Паунд Избранные Кантос

III ТОМ
СОДЕРЖАНИЕ
Cantos 1917 (Ur-Cantos) Перевод Я. Пробштейна
A Draft of XXX Cantos
Набросок XXX Cantos
*Canto I Перевод Я. Пробштейна
Перевод А. Цветкова
Перевод В. Кучерявкина
*Canto II Перевод Я. Пробштейна
Перевод В. Кучерявкина
Canto III- Перевод Б. Авдеева (под ред. Я.Пробштейна)
Перевод В. Кучерявкина
Canto IV- Перевод Б. Авдеева (под ред. Я.Пробштейна)
Canto V Перевод Б. Авдеева (под ред. Я.Пробштейна)
Canto VI- Перевод Б. Авдеева (под ред. Я.Пробштейна)
*Canto VII- Перевод Я. Пробштейна
*Cantos VIII-XI- Перевод Я. Пробштейна
Canto XII Перевод Я. Пробштейна
Перевод В. Микушевича
*Canto XIII— Перевод Я. Пробштейна
*Canto XIV Перевод Я. Пробштейна
*Canto XV Перевод Я. Пробштейна
*Cantos XVI-XXI Перевод Я. Пробштейна
*Cantos XXII-XXIX Перевод Я. Пробштейна
*Canto XXX Перевод Я. Пробштейна
Одиннадцать новых Cantos
*Canto XXXI Перевод Я. Пробштейна
*Canto XXXII Перевод Я. Пробштейна
*Canto XXXIII Перевод Я. Пробштейна
*Canto XXXIV Перевод Я. Пробштейна
*Canto XXXV Перевод Я. Пробштейна
*Canto XXXVI Перевод Я. Пробштейна
XXXVII Перевод Я. Пробштейна
*Canto XXXVIII Перевод Б. Авдеева
*Canto XXXIX – Перевод А. Маркова
Перевод Б. Авдеева
*Сanto XL — Перевод Я. Пробштейна
Пятая декада Cantos
Canto XLV Перевод Б. Авдеева
Canto XLVI Перевод Б. Авдеева (под ред. Я.Пробштейна)
*Canto XLVII Перевод Я. Пробштейна
Canto XLXIX Перевод Б. Авдеева
*Сanto L — Перевод Я. Пробштейна
Canto LI Перевод Б. Авдеева
Пизанские Cantos
* Canto LXXV — Перевод Б. Мещерякова
*Canto LXXVI — Перевод Б. Мещерякова
* Canto LXXII — — Перевод Б. Мещерякова
*Canto LXXVIII — Перевод Я. Пробштейна
*Canto LXXIX — Перевод Я. Пробштейна
*Canto LXXX — Перевод Я. Пробштейна
*Canto LXXXI — Перевод Я. Пробштейна
*Cantos LXXXII LXXXIV Перевод Я. Пробштейна

Rock-Drill De Los Cantares
*Canto XC Перевод Я. Пробштейна
*Canto XCI— Перевод А. Маркова
*Canto XCII— Перевод А. Маркова
*Canto XCII— Перевод Б. Мещерякова
*Canto XCIII— Перевод Б. Мещерякова
*Canto XCV— Перевод Б. Мещерякова
*Canto XCV — Перевод Я. Пробштейна

Престолы
*Canto XCVI — Перевод Я. Пробштейна
Наброски и Фрагменты
*Canto CX-CXI Перевод Я. Пробштейна
*Из Canto CXII Перевод Я. Пробштейна
*Cantos CXIII-CXIV Перевод Я. Пробштейна
Из Canto CXV. *Перевод Я. Пробштейна
*Перевод Б. Авдеева
Canto CXVI. *Перевод Я. Пробштейна
Наброски к Canto CXVII et seq.
*«Синие блики и мгновенья…» Перевод Я. Пробштейна
*«M’amour, m’ amour…» Перевод Я. Пробштейна
«Я пытался написать Рай…» Перевод А. Нестерова
*«La faillite Франсуа Бернуара, Париж…» Перевод Я. Пробштейна
*Фрагмент (1966) Перевод Я. Пробштейна
Дополнения
Параллели:
Варианты переводов стихотворений, помещенных в основном корпусе
Приложения:
I. В. Малявин «Китайские импровизации Паунда»

II Документы
Письмо Эзры Паунда от 4 августа 1943 г. Фрэнсису Биддлу,
генеральному прокурору США Перевод Б. Авдеева
Письмо врачей Главному Судье Окружного Суда Соединенных Штатов. Перевод Б. Авдеева
Из показаний д-ра Джозефа Л. Гилберта, главного психиатра Муниципального Госпиталя Галлингера, записанных 13 февраля 1946 г. по делу
«Соединенные Штаты Америки против Эзры Паунда, Подсудимого». Перевод Б. Авдеева
Письмо Арчибальда Маклиша Мильтону Эйзенхауэру, президенту Университета Джона Хопкинса и брату Дуайта Эйзенхауэра. Перевод Б. Авдеева
Письмо 14 января 1957 г. Роберта Фроста, Т. С. Элиота, Эрнеста Хемингуэя
Герберту Браунеллу Мл., генеральному прокурору США Перевод Б. Авдеева
Ответ Герберта Браунелла Мл. Роберту Фросту. Перевод Б. Авдеева
III
Избранная библиография и критика
Примечания и комментарии



