«Леди Лазарь»: Сильвия Плат
Короткая жизнь Сильвии Плат (1932—1963) была цепью взлетов и падений. Отец ее был заслуженным профессором биологии Бостонского университета Отто Платт, который родился в 1885 г. в городке Грабове, в западной Померании, в части называвшейся тогда «Западным коридором» между Пруссией и Польшей, в семье кузнеца Теодора Платта, в 15-летнем возрасте приплыл на борту корабля «Аугуста Виктория» в США и уже больше никогда не возвращался в Германию. Он сменил множество профессий, преподавал немецкий в университете Бостона, а впоследствии, защитив докторскую диссертацию в Гарварде, стал в том же университете Бостона профессором биологии, всемирно известным специалистом по пчелам (у Сильвии Плат есть цикл стихов о пчелах). Он умер от сахарного диабета в 1940 г. через неделю после того, как Сильвии исполнилось восемь лет (не 10, как в стихотворении «Папуля»). Очевидно, смерть отца так сильно подействовала на Сильвию, что спровоцировала первую попытку самоубийства в десятилетнем возрасте и, вероятно, серьезное психическое расстройство — биполярный синдром, который в то время неверно диагностировали как маниакально-депрессивный психоз. После смерти мужа мать с двумя детьми (у Сильвии был брат на два с половиной года младше ее) переехала вместе с со своими родителями в Уэлсли, пригород Бостона, где жили обеспеченные люди среднего класса. Мать преподавала в Бостонском университете, а дедушка работал метрдотелем. С раннего возраста Сильвия начала писать стихи и вести дневник и к семнадцатилетнему возрасту относилась к литературному труду вполне профессионально, проявляя при этом настойчивость: она послала 45 произведений только в журнал «Семнадцать» прежде, чем ее первый рассказ «И лето не наступит снова» был принят и опубликован в 1950 г. В том же году в журнале «Крисчен сайенс монитор» было опубликовано стихотворение «Горькая клубника», а осенью Сильвия Плат была принята в престижный колледж Смит, крупнейший женский колледж в Нортхэмптоне, в штате Массачусетс, получив две стипендии. Успехи в учебе сочетались с литературными: она стала членом редколлегии журнала «Смит ревю» и публиковала рассказы и стихи в журнале «Семнадцать». Вместе с тем в ее письмах тех лет высказано немало сомнений: «При немногих внешних кажущихся успехах, которых я на первый взгляд достигла, существуют акры опасений и сомнений». Одна из подруг тех лет впоследствии вспоминала: «Казалось, Сильвия спешила жить. Она торопила события».[1] В августе 1951 г. она победила в конкурсе на короткий рассказ журнала «Мадемуазель», а в 1952 г. победила в студенческом редакционном конкурсе журнала «Мадемуазель»: она получила стипендию в 500 долларов, оплачиваемое проживание в роскошном отеле «Барбизон», окунулась в мир знаменитостей, брала интервью у известных поэтов Эластэра Рида, Энтони Хехта, Ричарда Уилбера, Джорджа Стайнера и Уильяма Брэдфорда. Ее стихотворение «Любовная песенка безумной девчонки» была также опубликовано в журнале, а затем еще три стихотворения журналом «Харпер», заплатившим ей гонорар в 100 долларов, который Плат назвала первым профессиональным литературным заработком. Вместе с тем напряжение этого месяца и контраст между броской, наполненной бешеным ритмом жизнью в Нью-Йорке и сравнительно тихой жизнью в пригороде Бостона дали себя знать: на смену пику психической и творческой активности пришел спад и — вторая попытка самоубийства. За шоком последовала шоковая терапия, лечение, о чем писала Сильвия Плат: «Время тьмы, отчаяния, разочарования — такое черное, каким только и может быть человеческое сознание — символическая смерть и немой шок —затем болезненная агония медленного возрождения и психического восстановления».[2] Вернувшись в колледж, Сильвия Плат с удвоенной энергией занялась и творчеством, и учебой. Она получила несколько престижных премий, с отличием закончила колледж, защитив диплом о двойниках в творчестве Достоевского, а затем, получив стипендию Фулбрайта, отправилась в колледж Ньюнем в Кембридже. В Кембридже она познакомилась с выпускником университета Тедом Хьюзом 26 февраля 1956 г. на презентации журнала, который Хьюз издавал совместно с друзьями, названный «Сент-Бодольфский журнал» (St. Bodolph Review), в честь церкви св. Бодольфа, у вдовы ректора которой в то время жил Хьюз. Высокая блондинка с ярко накрашенными губами в красных туфлях на шпильках, которая своим видом напоминала Мерлин Монро, была едва ли не единственной, которая успела уже приобрести журнал до презентации и сидя неподалеку в баре, внимательно ознакомилась с ним за стаканчиком виски. Несмотря на то, что все уже были сильно навеселе, Сильвия Плат цитировала наизусть стихи из журнала, читала свои стихи, но больше всего ее интересовал высокий брюнет, стихи которого она уже успела выучить наизусть. Наконец, они были представлены друг другу и уже не расставались до конца вечера, вернее утра. Однако литературные разговоры были прерваны ослепительным поцелуем. Тем не менее, уходил Хьюз с девушкой Шерли, с которой пришел, напоследок сорвав с нее сережки на память, а она до крови укусила его в щеку. Уже намного позже они встретятся в Лондоне и Хьюз поймет, что в отличие от всех красавиц, его окружавших, Сильвия Плат была глубоко образована, а главное — талантлива. Хотя она была на два года младше Хьюза, Сильвия Плат написала гораздо больше, чем он, и стихов, и прозы. Как пишет биограф Хьюза Элен Файнстайн, цитируя книгу Хьюза «Письма в день рождения»: «Как только я узнал ее и прочел ее стихи, я сразу понял, что она была гением своего рода. Неожиданно мы стали преданы друг другу и тому, что каждый из нас писал…. Для меня, конечно, она существовала не только сама по себе: она была Америкой и олицетворением американской литературы».