Элиот

Томас Стернс Элиот
БЕСПЛОДНАЯ ЗЕМЛЯ
(1922)

Посвящается Эзре Паунду,
Il miglior fabbro .

А то еще видал я Кумскую Сивиллу в бутылке.
Дети ее спрашивали: "Сивилла, чего ты хочешь?"
и она в ответ: "Хочу умереть".
Петроний, «Сатирикон».

I. Погребение мертвеца

Жестокий месяц апрель возрождает
Подснежник из мертвой земли, смешивает
Желанья и память, бередит
Сонные корни весенним дождем.
Зима согревала нас, покрывала
Землю снегом забвенья, оставляла
Капельку жизни иссохшим клубням.
Лето нас удивило потоками ливня
Над Штарнбергерзее ; мы переждали под колоннадой
И пошли по залитой солнечным светом аллее в "Хофгартен",
Пили там кофе и почти целый час проболтали.
Bin gar Keine Russin, stamm' aus Litauen, echt deutch .
А когда я в детстве гостила в доме кузена
Эрцгерцога, тот пригласил меня покататься на санках,
А я испугалась. Мари, сказал он тогда,
Покрепче держись, Мари. И помчались мы вниз.
В горах ощущаешь свободу.
По ночам я часто читаю, а зимой уезжаю на юг.

Какие корни проросли сквозь груду камня, каких
Растений продираются побеги? Сын человеческий,
Ты ни сказать, ни угадать того не можешь, ибо
Нагроможденье только образов несвязных ты познал
В краю, где от всепожирающего солнца
Укрытия сухое древо не дает, сверчок не утешает,
Из камня там не выжать капли влаги. Лишь
Под этой рыжею скалою тень найдешь
(Приди же в тень под рыжую скалу),
Я покажу тебе здесь то, что не похоже
На тень твою, спешащую вслед за тобою по утрам,
Или на тень твою, тебя встречающую на закате,
И ты увидишь ужас - прах в горсти.

Frisch weht der Wind
Der Heimat zu
Mein Irisch Eind,
Wo weilest du?

"Ты преподнес мне гиацинты год назад впервые,
И девушкою с гиацинтами меня прозвали".
- Когда той ночью возвращались мы из сада,
Ты шла с охапкою цветов и в волосах твоих сверкали капли,
Я ж из себя ни слова выдавить не мог и ничего не видел - был
Ни жив, ни мертв, не ведал ничего,
Глядел я в сердце света, в тишину.
Oed' und leer das Meer

Мадам Созострис, знаменитая гадалка,
Ангиною больна, однако
Она, слывущая мудрейшей женщиной в Европе,
С коварною колодой карт не расстается. "Вот
Карта ваша утонувший моряк из Финикии
(Глядите: превратились его глаза в жемчужины);
Вот Беладонна, Повелительница Скал
И Повелительница обстоятельств,
а вот - Трехжезлый, следом - Колесо,
За ним - Торговец одноглазый, вот - Пустышка -
Товар, который на спине несет он,
Сие увидеть не дано мне. Что-то не найду
Повешенного. Страшитесь смерти от воды.
Теперь я вижу только толпы людей, шагающих по кругу".
- Благодарю. - "Скажите милой миссис Эквитон,
Что гороскоп я принесу сама,
Сейчас во всем необходима осторожность".

О город-призрак:
Под бурой пеленой тумана зимним утром
Поток толпы на лондонский стремится мост,
Я и не знал, что смерть взяла столь многих.
Короткие прерывистые вздохи,
И каждый под ноги себе глядит.
Поток стремится вверх и вниз вдоль по Кинг-Вильям-Стрит
Туда, где отмеряет время Сент Мэри Вулнот,
И вот мертвящим звуком бьет удар девятый.