ИЗБРАННЫЕ CANTOS

Ur-Canto I

Да брось ты, только один «Сорделло» и есть.
Но допустим, я хочу взять весь твой мешок трюков,
Все твои ловкие уловки, и сказать, что вся штука — произведение искусства,
Твой «Сорделло», и что современному миру
Нужен такой лоскутный мешок, чтобы впихнуть в него все свои мысли;
Допустим, я вывалю весь свой улов, сверкающий и серебристый,
Как свежие сардинки, что бьются и вьются на прибрежной гальке?
(Я стою перед палаткой фокусника, речью; но правда,
в изложении — в этой будке хребет мудрости.)
Отставить метод гравюры.
Башня за башней
С кирпичными округлыми фундаментами, и план
Воплощает прихоть строителя. Стройная серость Бьюкера
Взмывает над приземистым основаньем Альтафорте —
Окна Магомета, ибо в Алькасаре
Сад рассекает маленький кроткий ручеёк.
Ров — десять ярдов шириной, а во внутреннем дворе
Трясина по колено.
Короткие штаны?
Нет. Отчаянные бойцы лезут напролом
В одеждах, наполовину, как у римлян, наполовину, как у валета червей,
И я разглядел то, о чём ты повествуешь:
Пейре Кардиналь
Был отчасти предтечей Данте. У Арнаута тот трюк
С незаконченным посвященьем,
А половина твоих дат отсутствует, перемешал эпохи;
И тот большой поток, у которого сидел Сорделло —
Бессмертный отрывок, но ручей? —
Картина сдвинута на два столетья.
Важно ли это?
Ни в малейшей мере. Призраки движутся рядом со мной,
В пёстрых плащах историй. Ты был занят своим делом:
Выразить столько мыслей, столько чувств,
Живописать мёртвого Сорделло живее живых,
Половина или треть твоей насыщеннейшей жизни,
И назвать эту треть «Сорделло»;
А ты скажешь: “Нет, не твоя жизнь,
Ты себя ни разу не выказал».
Чего стоят уловки, что пользы в том,
Чтоб расставлять фигуры и вдыхать в них жизнь,
Если это не твоя жизнь, не твоей жизни, не моей жизни продолжение?
Иду по Вероне (Я здесь, в Англии.)
Вижу Кан Гранде. (Кого пожелаю, того и вижу.)
У тебя один цельный человек?
А у меня много фрагментов — менее ценно? Менее ценно?
А если б ты был моего возраста, необузданного и неистового возраста?
У тебя была некая основа, некие убеждения.
Начать ли мне проповедовать? Есть ли место музыке?
Иду по воздушной улице,
Вижу, как полыхает галька маковым распадом.
“Сие твой ‘великий день’ — Corpus Domini,
И вся возлюбленная мною деревня, как полуостров,
Ослепительно заполыхала всеми переулками —
О, до того, как я встал — маковым цветом.
Середина июня: некий древний бог пожирает дым, не святые;
Вверх и туда — к полуразрушенной часовне —
Не к древнему приюту на вершине утеса,
Но к перекошенной церкви Возрождения, похожей на амбар,
Которую так и не привели в порядок.
Можно начать и здесь. Начал наш Катулл:
“Очаг отрадного отдыха и глубокого смеха волн”,
Смех, пробуждаемый ими в прибрежных камышах.
Это наш дом, деревья полны смеха,
И бури громко хохочут, ломая осколки волн
На “самых северных скалах”; и здесь солнечный свет
Сверкает на плоящихся водах, и дождь
Идёт лёгкой походкой, шагая от острова Гарда —
Lo soleis plovil,
Как написал Арнаут в непостижной песне.
Само солнце льётся дождём, и брызги огня
Летят от “лидийских” волн; “locus undae, — как сказал Катулл, —
Lydiae”,
И кругом роятся духи.
Не лемуры, не тёмные призрачные духи,
Но древние живые, как белизна древесины,
Гладкая под корой и твёрдая в основанье,
И всё полыхает цветом, нет, не сияет,
Но расцвечено, как озеро и оливы,
Glaukopos, одеты, как в маковый цвет, облачены в золотые наголенники,
Легки в воздухе.
Это этрусские боги?
Воздух — цельный солнечный цвет, apricus
Насыщенные солнцем, мы обитаем там (мы сейчас в Англии);
Это твоя манера повествованья, мы там, где пожелаем быть,
Сирмио служит мне лучше, чем тебе Асоло,
Которого я не видел.
Твои “дворцовые ступени”?
Каменное сиденье моё было у кромки Доганы,
И не было “девушек тех”, был один блик, один лик.
Это всё, что я видел, но это было въяве…
И не могу теперь сказать, каков был облик...
Но она была юна, слишком юна.
Верно, то была Венеция,
И у Флориана, под северной аркадой
Я видел иные лица, и на завтрак булочки ел, к слову сказать;
Словом, какова цена всего этого — у меня своя позиция.
И у тебя своя позиция,
Наблюдал “за душой”, за душой Сорделло,
И зрил, как в ней зародилась жизнь, как она зрела и взорвалась —
“В эмпиреи”?
Итак, ты создал новую форму, медитацию,
Полу-драматическое, полу-эпическое повествование,
И мы скажем: Что же мне остаётся свершить?
Какого духа вызову, кто мой Сорделло,
Мой додауновский Чосер, добоккачиевский,
как твой додантовский?
На кого повешу свой блестящий плащ,
Кто облачится в мой перистый плащ харогомо;
Кого взять, чтоб ослепить грядущие века?
Не Арнаута, не Де Борна, не Юк Сен Сирка, который написал их истории.
Или показать твой фокус, превратить палатку фокусника, Боб Браунинг,
По моему велению в Агору
Или в древний театр в Арле,
Или избрать судьбу, мои виденья, чтобы смущать
Умы, которые осилили твой чёртов «Сорделло»?
(А то — надуться, оставив слово романистам?)
Ну и кашу заварил ты —
Zanze и swanzig — рифмы из неприличных!
И поворачиваешь, как пожелает твоё воображение,
То в Вероне, то с первыми христианами,
То бормотание “Тирренского прыща”.
“Пусть лира оживит, но не смутит перо” —
Это Вордсворт, мистер Браунинг. (Какая фраза! —
Это лира, это перо, эта блеющая овца, Билл Вордсворт!)
Это могло бы научить тебя избегать образных выражений
И излагать суть,
Как я, в простых прямых фразах:
Боги плывут в лазурном воздухе,
Светлые боги, тосканские, вернулись до первой росы,
Этот мир, как у Пюви?
Не так бледны, мой друг,
Это первый свет — не полусвет — паниски
И девы-нимфы дубовых деревьев, и у менад
Во власти весь лес. Наш оливковый Сирмио
Лежит на своём отполированном зеркале, и горы Балде и Рива
Оживлены песней, и вся листва полна голосов.
“Non è fuggito.”
“Сие не прошло”, Метастазио
Прав — этот мир нам достался в удел
И облака склоняются над озером, и на них народ
Странствует своими воздушными путями, двигаясь к Риве,
К западному берегу, достигая Лонато,
И вода полна серебристых миндально-белых купальщиц,
Серебряная вода покрывает глазурью вздёрнутые сосцы.
С чего же начнём, как мы начнём наше странствие?
Pace наивный Фичино, скажи, когда Хотеп-Хотеп
Был фараоном Египта —
Когда Атлас сидел с астролябией,
Брат Прометея, лекарь —
скажи, в тот ли год родился Моисей?
Праздновать с Шанем приземистость? Морской монстр
Выпячивает бронзовые квадраты.
(Позже Конфуций научил мир хорошим манерам,
Начал с себя, достиг совершенства.)
С Египта!
Вымазанный в голубизне скарабеев, с этой зеленоватой бирюзой?
Или с Китая, O Virgilio mio, и серые пологие ступени
Ведут под плоские шапки тяжёлых кедров,
Храм тикового дерева и золочёно-бурые арки,
Тройные ярусы, знамёна вытканы на стенных гобеленах,
На утончённых ширмах, высоко взвились морские волны,
Лодочки с богами взмывают на них,
Светлый огонь над рекой! Каннон
Ступает в лодку из лепестка лотоса,
В сопровождении гордого четырёхгранного гения,
Одна рука воздета в радостном приветствии,
Возвещает: «Это она и друг её, великая богиня! Пеан!
Пойте гимны, вы, тростники,
И все вы, корни, и цапли, и лебеди, возрадуйтесь,
Вы сады нимф, да распустятся ваши цветы».
Что я знаю об этой жизни,
Или даже о Гвидо?
Сладкая ложь — Был ли я там въяве?
Я ли знал или Сан Микеле?
Давайте в это поверим.
Поверить, что гробница, через которую он перепрыгнул, была Джулии Лаэты?
Друг, я даже не знаю — когда он в уличной стычке сражался —
Не знаю даже, какой был меч у него.
Сладкая ложь: “Я жил!” Сладкая ложь: “Я жил подле него”.
А ныне это всё правда и память,
Потускневшая только от трения времени.
“Но не забыли мы”.
Нет, выдумкой считайте всё.
Я вдохнул лишь запах этой жизни, дуновенье —
Коробочка из благовонного дерева
Вспоминает соборы. Потребую ли я?
Запутайтесь в моём фантастиконе
Иль допустите, что в плёнке, в которую я запелёнут,
Есть истинное солнце;
Смешаете ли то, что вижу я,
С богами истинными позади меня?
А есть ли боги за моей спиной?
Какое изобилие миров у нас! Коль Боттичелли
На брег её выводит в коконе ракушки,
Свою Венеру (Симонетту?) ,
Весна и Ауфидус переполняют воздух
Своими явственными яроматами?
Вот цельный мир вполне. Гляди, она идёт
“Одета, как весна, со свитой Муз”
(Цитата из “Перикла”).
О, миров достаточно у нас, есть дерзновенные dècors,
В них мы душу человека прозреваем и созидаем
Его, воздушными созданиями населяя.
Мантеньи линия суровей, и новый мир вкруг нас:
Сполохов полосы, мощь вспышек, новь формы, Пикассо или Льюис.
Когда бы год живописать — не музыку писать —
О Каселла!