[3] Они поженились 16 июня 1956 г. — в Блумсдей, ежегодно отмечаемый праздник в честь «Улисса» Джойса, действие которого разворачивается 16 июня 1904 г. Они заранее предупредили лишь мать Сильвии Аурелию Плат, которая прибыла в Лондон, а затем они втроем отправились в Париж, а потом провели медовый месяц в Испании. По возвращении предстояло найти совместное жилье, но для этого нужно было еще получить разрешение от научного руководителя и руководства колледжа Ньюнем в Кембридже, где училась Сильвия, а также от Фулбрайтовского комитета — в те годы на такие вещи смотрели гораздо серьезнее, чем сейчас. Вернулись они из Испании без гроша в кармане и поехали к родителям Хьюза. Родители их хорошо приняли, хотя поначалу и была некоторая напряженность, особенно с сестрой Олвин, которая в то время жила и работала в Париже и приезжала навестить родителей. Сильвия Плат пришла в восторг от природы Йоркшира — мест, знакомых ей лишь по литературе, в частности, по «Грозовому перевалу» Эмили Бронте. Она получила гонорар за стихотворение «Преследование», принятое журналом «Атлантик мансли», а шесть других ее стихотворений были приняты чикагским журналом «Поэзия», но этого было не достаточно, и по возвращении в Англию Хьюз приступил к преподаванию английского в школе для мальчиков. В процессе преподавания он заново открыл для себя Одена. Хьюз помогал Сильвии с занятиями, особенно с той частью английской литературы, которую она знала хуже, например, Чосера, а она продвигала его стихи с такой же энергией, как свои. На приеме в Британском Совете, она спросила Джона Пресса, знает ли он поэта Теда Хьюза, и когда тот ответил отрицательно, прочла ему несколько стихотворений. Пресс дал ей информацию о конкурсе «Поэтического центра», и Сильвия помогла Хьюзу составить книгу «Ястреб под дождем», и сама отпечатала на машинке рукопись, а когда он победил в конкурсе, радовалась его победе, как своей. По окончании Кембриджа Сильвию Плат ждала работа в «альма матер» — колледже Смит, и Тед Хьюз последовал за ней. Интересно, что когда они прибыли в Нью-Йорк в июне 1957 г. на корабле «Королева Елизавета», таможенники нашли в багаже Сильвии Плат роман «Любовник леди Чаттерлей» Дэвида Герберта Лоуренса, запрещенный до 1960 г. в Великобритании и в США, и долгими расспросами, а фактически допросом, собирается ли она преподавать запрещенный роман, довели ее до слез. Проработав весьма успешно год, несмотря на великолепные отзывы и коллег и студентов, Сильвия Плат решила расстаться с преподаванием, так как в связи с огромной нагрузкой не могла заниматься собственным творчеством и была на грани срыва. Она даже вновь стала пациенткой своего психиатра Руфи Бьюшер, которая придерживалась фрейдистского подхода и уже консультировала Сильвию, когда та на пике успеха в 19-20-летнем возрасте, выиграв конкурс журнала «Мадемуазель», по возвращении из Нью-Йорка впала в депрессию и пыталась покончить жизнь самоубийством. Она решила расстаться с преподаванием, занявшись редакторской и секретарской работой в Массачусетской больнице. Они переехали в Бостон, Хьюза пригласили выступить в Гарварде, заплатив за это 100 долларов. В то время в Гарвард приезжали уже приобретшие известность поэты Дональд Холл, Джон Эшбери, Кеннет Кох. Затем Хьюз выиграл поэтический конкурс Гиннесса и гонорар его в общей сложности составил 1000 долларов, но Сильвия продолжала тревожиться из-за нехватки денег. К январю 1959 г. они оба решили, что пора возвращаться в Англию. Однако в феврале Плат приняли в семинар Роберта Лоуэлла, поэта пользовавшегося гигантской репутацией. Лоуэлл был родоначальником так называемой исповедальной поэзии и сам страдал от психического расстройства, так что занятия были прерваны во время его госпитализации после очередного приступа. Вместе с Плат в семинаре были Энн Секстон, Максин Кумин и Адриана Рич, уже добившиеся известности, что также выводило из себя Сильвию Плат, стремившуюся к еще большему признанию и ревниво относившуюся к соперницам. К тому же Секстон была ослепительной красавицей, удачно вышедшей замуж, а в семинаре вместе с ними был Джордж Старбак, искавший новые таланты для издательства Хафтон-Мифлин, к тому времени уже любовник Секстон. Говорят, что когда Плат, Секстон, Джордж Старбак, Максин Кумин и Рич выпивали в баре, разговор рано или поздно касался темы самоубийства, чаще всего по инициативе Плат. Секстон писала, что Сильвия и она говорили о смерти «с такой наэлектризованной интенсивностью, что были похожи на мошек, летящих на огонь», как цитирует, видимо, не без умысла Файнстайн, [4] стремясь как бы обелить Хьюза или во всяком случае приуменьшить его роль в трагических событиях 1963 г. «Черная полоса» закончилась, когда Хьюз получил стипендию Гуггенхайма в 5 тысяч долларов, и они пересекли всю Америку и Канаду на машине, даже потом заехали в Вашингтон летом 1959 г., а потом с сентября по ноябрь они были приглашены в Йаддо (Yaddo), своеобразный дом творчества в Саратоге Спрингс, в штате Нью-Йорк, созданный в собственном поместье финансистом и филантропом Спенсером Траском (1844-1909) в 1900 г. Там Хьюз продолжил работу над стихами, вошедшими в книгу «Луперкалии», а Плат — над книгой стихов, которая после многих рабочих названий, была издана уже в Англии как «Колосс». Цикл стихов Плат, написанный в Йаддо демонстрирует ее наблюдательность, она как бы тренирует глаз, словно художник на пленере, а затем, тщательно подбирая слова, записывает на бумаге. Она скруплезно записывала свои наблюдения в дневнике, а то, что не могло быть по ее мнению использовано в стихах, как она заметила в интервью Питеру