Я вдруг знакомца увидал и крикнул: "Стетсон!
Сражались вместе мы на корабле при Милах
Скажи, тобой зарытый год назад в саду
Мертвец пророс ли? Зацветет весною?
А может, поразили внезапные морозы это ложе?
Ты Пса, гляди, не подпускай к нему, не то друг человека
Опять когтями землю разгребет!
Ты, hypocrite lecteur! - mon semblable, - mon frere!

II. Игра в шахматы

Как трон, средь мрамора сверкало Кресло,
Она здесь восседала средь зеркал
С пилястрами, увитыми лозою,
Златой Эрот выглядывал из-за
Ветвей (крылом закрыл глаза другой);
Удваивались семисвечников огни,
Свет отражался от зеркал и падал
На стол, ему навстречу блеск алмазный
Шел от атласной роскоши футляров.
Откупоренные флаконы из
Слоновой кости и стекла цветного
Таили странный, сложный аромат:
Тревоживший и бередивший чувства,
Он одурманивал, а свежий воздух
Струился из окна и продлевал
Свечное пламя, вознося клубы
Под потолок, где смешивался дым
С орнаментами и резьбой кессонов.
Аквариум огромный, окаймленный
Каменьями цветными, весь блистал
Огнем и зеленью, и медью - в этом
Печальном свете плыл резной дельфин.
Как будто пасторальный вид в окне -
Картина над доской каминной, где
Изображалось превращенье Филомелы,
Поруганной царем фракийским зверски,
И вот она рыдает, соловей
Пустыню вечным пеньем наполняет,
Как будто целый мир ушам нечистым
Кричит: "Фьюить - Фьюить - Фьюить".
Со стен в глаза бросались и другие
Обломки времени, что извивались,
Вопили, стены подавляя.
По лестнице прошаркали шаги.
Пылал камин, бросая свет на пряди
Ее волос, как языки огня,
Под гребнем вившихся, чтоб раскалить
Слова и в дикой ярости затихнуть.

"Под вечер расшалились нервы. Нервы.
Побудь со мной. Скажи хоть слово. Слово.
О чем ты думаешь? О чем? Скажи!
Я никогда того не знала. Ну о чем ты?"

Я думаю, мы на крысьей тропе,
Где кости свои мертвецы растеряли.

"Что там за шум?"
Под дверью ветер воет.
"О чем шумит, о чем так воет ветер?"
Да все о том же - ни о чем.

Ты
Ничего не знаешь? Ты ничего не видишь? Ничего
Не помнишь?"
Нет, помню:
Стали перлами глаза.

"Ты жив иль нет? Неужто голова твоя пуста?"
Однако
Ох Ох Ох Ох Уж этот Шекспи-ки-ровскиий Рэг
Так элегантен
Так умён
"Что же мне делать? Что же делать?
На улицу что ль выскочить в таком вот виде,
С растрепанными волосами? Что нам делать завтра?
И вообще что делать?"
Горячий душ с утра,
Коль будет дождь, машину подадут в четыре.
Мы будем в шахматы играть,
Тереть глаза, не знающие сна,
И стука в дверь, как прежде, дожидаться.