Ur-Canto II

Оставь Каселлу.
Мысль устреми ко дворцу в Мантуе —
Унылость запустенья, величественность залов,
Шёлковые лохмотья в рамах до сих пор, блеск Гонзага
Призраками озарён! Что нам от них осталось —
Много или мало?
Где древних мы следы отыщем?
“Всё, что я знаю — некая звезда” —
Всё, что я знаю о некоем Джойосе Толосане, —
Что в середине мая, идя
Извилистой затерянною тропкой, он
Свернул в аллею тополей и разрыдался, увидав цветок.
“Y a la primavera flor”, — писал, —
Qui’ieu trobei, tornei em plor”.
Осталась веха лишь одна — все остальное кануло в забвенье.
Я список потерял, который я в Париже сделал
Из золотисто- голубого манускрипта,
Украшенного кроликами Коучи
И литерами витиеватыми, увитыми рисунками,
Предположительно, творенья Арнаута и других.
Джойос дошёл до нас. В полях блуждая,
Рыдал у ручейка над вспышкой цвета,
Когда на штурм Шале шёл Ричард Coeur de Lion.
Иль запись песен Эн Арнаута, два мотива;
А розы лепесток росу роняет на зеркальность звонкой глади,
Долметч создаст наш век музы΄кой колдовской,
Виолами да гамба, тимпанами и тамбуринами:

“Йин-йо средь камышей грустит, отчалил гость,
И листья клёна затемняют тени их,
И осень затопила небо,
Мы на прощанье пьём саке.
Сквозь ночь приходят тревожащие звуки лютни,
И плачем, вопрошая, кто поёт,
В ответ услышав:
‘Богатые дары
Мне подносили многие; нефриты в волосах моих,
А на юбках багряных из парчи дорогой
Брызги изысканных вин.
Меня искусствам обучили отменно в Га-ма-рио,
И вдруг я в один год увяла и вышла замуж’.
Её лицо скрывала чаша лютни.
Мы всхлипы слышали её”.
Общество, свет, её воробьи, воробьи Венеры, Катулл
Вцепился во фразу (играл с ней, как Малларме
Играл с веером: “Rêveuse pour que je que plonge”);
Написал, украв у Сафо:
“Кажется мне богоравным —
Да, сами боги ему позавидуют,
Кто сидит напротив тебя, рядом с тобой, глядит на тебя,
Видит и слышит тебя
И улыбку твою. Горе мне,
Чувства мне все отказали, ибо, Лесбия, когда гляжу на тебя,
Ничего не остаётся во мне,
Язык цепенеет, и в венах моих
Медленный пламень бежит, и раскатом
В уши мне гром ударяет,
И ночь на меня навалилась”.

