Ранние стихи Т. С. Элиота

Т. С. Элиот
Стихотворения 1910- 1916 гг. из ранней тетради «Изобретения мартовского зайца»
(Inventions of the March Hare)

Убеждения
(Подъем занавеса)

Среди моих марионеток
Энтузиазм весьма высок!
Громадной кажется им сцена
И бесконечен потолок,
И ждут с надеждою они,
Что зал следить самозабвенно
За пьесой будет в наши дни.

В саду герой и героиня
Бумажные срывают розы,
Средь бутафории на сцене
Ряд монотонных воздыханий,
Догадок, клятв, предположений,
И обещаний, и признаний.

Там выясняют Паладины,
Где следствия, а где причины,
«Дабы разумно лишь общаться»,
«Природы следовать законам»,
«За общее бороться счастье»,
Ведь мы «по Разуму все братья», —
И так всё время круг за кругом
Ораторствуют друг за другом.


А дама с веером в сердцах
Служанке изливала грусть:
«Да сыщется ль такой мужчина,
Кто оценил бы мою душу,
К его ногам я сердце брошу,
Рабою стану до кончины».
(Продолжить далее боюсь.)

Так говорят марионетки,
Бывают их сужденья метки.

Первый каприс в северном Кэмбридже

Шарманка хрупкая болтлива,
К окошкам грязным жёлтый вечер
Прилип, и крик детей далече
Заканчивается завываньем.

Бутылки, битое стекло,
Трава, растоптанная грязь,
Ручных тележек ржавый лом,
Рой грязных воробьёв, виясь
В канаве рыщет терпеливо.

Вот мелких наблюдений вязь.


Четвёртый каприс на Монпарнасе

За угол улицы свернём,
Опять найдём
Пейзажик серый под дождём,
По чёрным зонтикам, плащам,
По крышам шиферным струясь,
В песок стекает дождь и в грязь.
Деревьев почерневший ряд,
За ними домики стоят,
Как нищие, как попрошайки,
О неоплаченных долгах
Не сожалеют без утайки,
Рука в кармане, но в сомненье,
И безразлично им презренье.

И с мыслями вразброд, свернём
Мы за угол вдвоём —
Чем вызвать наше восхищенье?

Второй каприс в северном Кэмбридже

Очарованье пустырей!
Беспомощных слепых полей,
Бесплодных, брошенных, зловещих —
Терзают ум и молят глаз,
Сочувствий требуя от вас.
Кирпич, жестянки и зола,
И битой черепицы хлам,
И просто городская свалка.

Здесь неуместно слово «жалко»,
Эстетики законы нам
Здесь не помогут. Постоять
Бы просто среди пустырей,
Что ум терзают, молят глаз
(Как — опять?)
Нежданно здесь очарованье,
Покоем странным мы объяты
В декабрьский вечерний час
Под жёлто-розовым закатом.


Тишина

Средь улиц городских
Ещё пора прилива,
Но волны жизни болтливо
Текут уже дробясь
На тысячи событий,
Понятных нам едва ли —
Этого часа мы ждали —

В этот предельный час
Жизнь понятней для нас.
Недвижно застыли моря
Опыта и бытия,
Что были так глубоки,
Круты, широки, близки.
Говорите всё, что хотите,
Меня ужасает покой,
Когда нет ничего пред тобой.

Т. С. Элиот

Триумф Чуши

Дамы, чьего добивался внимания,
Если заслугам моим грош цена,
Если бесцветен, подвержен влиянию,
Оригинальность моя не видна,
Коль изощрён я, заумен, бесплоден,
Со вкусом негодным, как говорят,
Однообразен, капризен, негоден, —
Ради Христа, засуньте их в зад.

Дамы, когда столь нелепы намеренья,
Если неловок, чудовищно gauche,
Помпезен, дотошен, лишен вдохновенья,
Недопечён я, словно brioche,
Вирши бубню я, как песнопенья,
Я скучен, измучен, пассивен мой взгляд,
Эмоции есть, но оледененья, —
Ради Христа, засуньте их в зад.

Дамы, коль речи мои столь шумливы,
Коль милый фигляр я, орущий столь громко,
Что люди кричат: «Этот слишком ретивый»,
Коробка игрушек в руках у ребёнка:
Львы плотоядны, а пушки дымливы,
И двигатели, что только чадят, —
«Все штуки и шутки его столь глумливы», —
Ради Христа, засуньте их в зад.

Когда же ты серебряной стопой
Пройдёшь среди Теорий, что лежат
Разбросаны средь трав, тогда, друг мой,
Ты ради Христа, засунь их в свой зад.

The Triumph of Bullshit
A poem by T.S. Eliot, written either in 1910 or 1916, originally from a manuscript now at the Beinecke Library at Yale.
Ladies, on whom my attentions have waited
If you consider my merits are small
Etiolated, alembicated,
Orotund, tasteless, fantastical,
Monotonous, crotchety, constipated,
Impotent galamatias
Affected, possibly imitated,
For Christ's sake stick it up your ass
Ladies, who find my intentions ridiculous
Awkward insipid and horribly gauche
Pompous, pretentious, ineptly meticulous
Dull as the heart of an unbaked brioche
Floundering versicles feebly versiculous
Often attenuate, frequently crass
Attempts at emotions that turn isiculous,
For Christ's sake stick it up your ass.
Ladies who think me unduly vociferous
Amiable cabotin making a noise
That people may cry out "this stuff is too stiff for us" -
Ingenuous child with a box of new toys
Toy lions carnivorous, cannons fumiferous
Engines vaporous - all this will pass;
Quite innocent - "he only wants to make shiver us."
For Christ's sake stick it up your ass.
And when thyself with silver foot shalt pass
Among the Theories scattered on the grass
Take up my good intentions with the rest
And then for Christ's sake stick them up your ass.