Когда демобилизовали мужа Лил,
Я ей сказала в лоб, без обиняков:
Прошу Поторопиться: Время
Альберт вернется скоро, пора бы за собою последить.
Он спросит, что с деньгами стало, которые при мне
оставил он тебе на зубы.
Давай-ка, вырви эти, Лил, сказал он,
И вставь нормальные, а то смотреть, ей-богу, тошно.
Подумай о бедняге, я сказала, Альберт
Четыре года вшей кормил, ему, конечно, хочется пожить,
Не будет радости с тобою - так с другими.
Ах вот как? - говорит она. А я в ответ: да, так и будет.
Она мне: буду знать, кому сказать спасибо.
И как-то странно на меня взглянула.
Не хочешь - как хочешь. Продолжай в том же духе,
Его отобьют, говорю, и пиши пропало.
Если Альберт бросит тебя, знай, что сама виновата.
Стыдись, я сказала, ты выглядишь, как старуха
(А ей только тридцать один).
Что теперь делать, сказала она с кислым видом.
Все от таблеток, я принимала их, чтобы вытравить это...
(У нее уже пятеро, когда Джорджа рожала, чуть не загнулась.)
Аптекарь сказал, что это совсем безвредно, а со мной вот что стало.
Дура ты, сказала я ей, набитая дура,
Для чего ты за него выходила, коли не хочешь рожать?
Прошу Поторопиться: Время
Прошу Поторопиться: Время
Альберт в воскресенье вернулся, и у них было жаркое,
Они позвали меня на обед, торопили, чтоб не остыло...
Прошу Поторопиться: Время
Прошу Поторопиться: Время
Спокночи, Вилл. Спокночи, Лу. Спокночи, Мэй. Спокночи.
Покойной ночи, леди, покойной ночи, дорогие леди, покойной ночи, покойной ночи.

III. Огненная проповедь

Речной шатер снесли, и кисти последних листьев
Цепляются за скользкий мокрый берег. Нимфы удалились.
О Темза милая, пока я песнь пою, смири теченье.
В реке не видно ни пустых бутылок, ни окурков,
Ни носовых платков из шелка, ни оберток, ни других
Свидетельств летних вечеринок. Нимфы удалились.
А с ними их дружки, бездельники, сынки директоров из Сити
Исчезли, не оставив адресов.
У вод Лемана я сидел и плакал...
О Темза милая, пока я песнь пою, смири теченье,
О Темза милая, негромким и недолгим будет пенье.
Когда порыв ударит ледяной,
Ехидный смех и лязг костей услышу за спиной.
В траве чуть слышно крыса прошуршала,
На берег брюхо скользкое втащив,
У вод безжизненного я сидел канала,
Удил за газовым заводом в зимний вечер,
Грустя о том, что брат-король погиб,
А перед ним король, отец мой, умер.
Белеет груда голых тел в низине,
На чердаке сухом скрежещут крысы
По сваленным костям который год.
Порою по весне мотор взревет
И загудит клаксон машины -
То к миссис Портер едет Суини.
Ах, льет лучи луна, блистая,
У миссис Портер дочка молодая,
Они в растворе соды ножки моют в мае.
Et O ces voix d'enfants chantant dans la coupole!

Грех грех грех
Фьюить фьюить фьюить
Поруганная зверски
Терей

О город-призрак,
Под бурой пеленой тумана в зимний полдень
Купец из Смирны мистер Евгенидис,
Небрит, с карманами, набитыми коринкой,
Все документы наготове: свободная торговля, Лондон,
Сказал мне на французском просторечье,
Что приглашает в "Кэннон-стрит Отель"
На ленч, затем уик-энд, конечно, в "Метрополе".

В лиловый сумеречный час, когда спина и взгляд
От стула и конторки оторвутся, а человечий двигатель дрожит
И ждет, как ждет такси, стуча мотором,
Я, Тиресий,
Мятущийся между своих двух жизней, я, слепой
Старик с обвислой женской грудью, вижу,
Как сумеречный час лиловый вновь ведет домой
Из плаванья матроса, и под крышу
Свою вернулась секретарша: разожгла
Плиту, готовит ужин, достает консервы.
А за окном полощется белье,
Трепещет на ветру, рискуя вниз сорваться,
Бельем завален и диван (кровать ее) -
Чулки, бюстгальтер, пара комбинаций.
А я, старик с увядшими сосцами,
Увидел все и предсказал конец:
Сам принимал таких гостей - юнец
Прыщавый - страховой агент, однако
Самоуверен и нахален до предела,
Как будто без него все страховое дело, -
Как брэдфордский миллионер без фрака.
Она устала, ужин завершен,
Он полагает, можно без опаски
Начать игру, ее ласкает он,
Она бесстрастно терпит эти ласки.
Он распалился: вот уж в наступленье
Идут, преграды не встречая, руки,
Он словно рад ее бесстрастью, лени -
Не ропщет самолюбие от скуки.
(А я перестрадал все наперед,
Как будто сам на том диване был,
Ведь у Фиванских я сидел ворот,
В Аиде среди падших я бродил.)
Он снисходительно ее целует
И прочь идет по лестнице впотьмах...