Так он любил, flamma dimavat.
А через год: “Люблю её, как отец”;
А ещё едва ли год спустя: “Слова твои написаны на воде”,
А через десять лун: “Caelius, Lesbia illa —
Та Лесбия, Целий, Лесбия наша, Лесбия та,
Которую Катулл когда-то любил
Больше собственной жизни и всех друзей,
Ныне шлюха любого римлянина презренного” .
Вот, что бывает с тем, кто слишком доверяет женщине.
Так раскрывается мрак.
Дордонь! Когда я там был,
Вышел кентавр, подглядывающий за землёй,
А за ним шли нимфы.
Или путешествуя по дороге у Сэлисбери —
Шествие за шествием —
Ибо дорога эта была многолюдна,
Полна древних людей, шедших по ней, между ними века пролегли.
Слой над слоем жизнь до сих пор покрывает здесь землю.
Улов в Дордоне.
Виконт Сен-Антони,
В тёплой влаге весны
Чувствуя, что воздух ночной полон нежных прикосновений,
Прикасаясь к виоле, поёт:
“Как роза —
“Si com, si com”, — все они начинают “si com”.
“Как роза в шпалере
Вьётся, прорастает и перерастает,
Так и твоя красота сквозь сердце моё прорастает.
Так лежала царица Венера в своём стеклянном дворце,
Водная гладь в пойме твоего искусства достойна,
Заливной луг удовольствий.”
Но сей виконт Пена,
Сражаясь с врагом был ранен
В чужой стороне,
“И слух разнёсся: убит”.
Сен-Антони в фаворе, и дама
Готова руки его ласкать —
Но эта новость расстроила всё.
Она выбегает в церковь, и ставит массу свечей,
И платит за мессы о спасеньи души виконта Пена.
Так Сен Сирк повествует:
“Тот сир Раймон Жорден из поместья возле Каортца,
Господин Сен-Антони, возлюбил виконтессу Пена,
“Нежную и высоко чтимую”.
И был он хорош и в бою, и bos trobaire,
И воспылали они к друг другу любовью сверх всякой меры”,
А после весть донеслась, что был её муж убит,
“И при новости сей великое горе и грусть охватили её”,
И поставила в церкви столько свечей за его выздоровленье,
Что он выздоровел, и
“При новости сей, её охватили горе и скорбь”,
И впала в унынье, и дала отставку Сен-Антони;
“И так не одна она пребывала в горе с тех пор”.

Так кончается эта повесть. И голубая Дордонь
Простирается меж белых утёсов,
Бледна, как фон Леонардо.
“Как роза в шпалере, что вьётся и вьётся”, —
Тщетная песнь?
Нет, Элис, Госпожа де Монтфорт,
Супруга Вильяма из Гордона, услышала песнь,
И послала певцу свои нежные уверенья в расположенье.
Гордон? Или Гурдон
Взмывет в небо,
Как тонкий шпиль,
Голубая ночь хлопает вокруг
Как тент палатки или паруса под ветром. Когда я был там,
La noche de San Juan, актёры
Шествовали по улицам в масках
С пиками и бумажными шлемами, а балаганные палатки
Стояли в ряд, хлопающие лохмотья ярмарки.
Ложное оружье? Настоящее оружье? Вам видится преданье о копьях...
Поток людей несётся по Испании!
Мой Сид подъехал к Бургосу,
К воротам, окованным гвоздями, меж двух башен,
Ударил тупым концом копья.
Девятилетняя девочка
Вышла на небольшую площадку вроде гробницы на крепостной стене,
И шёпотом лепечет указ короля:
“Дабы никто не говорил с Диасом, не помогал ему и пищу не давал
Под страхом смерти, не то такому вырвут оба глаза
И сердце на копьё насадят, и всё добро отнимут».
Из Бивара уехал он,
От опустевших жердей, покинутых ястребами,
От опустевших шкафов,
И прискакал с дружиной на высокую гору —
“Afe Minaya!” —
в Бургос весной,
А после — в битву, бить мавров
И в Валенсию он прискакал, клянусь бородой! —
Muy velida.
О разбитых шестах, расколотых, сломанных шлемах,
Разрушенных замках, расщеплённых расписанных щитах,
Разрубленных гербах, груде трупов и реках крови;
А затем «торжественный свет отражался от оружья»
И знаменья в воздухе, когда Де Лас Ньеблас
Устремился в битву на море,
“Y dar nueva lumbre las armas y hierros” .
И зрели многие, кто с ним искал морских побед солёных,
Как перед взглядом глубь морская изменялась.
Ещё одни врата?
И призрак Кумасаки вернулся, чтоб облечь
Почётом юношу, который умертвил его.
Ещё одни врата.
Зернистые стены Торо, las almenas ,
Король стал станом в поле, неправым делом обуян.
А наверху средь щелей крепостной стены маячит вооруженная фигура,
Muy linda, женщина, звезда, Елена,
Король весь озарён…
“Нет нужды, мой сеньор, —
То вашего величества сестра”, — Анкурес говорит;

“Mal fuego s’enciende!”
О таких деяньях ратных “рассказывают вновь и вновь”.
А Инеш?
Была служанкой королевы,
Придворной, при португальской королеве;
И юный принц в неё влюбился — Педро,
Жестоким прозванный потом. Придворные же взревновали.
И двое закололи её с молчаливого согласья короля.
А он же, принц, хранил молчанье много лет —
Был странно молчалив.
И воцарился, и с кинжальщиками он сквитался,
И двор созвал на свадебную церемонию,
Он и труп её, одетый в саван,
Увенчанный короной славной португальской.
Кто глумился при убийстве, руку мёртвую целует,
На верность присягая.
“Que depois de ser morta foy Rainha”.
Копай Камоэнса, слушай оглушительную его помпезность:
“Та среди цветов,
Как Прозерпина некогда,
Сбираешь светлый плод души и слепоту,
Твой Энна яркий луг Мондего,
Давно певала ты меж дев Мондего.”
Что ныне от неё осталось, от его “linda Ignez”?
Хоутман в Лиссабонской долговой тюрьме — много ль времени спустя?
Обдумывает план компании, Голландия съедает Португалию,
Следуя по курсу за кораблями, дочери Роймера Вишера,
Немного говорящие по-гречески, развлекаются гравюрами на стекле;
Вонделл, англоман, голландское Возрождение —
Старая сказка вышла из моды, кинжальщики исчезли;
И Габи носит сокровища Браганцы на шее —
Ещё одна общественная жемчужина,
Нацеплена на общественную глотку. Ah, mon rêve,
Это было; а сейчас подумай —
Ещё одна корона брошенная ещё одной танцовщице, соединяет вас с
современностью?