Орру, стремилась использовать в прозе. После Йаддо они отправились в Англию, куда прибыли 14 декабря 1959 г., и рождество отмечали в Йоркшире у родителей Хьюза. Сильвия Плат, которой ставили в Бостоне диагноз временного бесплодия, уже была беременна Фридой. Интересно, что Плат панически боялась рожать в больнице и обратилась к врачу Хордеру (тому самому, имя которого впоследствии найдут на записке, оставленной на столе после самоубийства, но будет слишком поздно), и тот нашел повитуху. Дочь Фрида Хьюз, родившаяся 1 апреля 1960 г., художница, поэтесса и детская писательница, неоднократно высказывалась против вмешательства посторонних в личную жизнь родителей. Хотя Хьюз и не очень хотел детей, он был заботливым отцом и очень любил свою дочь. Они по очереди работали в кабинете лондонской квартиры поэта Мервина, которую тот любезно предоставил им на время своего отсутствия: Тед Хьюз очень много писал для Би-Би-Си, а Сильвия Плат с марта 1961 г. писала роман «Под стеклянным колпаком» в течение 70 дней, пока Тед Хьюз нянчился с Фридой. Книга стихов Плат «Колосс» была опубликована в Англии издательством Хейнеманн, а в США — издательством Кнопф и была весьма благоприятно встречена, но такого шумного успеха, какой выпал на книгу Хьюза или на книги Секстон и Рич, которых Плат считала соперницами, не было, что она как человек ранимый и честолюбивый переживала. В январе 1961 г. Тед и Сильвия участвовали в серии передач Би-Би-Си «Двое в своем роде», а Сильвия, помимо всего прочего, еще редактировала американское приложение для влиятельного журнала «Критикал квортерли» по предложению редактора Брайана Кокса. В феврале у нее случился выкидыш, и она попала в больницу. Впоследствии она написала стихотворение «Тюльпаны», описывая свои чувства и цветы, присланные матерью Теда Эдит Хьюз. В августе, после отпуска во Франции, пока мать Аурелия Плат сидела с внучкой, Хьюзы купили дом в Норт-Тоутоне, в графстве Девон у сэра Роберта Арунделла, причем использовали все накопления, около 6000 фунтов, да еще мать Хьюза подарила 500 фунтов, а мать Сильвии дала в долг такую же сумму. Так как они сняли квартиру в Лондоне на длительный срок, они сдали ее канадскому поэту Дэвиду Вевиллу и его жене Асе, в девичестве Гутман, светской красавице, которая работала в рекламном агентстве. В ноябре Сильвия Плат получила грант $2000 имени Юджина Сэкстона (Eugene F. Saxton Fellowship) на первый роман «Под стеклянным колпаком», который к этому времени уже был завершён. 17 января 1962 года у Плат и Хьюза родился сын Николас. Сильвия кормила грудью, и вынужденные вести уединенный образ жизни супруги стали приглашать гостей к себе. Так однажды они пригласили Дэвида Вевилла у его жену Асю, которые снимали у них квартиру и с которыми у них было немало общих знакомых. Как пишет Файнстайн, цитируя поэта и критика Альвареса, Ася Гутман была «сексуальной хищницей»[5] и собираясь в гости к Хьюзу и Сильвии, спросила у Сюзет Маседо, общей с Сильвией Плат приятельницей, «наложить ли ей боевую краску», имея в виду косметику. Наутро после прибытия, Сильвия Плат дала Асе задание почистить картошку и пошла заниматься детьми, а когда вернулась на кухню, нашла Теда и Асю увлеченными разговором, полным намеков, и мгновенно все поняв, сказала, что неважно себя чувствует, и попросила гостей уехать после ланча. Все началось в июне, но до октября 1962 г. Дэвид ни о чем не знал, а когда узнал, что Тед Хьюз и Ася тайно встречались на квартирах у знакомых, то предпринял попытку самоубийства, и Ася спасла его, моментально отвезя в больницу. Между Сильвией и Хьюзом отношения были весьма натянутыми, но мать Сильвии Аурелия, которая навещала их летом и уехала в августе, еще не была посвящена в детали. Однако уже 9 июля Ася позвонила, пытаясь подделать голос под мужской, трубку сняла Сильвия Плат и после этого инцидента написала стихотворение «Слова, случайно услышанные по телефону»:
О, грязь, грязь, как текуча! —
Густа, как импортный кофе, и с вялым пульсом.
Говори, говори! Алло, кто это?
Это пульс кишечника, любителя пищеварения.
Это он сложил эти слоги.
Что означают эти слова, слова?
Они хлюпают, как грязь.
О Боже, как теперь телефонный столик отмыть?
Они рвутся из множества дыр телефонной трубки, ищут слушателя.
Он здесь?
Теперь вся комната полна шипенья. Аппарат
Убирает щупальца.
Однако икра проникла в мое сердце. Она весьма детородна.
Сильвия Плат указала Хьюзу на дверь. Он забрал несколько самых необходимых вещей и перебрался в Лондон к Альваресу. Были попытки примирения, когда в сентябре 1962 они вместе отправились в Ирландию в гости к поэту Ричарду Мёрфи, но через некоторое время Хьюз неожиданно исчез, оставив Сильвию одну. Как оказалось впоследствии, он встречался с Асей. Плат вернулась в Девон одна. На этот раз и мать, и ее психотерапевт Руфь Бьюшер советовали ей подать на развод, хотя родители Хьюза просили ее не торопиться, считая, что безумие пройдет и он одумается. Развод тем не менее официально зарегистрирован не был, и поэтому Хьюз оказался наследником и литературным душеприказчиком Плат после ее самоубийства. Кстати говоря, в переписке с автором биографии Сильвии Плат «Горькая слава» (Bitter Fame) Энн Стивенсон, сестра Олвин, к тому времени литературный агент Теда Хьюза, и его жена Кэрол настаивали на том, что Плат была психически больна, но при этом и Элен Файнстайн, и Хьюз, и его родственники недоумевали, как в 1962 г. Плат могла (посмела?) сжечь письма Хьюза к ней — это так не цивилизованно. Стихотворение Плат, написанное 13 августа 1962 г., так и называется: «Сожжение писем»:
Я развела огонь, устав
От сжатых добела кулаков
Старых писем, их мертвящего треска,
Когда приближаюсь к мусорнице.