Еще не осознав, что он исчез,
Помедлила у зеркала немного,
Обрывок мысли в мозг ее пролез:
"Теперь все позади - и слава Богу".
Когда красавица, греху поддавшись вдруг,
Одна по комнате потом все ходит -
То прядь взовьет она движеньем рук
Бесчувственных, то граммофон заводит.

"Ta музыка подкралась по воде"
Вдоль Стрэнда, вверх по Квин-Виктория стрит,
О город, город, иногда я слышу,
Как сладостно вздыхает мандолина
На Лоуэр Темз-стрит, у пивной,
А там, внутри гудит народ хмельной,
Там рыбаки бездельничают днем,
А Магнус Мартир за стеной
Блистает бело-золотым огнем.

По взбухшей реке
Баржи плывут
Взопрела река
На воде мазут
Попутного ветра
Хлопая ждут
Широкие полотнища
Алых парусов.

Вниз по реке
Бревна плывут
На Гринвич минуя
Остров Псов

Вейа-ла-ла лейа
Вал-ла-ла лейа-ла-ла

Элизабет и Лейстер
От страсти сгорая
Плывут в челноке
Точно морская
Ракушка корма его
Красно-золотая.
Свежий юный ветер
Нагнетая волны
Несет их по реке
Мимо белых башен
Звон колокольный
Вдалеке
Вейа-ла-ла лейа
Вал-ла-ла лейа-ла-ла

"Родил меня Хайбери, совратили
Ричмонд и Хью... Деревья с пыльной листвою...
У Ричмонда чести меня лишили,
Раздвинув колени в узком каноэ".

"В Мургейте ноги мои, у ног -
Сердце. Он каялся, клялся в любви,
Плакал. А я проглотила упрек -
К чему изливать обиды свои?"

"Ha Маргейтских песках
Свяжу ничего
С ничем в пустоте.
Обломаны кости на грязных руках.
Мои старики из простых, из тех,
Кто не ждет ничего".
ла ла

Тогда в Карфаген я пришел

Сгорая сгорая сгорая сгорая

О Боже, Ты вырвешь меня
О Боже, Ты вырвешь

сгорая

IV. Смерть от воды

Флеб, финикиец, две недели как мертв,
Забыл он крики чаек и зыбь морскую,
И потери, и прибыль.
Подводные струи,
Шепча, ободрали кости его. Он тонул и всплывал,
Погружаясь в пучину, и путь совершил
От смерти к рожденью.
Ты, иудей
Иль язычник, держащий штурвал,
Вспомни о Флебе: и он был красив и, как ты, полон сил.

V. Что сказал Гром

Был отблеск факелов на потных лицах
Был сад морозной немотой объятый
Был стон бессильный в каменных столицах
А нынче плач и возгласы в темницах
И во дворцах а там вдали раскаты
В горах грохочет снова гром весенний
Он прежде жил а ныне умер
Мы прежде жили ныне умираем
Едва найдя в себе терпенье

Нет здесь ни капли воды только скалы
Камни безводье песок под ногой
Тропинка все дальше уходит в горы
Здесь думать нельзя скала под скалой
Губы хотя бы смочить водой
Высох пот и ноги вязнут в песках
Была бы хоть капля воды в горах
В гнилозубом рту мертвой горы пересохло здесь
Негде стать негде лечь негде сесть
И нет тишины в этих горах
Лишь сухой бесплодный гром
И нет одиночества в этих горах
Лишь красные мрачные рожи зло и глумливо
Ухмыляются из дверей глинобитных лачуг