Знавал я человека, где — значенья не имеет:
Родился он на ферме, но жаждал рисовать;
Отец его работой занимал;
Удачи не снискал — женился и родил четыре сына;
Три умерли, четвёртого послал в Париж —
Десять лет у Джулиана и по ателье,
Десять лет жизни, картины по салонам,
О нём писали в прессе.
Когда я знал его,
Давно, в глубинке Индианы,
Он капельдинером в театре был,
Расписывая местные аптеки и бары,
И ублажал воображенье местного врача, расписывал ему камин;
Овцы, что трут свои блохастые бока —
Овечья пастораль врача;
Он обожал Пюви и отдавал семье
Всё, что потрачено было за годы на него, об итальянских городах он говорил,
О совершенстве Перуджи,
о возрождении своём мечтая,
Берите моего Сорделло!

Ur-Canto III

Вот ещё полудурок — Джон Хейдон
Чудодей, мастер левитации,
В думах о чистой форме, в алхимии,
Созерцатель прекрасных видений (“слуга Божий и секретарь природы”),
Полных печального очарованья, как у Боттичелли
С полупрозрачными формами, в которых отсутствует сила богов.
Так, погрузившись в транс в Булвертоне, Хейдон
Зрил такое виденье:
«Вся в зелёном с рукавами из жёлтого шёлка
С узкими разрезами до локтя, сквозь прорези — ткани пурпурно-багряных тонов.
Её глаза зелены как стекло, нога лепестку подобна.
В украшеньях из изысканных изумрудов,
Она сулила ему путь к святой мудрости.
“Прекрасный зелёный брег”, — начинался полу-утраченный стих.
Как говаривали в старину, скажем, я встретил Джона Хейдона,
Нашёл это место,
На берегу возлежал, “в видения глубоко погружённый”,
И видел всю компанию — Лэйэмон, Чосер —
В достойных одеяньях проходили,
Беседуя учтиво, соблюдая изменения стиля.
И вот появляется Джон Хейдон.
“Я лицезрел Джона Хейдона”.
Послушаем Джона Хейдона!
“Omnis
Intellectus est” , — начинает он излияния, наполовину из Пселла.
(Затем вдруг приводит сноску прилежный мой комментатор:
Не De Daemonibus Пселла, но “О случайном” Порфирия,
Из тринадцатой главы: “Всякий интеллект многообразен”.)
Лоренцо Великолепный прибёг к подобной уловке,
Повествуя, как он встретил Фичино
В некоей вордсвортовской лже-пасторальной манере,
И как они шли, беседуя, остановились у колодца,
И внимали глубоким банальностям об удовольствии
Какого-то чудаковатого старикашки с бесконечной бородой.
“Дух — не есть некий конкретный интеллект,
Но субстанция, отличающаяся от интеллекта, —
Вставляет Фичино, —
Находящаяся в протяженности или в средоточии душ” —
Это из Прокла, гляньте.
У Валла более земная и разумная риторика—
В предисловии, восхваляющем своего папу Николая :
“Человек глубоких знаний, искусен в изощрённых науках;
Покровитель искусств, поэзии с тонким вкусом».
Нет, ты не прочёл своей Elegantiae —
Скучная книга? — потрясла церковь.
Предисловия чётки и лапидарны:
“Известно, что речь римлян — святое таинство,
Причастие народов, евхаристия мудрости”,
Хлеб свободных искусств”.
Ха! Сир Бланкац,
Сорделло бы подарил твоё сердце всем принцам;
Валла, сердце Рима,
Основательная речь, образец для народа.
“Nec bonus Christianus ac bonus
Tullianus”.
Марий, Дю Белле оплакали храмы Рима,
Бальдассар Кастильоне видел, как Рафаэль
“Вёл свою душу в мёртвоё опустошённое жилище”,
Corpore laniato; а Лоренцо Валла —
“Был сокрушён в середине жизни, сломлён и подчинён? —
Приял жизнь в довольстве от пап” —
(Это из Виллари, но Буркхардт другого мнения) —
“Не город Рим, я речь его, язык”
(Живёт среди веков).
“Не крыльями орлов одних измерен Рим”.
“Рим был везде, где римлян речь звучала”,
Куда б ни проникала речь, мастерство
Рекло гласом закона, пока все ваши греческие логики...
Нет, не один лишь Грек! “Божественный Гомер”
Даути проник к нам до софистов. Юстинополитан
Андреа Див, который в каталоги не внесён,
В латыни воссоздал, в моём изданье — 1538-го, а остальное — неопределённо,
Размер и метр и слово передал:
“Вниз к кораблю спустились, мачту и парус на нём утвердили,
Чёрный киль и животных для жертвы кровавой,
Плача пошли».
Я напрягал ухо ради –ensa, -ombra, и –ensa,
Мозг натрудив нежным звучаньем canzoni —
А вот грубая суть:
“И тогда мы сошли к кораблю, сдвинули киль на волны,
На священные волны;
Овец погрузили и наши тела,
Отягчённые плачем и скорбью, а ветер попутный
Вёл нас вперёд, парусов надуватель, творенье
Цирцеи , светлокудрявой богини.
Затем мы плыли спокойно, ветер кормило напряг,
Мы расправили парус,
И плыли, пока не окончился день.
Солнце склонялось ко сну, по всему океану тени бродили,
И пришли мы тогда к водам глубокотекущим,
В киммерийские земли , в многолюдные грады,
Вечно покрытые влажнотканным туманом,
Что никогда ни солнца лучи не пронзают,
Ни звёзды – лишь непроглядная ночь
Искони покрывает сей несчастный народ.
Втащили на берег корабль, там овец разгрузили,
Тёк назад океан, и к месту пришли,
Которое нам указала Цирцея.
Там свершили обряд Перимед с Еврилохом ,
Я, меч обнажив, ископал
Яму квадратную в локоть один; мёртвым затем возлиянья свершили –
Первое мёдом, второе сладким вином, третье –
Воду с белой мукою смешав.
Затем я молитвы вознёс безжизненно-веющим теням усопших,
Дал обещанье двух лучших быков холощёных
В жертву принесть, возвратясь на Итаку,
Овцу же — Тиресию лишь одному,
Чёрную, лучшую в стаде овцу.
В ров глубокий чёрная кровь излилась,
Души усопших из бездны Эреба восстали:
Души невест, юношей души и старцев, многое перестрадавших,
Дев нежных души, со следами недавними слез,
Души мужей, медноострым копьем поражённых,
Запятнанных битвой, но не расставшихся со смертоносною медью.
Рой огромный сгрудился вокруг,
и охваченный ужасом бледным,
Я товарищам крикнул, чтобы больше овец привели
И, поразив их медью, заклали;
Благовоньем свершив возлиянье,
Я воззвал громогласно к богам:
К Плутону могучему и Прозерпине великой;
Узкий меч обнажив, я сел перед ямой,
Дабы не давать приближаться стремительным теням усопших,
Пока не услышу Тиресия .
Но прежде других предстал предо мною наш друг Ельпенор,
Непогребённый лежал он на просторной земле,
В доме Цирцеи, покинутый нами,
Не предан земле, не оплакан, ибо нас труды торопили.
Дух несчастный. К нему обратил я быстрое слово,
“Ельпенор! Как ты попал на сей сумрачный берег?
Пеший, неужто ты обогнал мореходов?” Тягуче речь его потекла:
“Злая судьба и возлиянье обильное. Я спал на кровле Цирцеи.
Спускаясь, по длинной лестнице, забыл осторожность,
Сорвался, навзничь упал, о подпоры
Изломав хребет и затылок, дух отлетел мой в Аверн .
Царь, молю, не забудь, что я не оплакан, безгробен,
Холм надо мною насыпав, такие слова напиши:
“Здесь лежит злополучный и до поры безымянный”,
Надо мною весло водрузи, которым вместе с друзьями
Я бороздил многопенные воды”.
Тень другая затем подошла, которую я отогнал, Антиклея,
А после — Тиресий, фиванец,
Жезл золотой он держал и, узнав меня, молвил:
“Отчего? Муж звезды злополучной вдругорядь предстал
Ты пред лишёнными солнца усопшими в сем безрадостном месте?
Прочь отслонившись от ямы, дай мне крови напиться,
Дабы мог я пророчить по правде”.
И я отступил,
Жёлтый меч в ножны вложив. Он чёрной крови напившись,
Изрёк: «Одиссей благородный, вернёшься
Ты вопреки гневу Нептуна по мрачному морю,
Спутников всех потеряв”. Предсказал мне все знаки и знаменья,
Затем подошла Антиклея, коей ответствовал я:
Судьба меня привела в эту бездну; искал я Тиресия”
О Трое я рассказал ей, и трижды между руками
Тень её бежала объятий моих.
Затем узнал о многих жёнах угасших —
О Тиро, Алкмене, Хлориде —
Слышал истории их у чёрного рва, и поплыл
Мимо сирен и дальше, и прочь,
И к Цирцее приплыл предать земле Ельпенора”.
С миром, покойся Див,
В офичина Вехела, что в Париже,
M. D., три Х, восемь, с “Лягушками” Альда
И Критянина некоего
Hymni Deorum:
(Тонкий ясный тосканский шрифт
затмевается сочной цветистой фразой.)
Возьмём богиню Венеру:
Venerandam
Aorean coronam habentem, pulchram,
Cypri munimenta sortita est, морем рождённая,
Свет над пеной, вдыхаемой зефирами,
И часами, подобными воздуху. Ликуй, orichalchi , со златыми
Поясами и лентами на груди.
Ты, темновекая,
Златую ветвь Аргициды несущая.