Что они знают такое, что мне неизвестно?
По зернышку рассыпают пески,
Где мечта о чистой воде
Улыбается, как поездка на отдых.
Я не утончённа,
Любимый, любимый, я, знаешь, устала
От картонных коробок цвета цемента или собачьей своры,
В ненависти которой —
Тоска на поводке у человечьей стаи
В красных куртках с глазами и метками почтовых штемпелей.
Этот огонь может лебезить и лизать, но он беспощаден:
Ящик стеклянный,
Куда мои пальцы проникнут, хотя
Они плавятся, тают, и сказано им
Не прикасаться.
И здесь писанью конец,
Вертким закорючкам под наклоном, лебезящим, с улыбкой.
По крайней мере, теперь для них нашлось место на чердаке.
По крайней мере, не буду теперь у них на крючке
Немой рыбкой
С одним оловянным глазом,
В поисках проблесков,
В арктических водах
Между этим желаньем и тем.
В один из приездов в Лондон, где она навещала друзей, Сильвия нашла квартиру в доме 23 по улице Фицрой, где некогда жил У. Б. Йейтс, что она сочла добрым предзнаменованием и решила перебраться с детьми в Лондон. Квартиру, однако, ей одной сдавать не хотели, а так как Хьюз и Плат состояли в официальном браке, квартиру они сняли совместно на длительный срок, причем значительную часть денег внес Хьюз, и в декабре 1962 г. Сильвия Плат с детьми переселилась в Лондон. Хьюз навещал детей по нескольку раз в неделю и отдавал все деньги, так что самому пришлось одалживать у родственников, чтобы свести концы с концами. 14 января 1963 года под псевдонимом Виктория Лукас (Victoria Lucas) вышел роман Сильвии Плат «Под стеклянным колпаком», который был встречен противоречивыми оценками: критики пытались определить жанр романа: был ли он автобиографией, беллетристикой или художественным произведением, а мать Сильвии Плат заметила, что все те, кого ее дочь знала и любила, включая и саму Аурелию, были выставлены карикатурно, в неприглядном виде, поэтому, когда уже в конце 1960-х, поступило предложение переиздать роман в США, Аурелия Плат этому воспротивилась, а сам Тед Хьюз долго сомневался, и только доводы издательства Харпер, что пиратское издание все равно будет рано или поздно опубликовано, заставили Хьюза согласиться, и в 1971 г. роман вышел в США под настоящей фамилией автора, и принес Хьюзу невиданный гонорар — более 50 тысяч фунтов в то время, как зарплата профессора составляла не более трех тысяч фунтов в год, а сам Хьюз до того времени вряд ли заработал столько за все свои книги вместе взятые.
Зима 1963 года выдалась на редкость холодной, трубы в старом доме замерзали, телефона в квартире Сильвии не было, и когда она выбегала позвонить из телефона-автомата, руки примерзали к диску. Элен Файнстайн пишет, что это была самая холодная зима за 150 лет, и люди умирали от переохлаждения. Творческий подъем 1962 года, когда она написала более 20 первоклассных стихотворений, сменился депрессией. К тому же у Сильвии сломалась машина. 7 февраля она позвонила друзьям, писательнице Джиллиан Беккер и ее мужу Джерри, преподавателям литературы Мидлсекского политехнического института, которые забрали ее с детьми к себе, а машину отдали в ремонт. Она постоянно жаловалась на головную боль, одиночество и депрессию. Звонили доктору Хордеру, который хотел определить ее в больницу, но в хороших больницах мест не было, и просили подождать. Зная, как Сильвия Плат относилась к больницам, Хордер, телефон которого она напишет вместо предсмертной записки, не стал настаивать на любой больнице. Беккеры предлагали остаться еще, но в воскресенье 10 февраля 1963 г. Сильвия Плат решила вернуться домой. Стихотворение «Предел», последнее в посмертно изданной книге «Ариэль», уже было написано 5 февраля:
Эта женщина уже совершенна.
На ее мертвом лице
Улыбка свершенья,
Иллюзия эллинской необходимости
Вплывает в свитки ее тоги,
Ее нагие ноги
И стопы, кажется, говорят:
Мы прошли долгий путь, он завершен.
Все мертвые дети свернулись, белые змейки,
Каждый над
Кувшинчиком молока, уже пустым.
Она сложила
Их снова внутри своего тела,
Как лепестки закрывшихся роз,
Когда застывает сад и запахи кровоточат
Из сладких глубоких зевов ночного цветка.
Луне грустить не о чем, она
Уставилась из-под своего костяного капюшона.
Она привыкла к таким вещам.
Развевается и шуршит её траурный наряд.
Анализируя это стихотворение, Дэвид Холлбрук писал Хьюзу в 1973: «Стихотворение “Предел” прекрасно, но оно прельщает нас чувством, что следует достичь совершенства, запрятав детей обратно в утробу, уничтожив их и себя. Люди любят это стихотворение, не замечая куда оно их приводит…. Я говорил со многими психотерапевтами в Лондоне. Они рассказали, как часто им приходиться сражаться за то, чтобы пациент жил — в то время, как некоторые произведения культуры толкают их переступить эту грань. Поэзия Сильвии Плат, по их словам, особенно стимулирует это».[6] Она запечатала дверь в кухне, оставив детям бутерброды, рукопись стихов со страницей, где указала в какой последовательности должны быть опубликованы стихотворения (впоследствии она была нарушена при первой публикации книги «Ариэль» Тедом Хьюзом в 1965 г., о чем писала в свое время Марджори Перлофф).[7] Затем она включила газ, а для верности еще всунула голову в духовку. Быть может, в стремлении обелить, если не оправдать Хьюза, Элен Файнстайн с одной стороны пишет, что Сильвия Плат была психически больна, что усугубилось неверностью Хьюза, одиночеством, суровой зимой, а с другой, тем, что если бы она набралась терпения, то Хьюз рано или поздно вернулся бы к ней. Дотошно анализируя события тех дней, Файнстайн тем не менее пишет, что самоубийства бы не произошло, если бы Плат еще погостила у Беккеров, а потом появилась бы няня, доктор Хордер и сам Хьюз. К сожалению, ни в жизни людей, ни в истории сослагательного наклонения не бывает. Похоронили Сильвию Плат на кладбище в Хептонстолле, где в дальнейшем появятся могилы родителей Хьюза, которому отныне пришлось пережить немало гонений со стороны приверженцев Плат, обвинявших его этой смерти. Со временем Плат едва ли не стала «феминистской мученицей», а на памятнике, где было выбито: «Сильвия Плат-Хьюз», фамилию Хьюза неоднократно забеливали краской.