Если бы вода
Вместо скал
Даже пусть вода
Среди скал
И вода
И весна
Ручеек среди скал
Или просто звук воды
Не цикад
И не пенье сухой травы
Хоть бы звук воды среди скал
Где поет отшельник-дрозд на сосне
Ток-ток тик-так кап кап кап
Но воды здесь не сыщешь нигде

Кто же тот третий, всегда идущий подле тебя?
Ведь нас только двое здесь,
Но когда вгляжусь в белизну пути впереди,
Вижу кого-то еще, всегда идущего подле тебя,
Невесомо ступает в буром плаще под капюшоном,
Не понятно, кто это - женщина или мужчина,
Но все-таки кто же идет подле тебя?

Чей зазвучал в поднебесье
Приглушенный плач материнский,
Чьи обрушились орды, роясь
На бескрайних равнинах, через расщелины лезут,
На горизонте пустынном и плоском кишат,
Что за город навис над горами -
Стены, камни, обломки падают в небе лиловом,
Рушатся башни
Иерусалим Афины Александрия
Вена Лондон
Призраки


Струясь со струн ее волос, парили
Скрипичных звуков волны в тишине,
А свет лиловый разрезали крылья
Нетопырей, висевших на стене
Вниз головами с лицами младенцев,
Вниз куполами в небе плыли башни,
Колокола пробили час вчерашний,
И голоса взывали из пустых колодцев.

В сей гибельной долине среди гор
В мерцании луны поет трава
Среди заброшенных надгробий у часовни
Пустынной, без окон, лишь двери хлопают
Да ветер здесь прибежище нашел.
Сухие кости не опасны никому.
На флюгере застыл петух
Ку-ка-реку ку-ка-реку
Во вспышках молний. И вот уж влажный шквал
Приносит дождь.

Ганг обмелел, бессильные листья
Дождя ожидали, а черные тучи
Над Гимавантом сгущались вдали,
И джунгли застыли, в тиши затаившись.
И тогда гром изрек:
Да
Датта : Что же мы отдали?
Друг мой, кровь сотрясает сердце мое -
Ужасную дерзость соблазна минутного
Не искупишь воздержанной жизнью ,

Только так и только лишь этим мы жили,
Чего не найдут ни в посмертных памятцах,
Ни в эпитафиях, задрапированных пауком-благодетелем,
Ни в комнатах наших пустых, которые вскроет
Тощий поверенный
Да
Даядхвам: Я слышал однажды,
Как в замке повернулся ключ, лишь однажды,
Мы думаем лишь о ключе, каждый в своей темнице
Думает лишь о ключе, смиряясь с тюрьмой
Только в полночь, и шепот эфира
На миг возрождает поверженного Кориолана
Да
Дамьята: Лодка ответила радостно
Рукам, управлявшимся мастерски с парусом и веслом.
Тихо было на море. Сердце могло бы ответить
Радостно и послушно забиться,
Сильным рукам покорившись.
Я удил на канале,
Сидя спиною к бесплодной равнине.
Смогу ли в порядок владенья свои привести?
Вот и рухнул в Темзу мост, рухнул мост, рухнул мост .
Poi s'ascose nel foco che gli affina
Quando fiam uti chelidon - О, ласточка, ласточка
Le Prince d' Aquitaine а la tour abolie
Эти обрывки я выудил из-под обломков
Тогда я вам это устрою. Иеронимо вновь безумен .
Датта. Даядхвам. Дамьята.
Шанти шанти шанти


Полые люди
(1925)

Масса Kypц - умирать

Подайте Старине Гаю

I.

Мы полые люди,
Порожние люди,
Склоняем долу
Полости наших голов.
Иссякшие голоса,
Увы,
Шепчут без слов,
Сухо и голо,
Как шорох сухой травы,
Как шуршание крысье на битом стекле
В гулкой подвальной мгле.

Контур без форм, оттенок без цвета,
Мышца без сил, светило без света.