Т. С. Элиот

Cожжённый танцор

В окружье жёлтого огня
Порхает мотылёк ночной,
В кольце желания пленён,
Полёт в ночи бездумный свой
Неутомимыми крылами
Он искупает, ритм храня,
Отринул жизни блага он,
Чтоб кануть в благодать огня.
Он добродетели ужели
Отыщет в мире, где чужда
Равно хула и похвала?
Столь чуждом гордости, стыда,
Столь чуждом и добра и зла?
Его далёкая звезда
Для молчаливого веселья
И танца скорби привела

O danse mon papillon noir!

То ль Мозамбик, то ль Никобар
Благоуханьем южных чар
Твоё наполнил имя в дар —
Они в зазубренное пламя
Падут, сливаясь с языками,
Как благовония с волнами,
Скулят и хныкают ночами
В углах здесь голоса детей,
Предвестник ты каких несчастий
И мук на грани наслажденья?
О тайне ли принёс нам весть?
Пляши быстрей пляши быстрей
Нет смертных для тебя напастей,
В звезде таинственной твоей
Таится рок, сулящий смерть
Не в нашем смертном разуменье

O danse mon papillon noir!


В моём мозгу пылает круг,
Витиеватый длится танец.
Нечеловечьих сгусток сил,
Один из кротких боли слуг,
Огонь рога в тебя вонзил,
Ты в нем сгораешь не сгорая,
Весельем пламени объятый,
Своих желаний цель теряя,
Желая завершенья мук,
Звезды таинственной посланец,
Куда тебе уж нет возврата

O danse mon papillon noir!


Т. С. Элиот

Песнь Любви Св. Себястьяна

Я вышел бы во власянице,
Пошёл бы со свечёй в ночи
У лестницы твоей молиться,
В кровь иссекать себя часами
Восторга, пытки, истязаний,
На пламя стала б кровь струиться,
И вспыхнула б она, как пламя,
Твоим восстал бы неофитом,
И погасил тогда бы пламя,
Чтобы идти вслед за тобой,
За белоснежными стопами
Туда, во тьму твоей кровати,
Туда, где кос твоих краса
На белизне ночного платья.
К себе ввела б меня тогда,
Ибо был мерзок пред тобой,
Меня ты впустишь без стыда,
Ибо уже умру,
И меж грудей твоих к утру
Лежала б голова моя.

И вышел бы я с полотенцем,
К коленям голову твою
Склонил бы и касался пальцем
Изгиба ушка твоего —
Такого в мире больше нет.
Когда ж расплавится под солнцем,
Растает иль замёрзнет свет,
Я вспомю ушка лишь изгиб.
Помедлил бы еще мгновенье,
Провел бы пальцем вдоль изгиба,
Держа главу между коленей —
Ты все понять тогда б сумела
Излишни были бы слова.
Меня б ты полюбила ибо
Я б задушил тебя в тот миг
Ты полюбила б за бесчестье,
Я б изувечил твоё тело,
И я, красу твою губя,
Сильнее б полюбил тебя,
Осталась бы прекрасной ты
Лишь для меня на целом свете.

Т. С. Элиот

Смерть Святого Нарцисса

Приди же в тень под красную скалу,
Я покажу тебе то, что не похоже
На тень твою, спешащую вслед за тобою на закате или
На тень, что прыгает в пламени за красной скалой,
Я покажу его окровавленные одежды и чресла
И серую тень на его губах.

Однажды ходил он меж высокими утесами и морем,
Где ветер явил ему, как мягко касаются ноги его друг друга,
Как скрещены на груди его руки.
Когда он ходил по лугам,
Его собственный ритм остужал его и утешал.
У реки
Глаза его осознали, как остры уголки его глаз
А ладони — как точёны кончики пальцев.

Потрясенный подобным знаньем,
Не смог он ходить путями людей, но стал танцором пред Богом.
Когда ходил он по улицам града,
Казалось ему, что топтал он лица, поражённые судорогой бёдра и ноги.
И пришёл он жить под красной скалой.

Сначала уверовал он, что деревом был,
Сплетавшим ветви свои
И переплетавшим корни свои.

Затем он узнал, что рыбою был
Со скользким белым брюхом, которое крепко держал в своих пальцах,
Корчась в собственной хватке, древняя красота его
Схвачена прочно была новой его красотой.

Потом был он девушкой юной,
Которую схватили в лесу пьяные старцы,
Познав в конце вкус собственной белизны,
Ужас собственной гладкости,
И почувствовал он, что пьян и стар.

И так он стал плясуном перед Богом,
Ибо плоть его была влюблена в горящие стрелы;
На раскалённом песке он плясал,
Пока его не настигли стрелы.

Когда он их принял в себя, белая кожа его сдалась
красноте крови, и насытила его.
Ныне позеленел он, иссох и запятнан
С тенью во рту.


Перевёл Ян Пробштейн