В своей давней статье «Сильвия Плат и смертные муки романтизма» Джойс Кэрол Оутс пишет о том, что представить Сильвию Плат «святой мученицей» было бы соблазнительным упрощением. Оутс считает, что в противопоставлении себя обществу, не доверяя «народам, правительствам, парламентам и обществам» погрязшим во лжи, как в поэме «Три женщины», не доверяя даже духовному миру, где главенствуют «“Отец” и “Сын”, вступив в заговор, чтобы сделать небо плоским: “Давайте сделаем плоским и отстираем величие этих душ” («Три женщины»).[8] Хотя в романе «Под стеклянным колпаком» — недвусмысленное неприятие эпохи Маккартизма и казни Розенбергов, Оутс справедливо отметила, что у Плат немного непосредственной социальной критики, а противопоставление себя другим/другому доходит до антагонизма внутри себя и неизбежно приводит к мукам творчества, как в стихотворении «Мертворожденные»:
Эти стихи не живут: диагноз печальный.
Растут их ручки и ножки вроде нормально,
Их лобики сосредоточенно морщатся.
Коли не могут ходить, как люди, они,
То не от недостатка материнской любви.
О, в толк не возьму, что с ними!
В порядке форма, число, соразмерность частей.
Им прекрасно в околоплодном маринаде!
Они улыбаются, улыбаются мне.
Однако легкие не дышат, сердце не бьется.
Они не поросята, даже не рыбы,
Хотя смахивают на рыб и на поросят —
Хорошо, если бы ожили, коли смогли бы.
Да вот мертвы они, и почти мертва от горя их мать,
Ибо тупо глазеют, о ней же молчат.
(1960)
Вослед за Эмили Дикинсон, обратившейся с вопросом: «Есть ли жизнь в моих стихах» в первом письме к редактору журнала «Атлантик мансли» Томасу Хиггинсону,[9] Сильвия Плат задает тот же вопрос самой себе и приходит к неутешительному выводу. Беспощадна ee требовательность к себе, результатом чего является книга стихов «Ариэль», где каждое стихотворение — живой обнаженный нерв.
Даже собственные дети становятся предметом наблюдений Плат, как справедливо замечает Оутс, и запечатлеваются в стихах, при этом она не принимает ни мира абстракций, ни духовного мира, как в стихотворении «Волхвы», разительно отличающемся от одноименных стихотворений Йейтса или Элиота:
Как блеклые ангелы, парят абстракции эти,
Ничего вульгарного, как глаза или нос,
Не выдается из лакун их овальных лиц.
Не из прачечной их белизна —
Из снега, мела и подобных вещей она.
Они совершенно реальны: Добрый, Правдивый —
Точно кипяченая вода, вменяемы и чисты на диво,
Безлюбы, как умноженья таблица,
Пока в истончившимся воздухе тает улыбка младенца.
Всего шесть месяцев на этом свете,
Она уже ползает на четвереньках, как надувной матрасик.
Тяжкое понятие Зла для нее в колыбельке не столь
Важно, как в животике боль,
И не теория вовсе мать молока, любовь.
Эти божьи люди пошли не за той звездой, сбились с пути.
Какого-нибудь светозарного Платона им нужна колыбель.
Пусть поразят своими достоинствами сердце его.
Может ли в таком обществе девушка расцвести?
(1960)
Однако говоря о том, что у Плат антагонизм простирается до неприятия самой природы и приходя к выводу, что в силу этого, Сильвия Плат «может быть признана (букв. «диагностирована») как один из последних романтиков»,[10] Оутс не совсем права: даже у младших романтиков, как Байрон и Шелли нет антагонизма с Природой, скорее наоборот, а завершающий аккорд «Гимна интеллектуальной красоте» Шелли свидетельствует о стремлении к гармонии:
Даруй покой и мир грядущих лет
Тому, кто чтит и образ твой,
И все, в чем дух явился твой,
Кто магией пленен твоей,
Себя презрел и возлюбил людей.
(1816)
Елена Кассель в послесловии к «Собранию стихотворений» Сильвии Плат в переводе В. П. Бетаки, которое приводится в приложении, пишет, что многие стихи Сильвии Плат — верлибры и сравнивая английский и русский верлибр, говорит о недостатках последнего. И то, и другое не совсем верно. Во-первых, в сравнении с такими американскими поэтами, как Чарльз Олсон, Роберт Данкен, Роберт Крили и другие поэтами так называемой школы колледжа Блэк Маунтен (Черной горы), поэтами поколения Битников, прежде всего со стихами Аллена Гинзберга, стихи Сильвии Плат не воспринимаются как верлибры. Ранние стихи ее вообще весьма строги по форме: встречаются не только сонеты и канцоны, но и даже более изощренные формы, позаимствованные у провансальских трубадуров, как в стихотворении «Черный грач под дождем», где каждая шестая строка — монорим:
На торчащем суку надо мной
Перья чистя свои под дождем,
Чёрный мокрый нахохлился грач.
Не надеюсь, что случай иль чудо
Ненароком отбросит свет,
Пейзаж озарив простой
Пожаром в глазу моем.
Пусть листьев пятнистых слетает кумач,
В промозглой погоде что за причуда
Смысл искать или знамений след,
Однако признаюсь, порой
Услышать ответ о том
От безмолвных небес я не прочь,
Но жаловаться все же не буду:
Вдруг огонёк полыхнёт
На кухонном столе или стуле свечой,
Словно небесным огнем,
Чтобы утварь простую зажечь,
Освятив из-под спуда
Казалось бы, зряшный момент,
Даруя величье, покой
И любовь, возможно, притом.