Тот, кто с яростным сердцем вступил
В царство истинной смерти,
Вспомнил бы, если бы вспомнил, изгой
Не злобу нашу с нашей тоской,
А полых людей,
Набитых трухой.

II.

Не смею глянуть в эти глаза
В призрачном царстве смерти.
Здесь сокрыт этот взгляд,
Там он виден всегда:
Солнечным светом распят
Над безглавой колонной.
Но даже когда
Ветер в деревьях поет и стонет,
Голоса его отдаленней,
Чем гаснущая звезда.

Избавь меня от свиданья
В призрачном царстве смерти!
В шутовском одеянье
Провлачусь до скончания дней -
В перьях вороньих, в крысьем мехе -
Пугалом стану
Всем на потеху,
Только от встречи
Избавь нежеланной
В царстве теней!

III.

Бесплодная здесь земля,
Кактусовые поля,
Каменных идолов ряд,
И, воздевая руки,
Мертвецы
В беззвездной полой муке
Молитву изваяниям творят.

Неужто
И в царстве истинной смерти
Проснусь один,
От нежности дрожа,
И целовальный жар
Губ, поцелуем данных,
Предам в молитве истукану?


IV.

Очи ослепли здесь,
Взоры незрячи здесь:
В долине угасших звезд,
В пропасти полой
Глазниц нами утраченных царств.

И в час Отхода все мы,
Сгрудившись немо,
Ждем переправы
По ту сторону взбухшей реки.
Слепы, пока
Не озарит нам вежды
В тьме Преисподней
Столепестковой звездой
Роза Господня -
Символ надежды
Полых людей.


V.

Здесь мы водим хоровод, хоровод
Меж колючек и шипов хоровод
Рано утром в пять часов - хоровод
Год за годом хоровод

Наши теории
И действительность
Замыслы и дела
Разделяет Тень

Ибо Твое есть Царство

То, зачем родились мы,
И чем оказались,
Движение сердца
И встречный порыв
Разделяет Тень

Жизнь очень длинна

Желанье любви
И соитье,
Возможность величия
И бытие
Суть жизни
И жизнь
Разделяет Тень

Ибо Твое есть Царство

Ибо Твое...
Жизнь очень...
Ибо Твое есть...

Так и кончается мир
Так и кончается мир
Так и кончается мир
Не взрывом, но воем! Взвизгом!


Пепельная Среда (1930)

I.

Ибо не уповаю вернуться опять
Ибо не уповаю
Ибо не уповаю вернуться
Знанья и дара чужого не возжелаю
Нет уже сил, чтобы тратить на это усилья
(Зачем расправлять орлу одряхлевшему крылья?)
Зачем причитать
Что не воскреснет померкшая мощь и былая власть?

Ибо не уповаю снова познать
Единого, распавшегося на части
Не уповаю
И знаю, что мне не познать
Истинной, но преходящей власти
Ибо вновь не смогу испить, припадая
К живому источнику, ибо ничто не возвращается вспять

Ибо знаю, что время всегда есть время
Что место всегда и всего лишь место
Что истина истинна только на миг
И только в одном-единственном месте
Я рад, что вещь остается вещью в любое время
Посему отвергаю священный лик
Посему отвергаю глас
Ибо не уповаю вернуться опять
Я рад, что вынужден сам для себя созидать
То, что дарует радость сейчас

И молю о милосердии Бога
И молю о забвенье всего
Над чем бился так долго
И мудрствовал много
Ибо не уповаю вернуться опять
И готов отвечать
За свершенное, чтобы вновь не свершать сего
И молю не судить нас чрезмерно строго

Ибо крылья эти уже для полета не служат
Но воздух взбивают всего лишь
Воздух, ставший меньше и суше
Ссохшейся сморщенной воли
Научи безучастности нас и участью
Научи беспристрастью.