Перевел Я. Пробштейн



Canto I

И тогда к кораблю спустились,
Сдвинули киль на священные воды,
Мачту и парус на чёрном том корабле утвердили,
Овец погрузили и наши тела,
Отягчённые плачем и скорбью, а ветер попутный
Вёл нас вперёд, парусов надуватель, творенье
Цирцеи , светлокудрявой богини.
Ветер кормило напряг, мы расправили парус,
И плыли мы ходко, пока не окончился день.
Солнце садилось, по всему океану тени бродили,
И пришли мы тогда к водам глубокотекущим,
В киммерийские земли , в многолюдные грады,
Вечно покрытые влажнотканным туманом,
Что никогда ни солнца лучи не пронзают,
Ни звёзды – лишь непроглядная ночь
Искони покрывает сей несчастный народ.
Вспять поплыв по течению вод, мы достигли
Места, которое нам указала Цирцея.
Там свершили обряд Перимед с Еврилохом,
Я, меч обнажив, ископал
Яму квадратную в локоть один;
Мертвым затем возлиянья свершили –
Первое мёдом, второе сладким вином, третье –
Воду с белой мукою смешав.
Затем я молитвы вознёс безжизненно-веющим теням усопших,
Дал обещанье двух лучших быков холощёных
В жертву принесть, возвратясь на Итаку,
И на костер возложить драгоценностей много;
Тиресию лишь одному – черную, лучшую в стаде овцу посвятить.
В ров глубокий чёрная кровь излилась,
Души усопших из бездны Эреба восстали: души невест,
Юношей души и старцев, многое перестрадавших,
Дев нежных души, со следами недавними слез,
Души мужей, медноострым копьем поражённых,
Запятнанных битвой, но не расставшихся со смертоносною медью.
Рой огромный сгрудился вокруг, и охваченный ужасом бледным,
Я товарищам крикнул, чтобы больше овец привели
И, поразив их медью, заклали;
Благовоньем свершив возлиянье,
Я воззвал громогласно к богам:
К Плутону могучему и Прозерпине великой;
Узкий меч обнажив, я сел перед ямой,
Дабы не давать приближаться стремительным теням усопших,
Пока не услышу Тиресия.
Но прежде других предстал предо мною друг Ельпенор,
Непогребённый лежал он на просторной земле,
В доме Цирцеи, покинутый нами,
Не предан земле, не оплакан, ибо нас труды торопили.
Дух несчастный. К нему обратил я быстрое слово,
“Ельпенор! Как ты попал на сей сумрачный берег?
Пеший, неужто ты обогнал мореходов?”
Тягуче речь его потекла:
“Злая судьба и возлиянье обильное. Я спал на кровле Цирцеи.
Спускаясь, по длинной лестнице, забыл осторожность,
Сорвался, навзничь упал, о подпоры
Изломав хребет и затылок, дух отлетел мой в Аверн.
Царь, молю, не забудь, что я не оплакан, безгробен,
Холм надо мною насыпав, такие слова напиши:
“Здесь лежит злополучный и до поры безымянный”,
Надо мною весло водрузи, которым вместе с друзьями
Я бороздил многопенные воды”.
Затем подошла Антиклея, которую я отогнал, а следом Тиресий,
Жезл золотой он держал и, узнав меня, молвил:
“Отчего? Муж звезды злополучной вдругорядь предстал
Ты пред лишёнными солнца усопшими в сем безрадостном месте?
Прочь отслонившись от ямы, дай мне крови напиться,
Дабы мог я пророчить по правде”.
И я отступил,
Он, окрепнув от крови, промолвил затем: “Одиссей,
Вернёшься домой вопреки гневу Нептуна,
Всех товарищей верных утратишь”. Затем подошла Антиклея.
С миром, покойся Див,. То бишь Андреа Див ,
В офичина Вехела в 1538-ом, не из Гомера.
И поплыл он, минуя сирен, и дальше, и прочь,
И приплыл он к Цирцее.
Venerandam
Как сказал Критянин , Афродиту златою короной,
Cypri munimenta sortita est , ликуй, orichalchi , со златыми
Поясами и лентами на груди, ты, темновекая,
Златую ветвь Аргициды несущая. И посему...
Перевёл Ян Пробштейн
Canto II