Все ж с опаской иду, чтоб не навлечь
(Всякая может случиться причуда
Даже в скучном пейзаже) каких-нибудь бед,
Не ведая, ангел какой
Вдруг мелькнет за плечом,
Я знаю только, что грач,
Чистя перья до блеска на ветке, оттуда
Мои чувства потряс в свой черед,
Передышку даруя в схватке с тоской,
Оглянуться заставив кругом.
Повезет, глушь межсезонья смогу превозмочь,
Пробиваясь сквозь рыхлые груды,
Связав воедино свод неких замет.
Чудеса на свете бывают порой,
Если чудом назвать этот сонм
Трюков-сполохов. Ожидание встреч,
Явления ангела, чуда
Неожиданный свет.
(1956)
Не следует забывать, что она была великолепно образована, закончила с отличием престижный колледж Смит, а после обучения в университете Кембридж, в Англии, ее пригласили преподавать в «альма матер». Она была прекрасным преподавателем, но само преподавание занимало у нее столько времени и отнимало столько сил, что она не могла заниматься творчеством, а это привело к депрессии, к обострению болезни, о чем ниже, так что она вскоре оставила эту стезю. В более позднем творчестве Сильвии Плат, прежде всего, в стихах из книги «Ариэль», изданной посмертно и удостоенной Пулитцеровской премии, ритмика более свободна, приближена к обычной речи (а в своем интервью Питеру Орру 30 октября 1962 года, через три дня после своего тридцатилетия и за три с половиной месяца до самоубийства она говорит, что работает с голоса, проговаривает стихи вслух),[11] однако весьма немного стихов— верлибры в строгом смысле этого слова: они основаны на тоническом стихосложении, когда количество ударных слогов в строке приблизительно одинаково, а количество безударных может колебаться от ноля до четырех (и в этом случае нужно очень внимательно слушать, как она сама читает свои стихи, какие из трех-четырех односложных стихов, следующих друг за другом, она произносит с ударением, а какие нет). Более того, многие стихи Сильвии Плат зарифмованы, но в поздних стихах это неупорядоченная ассонансно-консонансная рифма, введенная в обиход еще Эмили Дикинсон и встречающаяся у многих поэтов, включая Дилана Томаса. Сила поздних стихов Плат — в неимоверной экспрессии, насыщенности образов и густоте стиха, метафоричности и при этом исповедальности, как в стихотворении «Леди Лазарь», действительно биографичном (и действительно Сильвия Плат три раза пыталась покончить жизнь самоубийством — когда ей было 10, 20 лет и в 30-летнем возрасте — к сожалению, эта попытка увенчалась успехом).
Я сделала это опять.
Раз в десять лет
Mне удается сие —
Вроде ходячего чуда, кожа моя,
Как абажур нацистский, светла,
Правая стопа —
пресс-папье,
Лицо лишено черт,
Тонкая еврейская простыня.
Сдери салфетку с меня
Неужели, о, мой враг,
Ужасаю тебя так? —
Нос, полный набор зубов, глазницы
Резкий запах кислоты
Через день испарится.
Скоро, скоро плоть
Пожрет могилы пасть,
Что станет домом моим опять,
Мне только тридцать.
Я женщина. Я улыбаюсь.
У меня, как у кошки, девять смертей.
Эта по счету третья.
Что однако за напасть —
Каждую декаду себя убивать.
Миллион волокон.
Толпа, грызущая арахис,
Вваливается поглазеть
Как с ног и рук они будут сползать —
Большой стриптиз.
Дамы и джентльмены,
Вот мои руки, мои колени.
Может, я кости да кожа,
Но я все та же женщина все же.
Мне было десять, когда
Это случилось впервые.
Несчастный случай.
Но во второй раз навсегда
Я собиралась уйти без возврата.
Затворила створки получше,
Как ракушка морская.
Им пришлось звать, повозиться со мною,
Как липкий жемчуг, червей из меня доставая.
Умирание —
Это искусство, как и все остальное.
Я делаю это блестяще.
Я делаю это, отдавая себя на заклание.
Я делаю это по-настоящему.
Можно сказать, у меня призвание.
Легко сделать это в камере.
Легко сделать это, замерев мгновенно,
А потом выйти на сцену
Как в театре средь бела дня
В том же месте, к тем же людям
Под те же грубые выкрики
Восторга: «Это чудо»!
Это встряска для меня.
Но взимать я плату буду —
Чтобы поглазеть на шрамы,
Ухо к сердцу приложить —
Это уж как пить.
Еще большей будет плата
За слова, прикосновенья,
Каплю крови, волосок
Иль одежды хоть кусок.
So, so, Herr Doktor,
Итак, Herr Враг.
Я твой опус, это так
Я сокровище, я твой,
Ребенок золотой,
Что расплавится во вскрик.
Превращаюсь и сгораю вмиг.
Не считай, что заботу твою не ценю.
Прах, прах —
Перемешиваешь, ступкой тычешь
Тело, кости — ничего здесь не отыщешь —
Мыла кусок,
Обручальное кольцо,
Пломба золотая.
Herr Бог, Herr Люцифер,
Берегись
Берегись.
Из праха восставая
С рыжей копной волос,
Я как воздух мужчин пожираю. (23-29 октября 1962)
Как было отмечено выше, Сильвия с раннего возраста страдала серьезным психическим заболеванием, так называемым биполярным аффективным расстройством, когда период повышенного настроения (гиперманиакальная стадия) сменяется острой депрессией с периодами интермиссии между ними. Считается как раз, что женщины более склонны к монополярной депрессии, а мужчины — к биполярной (полагают, что этим расстройством психики страдал Винсент Ван Гог), но в те годы все виды подобных расстройств относили к МДП — маниакально депрессивным психозам, а лечение подобных заболеваний до сих пор достаточно сложное. Трудно установить, когда и как зарождается и развивается это заболевание, но видимо, у Сильвии Плат болезнь была связана со смертью отца, который умер спустя три дня после того, как Сильвии исполнилось 8 лет (не десять, как в стихотворении «Папуля») и которого она на самом деле очень любила (недаром одно из стихотворений называется «Электра в Аллее Азалий», как называлось кладбище, где был похоронен отец):
Никогда, никогда, никогда
Черный сапог тебе не натянуть
В котором жила, как нога,
Тридцать лет, и бледна, и худа,
Не смея дыхнуть иль чихнуть.