Молись за нас, грешных, теперь и в час нашей смерти
Молись за нас теперь и в час нашей смерти.

II.

Заступница, три леопарда белых лежат в тени
Можжевельника, отдыхают в прохладе они,
Пожрав мое сердце и печень, и все, что в черепе,
Ныне пустом, помещалось. И Бог вопросил:
Дано ли выжить костям сиим? Дано ли сиим
Костям ожить? И то, что когда-то в костях содержалось
(В иссохших уже костях), пропищало:
Потому что прекрасна Заступница, потому что
Она добродетельна, потому что
Чтит она Деву в душе своей, посему
И мы осиянны светом. А я, разъятый на части,
Предаю забвенью свои деянья, а любовь свою
Потомству пустыни и семени тыквы я отдаю.
Ибо только так возродится тело
И нутро, и нити глазные, и те куски несъедобные,
Что леопарды отвергли. Удалилась Заступница
В одеянии белом, ушла в созерцание, в одеянии белом.
Иссохших костей белизна да искупит забвенье мое,
Не осталось в них жизни. Ибо забыт я
И забвения жажду, посему и сам я хочу забыться и так
Обрести веру и смысл. И Господь изрек:
Проповедуй ветру, только ветру, ибо только
Ветер внемлет тебе. И кости запели,
Кузнечику вторя, они зазвенели:

Жено молчанья
В покое в страданье
Ты едина и ты разъята
Памяти Роза
Забвения Роза
Измождена ты
И животворна
Ты в тревоге ты утешаешь
Единая Роза
Ты стала Садом
Где любови любой
Положен предел
Неутоленной любови
И более тяжким
Пыткам любви утоленной
Предел беспредельного
Пути в бесконечность
Разрешенье того
Что неразрешимо
Бессловесная речь
И слово вне речи
Слава Матери
Сотворившей Сад
Где не будет Любви

Разъятые и сиявшие кости под можжевельником пели:
Мы рады разъятыми быть, ибо мало добра мы друг другу творили;
В прохладе полуденной лежа, с благословенья песков
Забывают себя и друг друга, объединил их
Только пустыни покой. Землю сию поделите
По жребию. И ни раздел, ни единство
Ничего не решат. Се - земля. Наше наследие.

III.

За первым изгибом, за первой ступенью
Я увидал в зловонной пучине,
В клубах испарений
Контур собственной тени,
Боровшейся с дьяволом в личине
Надежды, отчаянья или смятенья.

За изгибом вторым, второю ступенью
Во мраке исчезли, скорчившись, тени,
И тьма обступила площадку опять,
Щербатую, скользкую, словно слюнявый рот старика
Или дряхлой акулы зубастая пасть.

За первым изгибом у третьей ступени
За оконцем, пузатым, как фиговый плод,
Широкоплечий, в небесно-зеленом некто,
Как в пасторали, весну чаровал звуками флейты,
Боярышник цвел и сиял небосвод.

Вились волос каштановых пряди,
Свисали гроздья сирени...
Смятенье, звуки флейты, топтанье рассудка у третьей ступени
Стихает, стихает... и сила превыше надежды или смятенья
Ведет к третьей ступени.

Я не достоин, Боже
Я не достоин, Боже

хоть слово вымолви все же


IV.

Она брела между лиловым и лиловым
Она брела
Между зеленым и зеленым и была
В одеждах бело-голубых Марии,
Болтала о делах мирских,
О вечной скорби знала и не знала,
Она брела в толпе среди других,
А после оживила струи
И, силу родникам даруя,

Песок зыбучий укрепляла,
Прохладой оживила скалы,
Голубизной барвинка и Марии
Sovegna vos

А годы все проходят чередою,
Звучанье флейт и скрипок за собою
Уносят, возрождая бредущую по времени
Меж сном и пробужденьем, в неземное

Она в сиянье белое облечена, сиянье света.
Приходят годы новые, собою
Вновь возрождают в чистых тучах слез они собою
Звучанье древней рифмы новым
Стихотвореньем возрождают. Во спасенье
Больного времени, спасенье
В мечте высокой непрочтенного виденья,
А мимо в жемчугах единороги
Влачат златые траурные дроги.