Да брось ты, Роберт Браунинг,
Только один «Сорделло» и есть.
Есть Сорделло и мой Сорделло?
Lo Sordels si fo di Mantovana .
И Со Шу взбивал море.
Тюлень резвится в белопенных кругах прибоя,
Лоснятся волосы дочери Лира,
глаза Пикассо,
Под чёрным меховым капюшоном гибкая дочь Океана;
И волна бежит за волной, размывая берег морской:
«Эленора, Eλανδροs и Eλέπτολιs»
И бедный старик Гомер слеп, слеп, точно крот
Внемли, внемли зыби морской, бормотанию старцев:
«Пусть возвратится она к кораблям,
К грекам своим, не то беда постигнет наши суда,
Беда и напасть, и проклятье на наших детей,
Да, ступает она, как богиня,
У неё божественный лик
и голос, словно у дщерей Схенея,
Но рок идёт следом за ней,
Пусть к своим кораблям возвратится
пусть приветствуют греки её».
И Тиро в волнах прилива,
В объятьях бога морского,
Гибкие мышцы воды сплелись вкруг неё,
И вот зеркальный свод дымчато-синих вод укрыл их от глаз
Плотным покровом, слепящей лазурью, волной ледяной.
Застыл солнечно-смуглый песчаный простор,
Чайки крылья раскрыли
и клювами пёрышки чистят;
Бекасы омыться пришли
и, выгнув суставы,
Расправили мокрые крылья под солнечной дымкой,
И вдоль Скиоса ,
в сторону Наксоса
Кораблевидный утёс весь зарос,
Водоросли ползут по краям,
Отмели в винно-багровом мерцанье,
Отблеск олова в солнечном блеске.

Корабль пристал к Скиосу
пополнить запас родниковой воды,
Под скалою источника юноша, пьян от напитка лозы виноградной,
«Наксос? Хорошо, мы тебя туда отвезём,
Парень, пошли!» «Не туда!»
«Да, Наксос там». Я промолвил:
«Это честный корабль».
И беглый каторжник из Италии
(Его за убийство искали в Тоскане),
Меня отбросил к фок-мачте,
И все двадцать против меня,
Обезумели от грошей, которые за продажу в рабство его могли б получить.
И корабль отчалил от Скиоса
И курс изменили они…
И от шума опомнившись, юноша вновь подошёл
И за борт с носа смотрел
то на восток, то в сторону Наксоса.
И вдруг богопроиски, да, богокозни:
Корабль закрутило в водовороте,
Плющ вёсла оплёл, царь Пентей,
гроздья не от семян, но из пены морской,
И плющом забит палубный сток.
Да, я, Акет, стоял там,
и бог стоял рядом со мной,
Вода, рассечённая килем, кипела,
Судно неслось кормою вперед,
кильватер струился от носа,
На снастях гибкие ветви,
Вместо планшира лоза,
на уключинах листья,
Огрузили весла тяжелые грозди,
И вдруг из пустоты горячим дыханьем
обожгло мне лодыжки,
Звери явились, как призраки в зеркале,
пушистый хвост из ниоткуда возник.
Урчание рыси, отдающий вереском запах зверей,
перебил запах смолы,
Фырканье, мягкие лапы зверей,
сверкание глаз в чёрном воздухе.
Ясное небо, воздух сух и безветрен,
Фырканье, мягкие лапы зверей,
трётся шерсть о колени,
Шелест воздушных надкрылий,
сухие формы в эфире.
И словно киль на верфи, корабль
рвался со строп, как бык из петли кузнеца,
Рёбра шпангоута застряли в стапеле,
виноградная гроздь над кофель-планкой,
необитаемый воздух шерстью покрылся.
Обрастал мышцами безжизненный воздух
кошачья вальяжность пантер,
Леопарды нюхали виноградные ветви у стока,
Над люком нагнулись пантеры,
А вокруг синяя бездна морская
с зеленовато-красным отливом,
И молвил Лиэй: «Отныне, Акет, мои алтари
Не боятся неволи,
не боятся кошек лесных
под охраною рысей,
леопардов питая моих виноградом,
Olibanum мой фимиам,
и лоза растет мне во славу».

Зыбь за кормой утихла, подвластна кормилу,
Чёрная морда дельфина
вместо Ликаба ,
Гребцы поросли чешуёй.
И я благоговею пред ним.
Я видел то, что я видел.
Когда привели они юношу,
Я молвил: «В нём бог,
хотя не знаю какой».
И меня под фок-мачту швырнули.
Я видел то, что я видел.
Рыбья морда вместо лица у Медона,
Руки съёжились в плавники. Ты же, Пентей,
Прислушался б лучше к Тирею и Кадму,
иначе удача покинет тебя.
Покрывается пах чешуей,
Урчание рыси средь моря…
А в грядущие годы
в бледности среди водорослей винно-багряных,
Коль над скалою склониться,
коралловый лик разглядишь в оттенках волны,
Бледность розы под водной струёй,
Илевтерия, прекрасная Дафна морских прибрежий,
Руки пловчихи превращённые в ветви,
Кто скажет, когда
от каких тритонов спасалась,
Ровные брови зримы, чуть зримы,
и вот, кости слоновой недвижность.