Нужно было убить тебя, папуля,
Да не успела — ты умер сам — мешок
Мраморно-тяжек, словно там Бог,
Статуей жуткой палец будет торчать,
Огромен и сер, как тюленя Фриско печать,
Голова же в Атлантике, полной смури,
Льющей зелень фасоли в нежность лазури
Прекрасной носетской бухты.
Я молилась, чтобы воскрес ты.
Ach, du.
На немецком языке, в польском городке,
Который расплющил каток
Войны, войны, войны.
Но заурядно звался тот городок.
Мой польский дружок
Говорит, что было пару десятков таких.
Посему вовек не найду,
Чьи мостовые топтал ты, сея беду,
А с тобой говорить не могла никогда.
Язык застревал во рту,
В проволоке колючих пут.
Ich, ich, ich, ich, —
Слов не выговорить сих.
Мне казалось, немец любой был тобой.
Как ругательство, неприличен язык.
Мотор душегубки
Душил меня, как еврейку
Дахау, Освенцима, Бельцена.
Как еврейка я говорить начала,
За еврейку сойти я вполне бы могла.
Снег Тироля, прозрачное венское пиво
Не столь уж чисты и правдивы,
С цыганской прабабкой, с судьбой-индейкой,
С везеньем еврейским и колодой Таро
Я вполне бы могла быть еврейкой.
Я всегда боялась тебя,
Твоего Luftwaffe, твоего жаргона,
Усиков аккуратных твоих,
Арийских глаз голубых,
Танком проехал, живое губя —
Не Бог, а свастика ты,
Небо отступит от такой черноты.
Фашист каждой женщине мил,
Сапогом ударив в лицо, покорил
Сердцем изверга, такой же изверг, как ты.
Ты стоишь у классной доски, папуля,
На фото, которое мне дали,
Подбородок раздвоен, скрыл копыто сапог,
Но от этого менее чёрен едва ли,
Не менее чёрен, чем чёрт, ты смог
Расколоть сердечко мое на части.
Мне было десять, когда тебя закопали.
В двадцать я попыталась покончить с собой,
Чтобы быть рядом с тобой, с тобой.
Чтобы вместе были хотя бы кости.
Но меня с того света вернули
И склеили снова меня потом.
И я поняла, как жить мне впредь.
Я нашла такого, как ты, папуля —
Человек из «Mein Кampf», чёрный, как смерть,
С любовью к дыбе и сапогу,
И я сказала, что так тоже смогу.
Итак, я выход нашла, папуля:
Вырвала с корнем провод чёрного телефона,
Чтоб голоса червяками не проскользнули.
Я убила бы сразу двух, убив одного
Вампира, твердившего, что он был тобой,
И пил мою кровь целый год или нет —
Если хочешь знать, целых семь лет.
Можешь теперь обрести покой.
Колом твое чёрное сердце проткнули,
В деревне тебя никогда не любили.
Танцуют они на твоих костях, топча твой прах,
Они тебя давно раскусили,
Папа, выродок, я выход нашла, папуля.
(«Папуля», 12 октября 1962).
Как сказано выше, отец Сильвии Плат никакого отношения к нацизму не имел. С другой стороны, упоминание “семи лет” в конце стихотворения указывает на мужа Сильвии Плат, поэта Теда Хьюза, с которым она прожила семь лет до того, как они разошлись, на что указывает и образ — вырванный телефонный шнур, упоминаемый в других стихах Сильвии Плат, — образ измены из подслушанного разговора между Тедом Хьюзом и его любовницей Асей Гутман. Помимо антагонизма между мужским и женским началом, столь ярко выраженных в последних стихах Сильвии Плат, есть также отожествление лирического «я» с евреями, изгойство, противопоставление себя не только нацизму и миру насилия, преследующего чужаков, слабых, но и миру потребления. Духовное отщепенство, однако, может привести к одиночеству, солипсизму.
При этом, уже в юношеском и в зрелом возрасте было острое неприятие матери, подавлявшей, как она считала, все ее порывы, в том числе сексуальность. Об этом — стихотворение «Медуза»:
От этого плевка суши каменных кляпов
Глаза отброшены белыми палками,
Чаши ушей вбирают несуразности моря,
Здесь обитает твоя жуткая голова — Божий шар,
Линза милости,
Твои подручные,
Наслаивая яростные клетки в тени моего киля,
Толкают, как сердца,
Красную стигмату к самому центру,
На буруне прилива скачут к ближайшему пункту отправки,
Влача космы волос, как у Иисуса.
Интересно, спаслась ли я?
Мой ум влечется к тебе,
Древняя пуповина в ракушках, атлантический кабель,
Который чудесным образом восстанавливает сам себя.
И все ж, на своем конце провода всегда чувствую
Прерывистое дыханье, твое присутствие,
Изгиб воды, отпрыгивающей
K моей водяной уде, ослепительной и благодарной,
Прикасающейся и всасывающей.
Я тебя не звала.
Я вовсе тебя не звала.
А ты, тем не менее,
Из моря ко мне приплыла.
Толста и красна, плацента,
Парализующая любовников во время соитья.
Свет кобры
Выдавил вздох из кровавых колоколов
Фуксии. Мертвая нищенка,
Не могла вздохнуть я,
Как рентгеном, облучена.
Кто же ты по-твоему такая?
Облатка причастия? Толстуха Мария?
Не вкушу ни капли твоей плоти я,
Бутылки, в которой заключена,
В жутком Ватикане.
Сыта по горло раскалённой солью.
Зелёные евнухи, твои желанья,
Шипят на грехи мои.