Безмолвная сестра под бело-голубой вуалью
Меж тисов, подле божества лесного
С отныне бездыханной флейтой, главу склонила
И сотворила знаменье, не вымолвив ни слова

Но вот родник забил, запела птица:
Спаси и сохрани и время, и мечту, -
То знак неслышного, немого слова

Пока не будет сорван ветром
Тысячелистный шепот тиса

И после этого изгнанья


V.

Пусть пропавшее слово пропало,
Пусть иссякшее слово иссякло,
Пусть неуслышанного, неизреченного
Слова не услышали, не изрекли,
Но есть безгласное слово, Слово
Неслышное, Слово вне слова,
Слово для мира и в мире.
И свет засиял во тьме,
И Миру наперекор неспокойный мир,
Вращаясь, кружится снова
На оси безмолвного Слова.

О народ мой, что я сделал тебе.

Где это слово найдется, где оно
Отзовется? Не здесь, ибо нет тишины -
Нет в морях, на островах, нет
В пустыне, на суше, в дождливых краях,
Для бредущих во тьме
При свете дня и в ночи
Должное время и должное место не здесь,
Нигде не снизойдет благодать на тех,
кто страшится пред ликом предстать,
Никогда не придет время утех для тех,
кто Голос отверг и погряз в суете.

Сотворит ли молитву сестра, сокрывшая лик под вуалью, во имя бредущих во тьме,
За тех, кто тебя избрал и на тебя восстал,
Кто разорван на части между весной и зимой, меж грядущим и прошлым, между
Часом и часом, словом и словом, властью и властью, за тех, что в ожиданьи стоят
Во тьме? Сотворит ли молитву сестра
За детей неразумных у врат,
Что уйти не хотят и молитв не творят, -
Молитесь за тех, кто избрал и восстал

О народ мой, что я сделал тебе.

Разве станет сестра, сокрывшая лик под вуалью,
Меж стройных тисов молиться за тех, что ее попирали
И себе ужаснулись, и, не желая смириться, восстали
На мир, и отрицаньем живут среди скал,
В последней пустыне средь синих последних скал,
В пустыне средь сада, в саду средь пустыни,
В безводье, где со слюною рот изрыгнет яблока семя сухое.

О народ мой.
VI

Хотя не уповаю вернуться опять
Хотя не уповаю
Хотя не уповаю вернуться

Меж прибылью качаясь и потерей
В мерцанье снов, на кратком перекрестье
Видений, меж рождением и смертью
(Благослови, отец), ибо в желания не верю
Но за распахнутым окном скалистый берег
И паруса, взмывающие в море, улетая, распрямили
Несломленные крылья

И погибшее сердце, ожесточась, забывает о горе
И в забытой сирени, в многоголосии моря
Находит отраду, и немощный дух устремляется в бой
За поникший барвинок и забытый запах морской
И припомнит вот-вот
Плач перепелки, мельтешащий полет кулика
И привкус морского песка
Солью земли на губах оживет
И в мраморных створах ворот
Ослепший глаз различит размытые тени
Это время усилья, рывок от смерти к рожденью
Одинокое место встречи трех видений в пустыне
У последних утесов синих,
Но когда, сорвавшись, умчится тысячелистный шепот тиса
Пусть в ответ ему тис другой пробудится.

Пресвятая сестра, благословенная мать, дух ручьев и садов,
Не позволь нам дурачить себя неверьем
Научи безучастности нас и участью
Научи беспристрастью
Даже среди этих скал
В Его руках наш покой
Даже среди этих скал
О Сестра, о Мать,
О дух воды речной и морской,
Не позволь мне быть отлученным

Да будет мой плач услышан Тобой.