мы видим не свет сам по
себе, но в особом субъекте, и это – диафан”.
В древнегреческом “diaphaneia” означает прозрачность, diaphanes (откуда
собств. diafan) -- прозрачный, букв. “явный насквозь” (сообщение А. Маркова).
[ix] Марс здесь употреблён как символ мужского начала в противопоставлении
Венере, женскому началу. Сам Паунд заметил, что в канцоне Кавальканти имеется
неоплатоническая иерархия человеческих способностей, построенная на
предположении, что сознанье снисходит в материю через семь сфер сквозь ворота
Рака: в Сатурне заключён разум, в Юпитере – практичность и нравственность, в
Марсе – духовное начало, а в Венере – чувственное.
[x] Аллюзия на IX (61, 69) и XXX (66) Песни “Рая” Данте, который назвал Престолами седьмую сферу Рая, являющуюся частью райского космоса, в честь одного
из девяти Ангельских чинов (по счёту
третьего сверху). Впоследствии Паунд назовёт “Престолами” раздел
Cantos.
[xi] Иоанн Скот Эригена (ок. 800 – ок. 877) – философ и теолог, ирландец по
происхождению, но проживший большую часть жизнь во Франции при дворе Карла II (Лысого) и по преданию
умерший странной насильственной смертью: его убили собственные ученики, а труп
затолкали в винную бочку. В средние века
Эригену считали нетрадиционным философом и богословом, едва ли не еретиком, в
особенности, его труды о Предопределении и о Евхаристии, которую он считал не
более чем символом. Паунд приписывает ему изречение “Власть происходит лишь от
верного рассуждения”, считая Эригену важным звеном в философии света
неоплатоников. На самом деле “копали” не под Эригену, а под его ученика Эмори
де Бене.
[xiii] Св. Фома Аквинский (1225‑1274) – известный философ и теолог
средневековья, автор “Summa
Theologica” (“Сумма Богословия”). Паунд считал, что
Аквинат слишком уповал на логику, риторику и отвергал “тайное” и поэтому всё
ставил с ног на голову и таким образом, в своих построениях “пребывал в
вакууме”.
[xiv] Паунд относился со скепсисом к “Никомаховой этике”.
[xv] Сорделло (1185?-1255?) – знаменитый итальянский трубадур, родом из
Гоито, города и замка неподалёку от Мантуи.
[xvi] В 1266 г. папа Климент IV написал королю Неаполя и Сицилии Карлу I,
упрекая того в негуманном и постыдном обращении со своими вассалами и воинами
(разумеется, слово “паршивец” вставлено Паундом), в частности, папа корил Карла за то, что тот не наградил
своего верного воина Сорделло, отличившегося в битвах при Беневенто и
Тальякоцци. Через три года, в 1269 г. Карл начал раздавать поместья и награды и
даровал Сорделло пять замков (Паунд цитирует и перефразирует указ Карла), рядом
с одним из которых была деревушка
Палена, славившаяся своими тканями и красильнями до XIX в. Сорделло же
воскликнул: “Какого дьявола”! (Примечания Я. Пробштейна при участии А.
Маркова.)
[xvii] Возлюбленному и известному воину…крепость Монте Одорисио / Монте Сан
Сильвестро с Пальете и Пилой…/ В районе Фетиса… (лат.) – Крепости, которыми
Карл наградил Сорделло.
[xviii] Лугами, лесами и пастбищами ( средневеков. лат.) – здесь и далее
перефраз того же указа Карла.
Сообщения
Комментариев нет:
Отправить комментарий