Прочь, прочь, щупальце змеи!
Ничего не осталось меж нами.
(16 октября 1962)
Весьма фрейдистское стихотворение, которое в черновике называлось «Мама: Медуза», причем даже имя матери — Аурелия обыгрывается. поскольку так называется вид медуз. В окончательном варианте метафоры еще больше зашифрованы. Слово в оригинале "barnacled", означающее одновременно и "поросший ракушками" и "очкарик", также может относиться к матери, тем более, что оно определяет слово "umbilicus" — пупок, пуповина. Кобра тоже неспроста, поскольку в книге Филипа Уайли (Philip Wylie "The Generation of Vipers", 1943), о которой Сильвия Плат упоминает в стихотворении "Няни" и которая оказала значительное влияние на несколько поколений американцев, утверждается, что причина упадка американской культуры — в матерях, лишающих детей воли и отбивающих у них охоту к сексу.[12]
У Сильвии Плат очень зоркий глаз, но если в более ранних стихах, таких, как «Акварель Грантчестерских лугов», «Мыс Шерли» или «Грозовой перевал», она оттачивала глаз и слово в изображении пейзажа, то в более поздних — пейзаж в ее стихах — не просто зарисовка на пленэре, он как бы становится персонажем, участником драматического действия, причем она не только не боится изображать уродливое, даже отвратительное, но и охотно это делает, пристально всматриваясь, в изнанку бытия — скажем, в трупы в прозекторской, сравнивая их с картиной Босха «Триумф смерти», как в стихотворении «Два вида морга», разлагающееся тело самоубийцы, обезображенное лицо царя Эдипа, либо ироничное изображение себя самой, как в упомянутом стихотворении «Леди Лазарь» или в шутливом «Экскурсия». Возможно, болезнь была причиной подобной избирательности зрения, но стихи гениальны. Высшим проявлением ее поэтического творчества, тем не менее, является преодоление агонии, антагонизма, устремление ввысь, как в стихотворении «Ариэль», давшем название всей книге:
Недвижность во тьме.
Затем неосязаемая голубизна
Льётся с пиков пространств и скал.
Господня львица,
Как мы растем, едины, одна
Ось коленей и пят! — Двоится
Борозда и прочь стремится,
Сестра смуглой дуги
Шеи, до которой не дотянусь,
Негроглазые
Ягоды темными гроздьями льют
Крюки —
Черной сладкой крови полон рот,
Тени.
Ещё что-то
Тащит сквозь воздух меня —
Бёдра, пряди волос;
Пяток моих пух.
Белая
Годива, я
Избавляюсь от окоченелостей, мертвых рук.
И вот я —
Пена пшеницы, морей переливы.
Ребенка крик
В стене сник.
И я —
Стрела,
Роса, летящая
Самоубийцей в одном порыве
В красный зрак,
Котел утра.
(«Ариэль», 27 октября 1962)
Поэзия может спасти мир, но погубить творца. Даже стремление к совершенству может быть разрушительным. Душа, освобожденная от плоти, от земной любви, порвавшая все узы с земной жизнью, взлетает, как шарик. Стихи Плат — не просто конфессиональны: из своей жизни она творит миф, а миф — остраняет, по Шкловскому, или демифилогизирует, если вновь воспользоваться формулировкой В. Н. Топорова. Несомненно, что в стихотворениях Сильвии Плат очень сильны феминистические мотивы, что было отмечено многими критиками, однако исповедальность и удивительная образность в сочетании с приемом маски, успешно применяемым Плат, превращает эти стихи в произведения искусства.
Стихотворения из книги «Ариэль» приводятся по списку Сильвии Плат по изданию: Sylvia Plath. The Collected Poems. P. 295. Edited and with an introduction by Ted Hughes. New York-London: Harper, 1981, откуда взяты также стихи, приведенные в приложении. См. также Perloff, Marjorie. “The Two Ariels: The (Re)making Of The Sylvia Plath Canon.// The American Poetry Review Vol. 13, No. 6 (NOVEMBER/DECEMBER 1984), pp. 10-18.
Ян Пробштейн
[1] Цит. по: Louis Ames. Afterword. Sylvia Plath. The Bell Jar. New York: Bantam, 1972, p. 204–205.
[2] Louis Ames, Ibid., p. 208.
[3] Ted Hughes. Birthday Letters, p. 49. Цит. по: Elaine Feinstein. Ted Hughes. P. 59.
[4] Elaine Feinstein. Ted Hughes. P. 90.
[5] Elaine Feinstein. Ted Hughes. P. 122.
[6] Цит. по: Elaine Feinstein. Ted Hughes. P. 185.
[7] Marjorie Perloff. The Two Ariels: The (Re)making Of The Sylvia Plath Canon.// The American Poetry Review Vol. 13, No. 6 (NOVEMBER/DECEMBER 1984), pp. 10-18. Список приводится на с. 295 «Собрания стихотворений» Сильвии Плат: Sylvia Plat. The Collected Poems. New York: Harper, 1981, rpt. in Harper Perennial-Modern Classics, 1992.
[8] Joyce Carol Oats. “Sylvia Plath and the Daeth Throes of Romanticism”. //New Heaven, New Earth: The Visionary Experience in Literature. Ontario Review, 1974. Цит. по: Sylvia Plat. The Collected Poems. (New York: Harper, 1981, rpt. in Harper Perennial-Modern Classics, 1992) Addendum, p. 8.
[9] Письмо Э. Дикинсон от 15 апреля 1862 г. Цит. по: Эмили Дикинсон. Стихотворения. Письма. //Пер. Арк. Гаврилова. М.: Наука, 2007. С. 113.
[10] Joyce Carol Oats, Ibid., p. 9.
[11] Приводится в приложении.
[12] Ср. De Nervaux Laure. The Freudian Muse: Psychoanalysis and the Problem of Self-Revelation in Sylvia Plath’s “Daddy” and “Medusa”// Poetry and Autobiography 5.1 | 2007. / http://erea.revues.org/186
Сообщения
Комментариев нет:
Отправить комментарий