Was just published in 2 languages: Журнал ПОэтов № 9 (41) 2012
A Parable
For Charles Bernstein
"A one man show," said Cain,
as he multiplied seven by seven by seven.
Thus he walked, and multiplied
until he composed the multiplication table,
the system of measures and weights,
the periodic table of Mendeleyev,
A Parable
For Charles Bernstein
"A one man show," said Cain,
as he multiplied seven by seven by seven.
Thus he walked, and multiplied
until he composed the multiplication table,
the system of measures and weights,
the periodic table of Mendeleyev,
discovered the theories of probability and relativity,
split the atom, executed tests at Hiroshima and Nagasaki,
and at leisure remembered Abel and wrote memoirs.
He also wrote the Bible. At leisure.
To teach others a lesson.
Притча
«Театр одного актера», — сказал Каин,
умножая семь на семь и еще раз на семь.
Так он и шел, перемножая,
пока не составил таблицу умножения,
систему мер и весов, систему Менделеева,
затем открыл теории вероятности и относительности,
расщепил ядро, провел испытания в Хиросиме и Нагасаки,
а на досуге вспоминал Авеля и писал мемуары.
Библию он тоже написал. На Дocyre.
Чтобы другим не повадно было.
Ян П И переводы из Чарльза Бернстина:
Химера
Как тихо в сумерках там было,
Её словил рукою вдруг,
И запищала и завыла,
Но я был молод и жесток.
В ладонях сжал что было силы,
Чтоб больше зла не причинила,
Но после выпустил из рук:
Что не моё, держать не мог.
Пытался собирать я ветви,
Чтобы связать стихотворенье,
Но песней не связать вовеки
Во время брошенные тени.
Перевёл Ян Пробштейн
Charles Bernstein
Chimera
At dusk I found it silent there
And sudden caught it in my hand
It squeaked and hollered with despair
But I was young of ruthless mind.
I scooped and cupped it in my palm
So it would no more come to harm
Yet quick I knew to let it go
It was not mine to have nor hold.
E’er since that day I’ve gathered twine
To knot and glue unto a rime
Resigned that tunes will never bind
Shimmering shadows tossed in time.
Чей язык
Кто первый? Пыль оседает,
когда небосвод наседает. Дверь
захлопывает несбывшуюся мечту,
у которой в долгу (пройтись по этим пьяцца),
взывающую из замороженного (проза) окружения
(амбивалентность торможения). Дверям захлопнуться,
колоколам в прах, нюансам вписаться в окружность.
Лишь реальное реально. Девочка
кричит: «Крошка! Крошка!»,
но забывает посмотреть в зеркало
кого ... не важно на самом деле, лишь
назначенный скобоченный и убогий парад.
Моё лицо поворачивается к зеркалу, наконец.
WHOSE LANGUAGE
Who’s on first? The dust descends as
the skylight caves in. The door
closes on a dream of default and
denunciation (go get those piazzas),
hankering after frozen (prose) ambiance
(ambivalence). Doors to fall in, bells
to dust, nuances to circumscribe.
Only the real is real: the little
girl who cries out “Baby! Baby!”
but forgets to look in the mirror
— of a . . . It doesn’t really
matter whose, only the appointment
of a skewed and derelict parade.
My face turns to glass, at last.
split the atom, executed tests at Hiroshima and Nagasaki,
and at leisure remembered Abel and wrote memoirs.
He also wrote the Bible. At leisure.
To teach others a lesson.
Притча
«Театр одного актера», — сказал Каин,
умножая семь на семь и еще раз на семь.
Так он и шел, перемножая,
пока не составил таблицу умножения,
систему мер и весов, систему Менделеева,
затем открыл теории вероятности и относительности,
расщепил ядро, провел испытания в Хиросиме и Нагасаки,
а на досуге вспоминал Авеля и писал мемуары.
Библию он тоже написал. На Дocyre.
Чтобы другим не повадно было.
Ян П И переводы из Чарльза Бернстина:
Химера
Как тихо в сумерках там было,
Её словил рукою вдруг,
И запищала и завыла,
Но я был молод и жесток.
В ладонях сжал что было силы,
Чтоб больше зла не причинила,
Но после выпустил из рук:
Что не моё, держать не мог.
Пытался собирать я ветви,
Чтобы связать стихотворенье,
Но песней не связать вовеки
Во время брошенные тени.
Перевёл Ян Пробштейн
Charles Bernstein
Chimera
At dusk I found it silent there
And sudden caught it in my hand
It squeaked and hollered with despair
But I was young of ruthless mind.
I scooped and cupped it in my palm
So it would no more come to harm
Yet quick I knew to let it go
It was not mine to have nor hold.
E’er since that day I’ve gathered twine
To knot and glue unto a rime
Resigned that tunes will never bind
Shimmering shadows tossed in time.
Чей язык
Кто первый? Пыль оседает,
когда небосвод наседает. Дверь
захлопывает несбывшуюся мечту,
у которой в долгу (пройтись по этим пьяцца),
взывающую из замороженного (проза) окружения
(амбивалентность торможения). Дверям захлопнуться,
колоколам в прах, нюансам вписаться в окружность.
Лишь реальное реально. Девочка
кричит: «Крошка! Крошка!»,
но забывает посмотреть в зеркало
кого ... не важно на самом деле, лишь
назначенный скобоченный и убогий парад.
Моё лицо поворачивается к зеркалу, наконец.
WHOSE LANGUAGE
Who’s on first? The dust descends as
the skylight caves in. The door
closes on a dream of default and
denunciation (go get those piazzas),
hankering after frozen (prose) ambiance
(ambivalence). Doors to fall in, bells
to dust, nuances to circumscribe.
Only the real is real: the little
girl who cries out “Baby! Baby!”
but forgets to look in the mirror
— of a . . . It doesn’t really
matter whose, only the appointment
of a skewed and derelict parade.
My face turns to glass, at last.
Комментариев нет:
Отправить комментарий