И Со Шу бороздил моря, тоже вспенивал море
лунным серпом вместо весла…
Извивы гибкой воды,
Посейдона крепкая мышца,
Черна лазурь и кристальна гладь,
Свод зеркальный над Тиро,
Плотный покров, непокой,
Беснованье сверкающих волн,
а потом вдруг волны затихнут
в объятиях смугло-жёлтых песков.
Морские птицы расправив крылья
плещутся в межскальных впадинах и в песчаных ложбинах
меж набегающих на дюны волн.

На солнце зеркальный блеск вод меж бурунов во время прилива,
бледность Геспера,
Седые гребни волны
цвета мякоти виноградной,

Склоны скал оливково-серы вблизи,
а вдали дымчато-серы,
Хищного ястреба крылья цвета лосося
отбрасывают дымчатые тени на воду,
Башня, как большой одноглазый гусь,
вытягивает шею из рощи масличной,

И мы слышали, как фавны бранили Протея,
сено пахло в тени маслин,
А лягушки пели фавнам в ответ
в полумраке.
И…

Ян Пробштейн

CANTO III

Я сидел на ступенях Доганы,
Ибо гондолы слишком дороги были в тот год,
И «тех девушек» не было там одно лишь лицо,
И Бучченторо в двадцати ярдах отсюда ревущий «Stretti»,
Освещённые балки в тот год у Морозини,
И были павлины в доме Коры или только могли быть.


Боги плывут в воздушной лазури,
Светлые боги тосканские – домой, пока не легла роса.
Утренний свет – тот первый свет до первой росы.
Паниски, дриада из дуба,
А из яблони — мелиада,
По всему лесу, и листья полны голосов,
Шёпот, и к озеру тянутся облака,
И богов несут на себе,
А в воде – миндально-белые купальщицы,
Серебристая вода полирует вздёрнутые соски,
Как заметил Поджо.
Зелёные прожилки в бирюзе,
Или – серые ступени, уводящие под кипарисы.

Мой Сид подъехал к Бургосу,
К обитым гвоздями воротам между двумя башнями,
Ударил древком копья, и вышел ребёнок,
Una niña de nuevo años,
На маленькую галерею над воротами, меж башнями,
Читая указ, voce tinnula:
Дабы никто ни словом, ни пищей Рую Диасу не помогал,
Не то вырвут пособнику сердце и на пику посадят,
Выколют оба глаза и конфискуют владенья,
«Вот, Myo Cid, печати,
Большая печать и бумага».
И он покинул Бивар, Мyo Cid,
И оставил нашесты без ястребов,
И без одежды шкафы,
И ростовщикам отдал свой сундук,
Рахилю и Видасу, тот большой ящик с песком,
Чтобы плату дружине отдать;
И в Валенсию путь свой направил.
Инес да Кастро убита, и стена
Возведённая прочно, здесь потрескалась вся.
Угрюмая пустыня, то краска осыпается с камня,
То штукатурка – Мантенья расписывал стены.
Шёлковые лоскутки, “Nec Spe Nec Metu”.

Б. Авдеев


CANTO IV

В зареве дымном дворец,
Троя, груда тлеющих пограничных камней,
АНАКСИФОРМИНГЕС! Аврункулея!
Услышь меня, Кадм Кораблей Злотоносых!
В серебряных зеркалах пойманы яркие камни и вспышки,
Заря, разбудив нас, плывёт зелёным, холодным светом;
В росистой дымке движения бледных лодыжек.
Бей, бей, дробь, стучи, в мягкую почву
под яблонями,
Choros nympharum, фавна козья нога, с бледной ступней чередуясь;
Синяя рябь в воде полумесяцем отливает на отмелях зеленью с золотом,
Чёрный петух кричит над пеной морской;

У резной, изогнутой ножки кресла
когти и львиная голова, старик сидел,
Под нос бормоча:
Ityn!
Et ter flebiliter, Ityn, Ityn!
И она подошла к окну и бросилась вниз,
«И всё это время, всё время, ласточек плач:
Ityn!
«Это сердце Кабестаня на блюде».
«Это сердце Кабестаня на блюде?»
«С этим вкусом ничто не сравнится».
И она подошла к окну,
изящная белая перегородка из камня,
Двойной завершалась аркой;
Крепкие гладкие пальцы схватились за бледный и твёрдый камень;
Качнулась на миг,
и ветер родезский
Лёг ей в рукав.
...ласточек плач:
Тис. Тис. Итис!
Актеон...
и долина,
Долина густа от листвы, листвы, деревья,
Солнечный свет блестит, блестит на вершине,
Словно крыша в рыбьих чешуйках,
Крытая золотом
Крыша церкви в Пуатье,
А под нею, под ней
Ни луча, ни осколка, ни проблеска солнца,
Который мог бы осыпать хлопьями чёрную водную гладь,
Тела нимф омыть, нимф
И Дианы, нимф, её белизной окруживших, и воздух, воздух,
Поколебать воздух, зажжённый богиней,
раздувая пряди волос в темноте,
Взметая и развевая –
Слоновая кость в серебре,
Затенённая, затемнённая
Слоновая кость в серебре,
Ни блика, ни проблеска солнца.
Тогда Актеон: Видаль,
Видаль. Старик Видаль говорит,
ковыляющий по лесу,
Ни отблеска, ни отсвета солнца,
бледные пряди богини.

Псы бросаются на Актеона,
«Сюда, сюда, Актеон»,
Пятнистый лесной олень;
Золото, золото, сноп волос,
Густой как связка пшеницы,
В пламени, в пламени солнце,
Псы бросаются на Актеона.
Ковыляя, ковыляя по лесу,
Бормочет, бормочет Овидия:
«Перг...источник...источник...Гаргафия,
Источник...источник Салмакида».
Пустые доспехи рассыпались, и вылетел лебедь.

Так льётся свет, так струится, e lo soleills plovil
Стремительный жидкий хрусталь
струится с колен богов.
Слой над слоем чуть мерцает вода;
Плёнка ручья уносит белые лепестки.
Сосна в Такасаго
вместе с сосной в Исе растёт!
У родника вода взвихрила ярко-белый песок,
«Смотри, се Древо Ликов!»
Раздвоены кончики ветвей, пылающих, словно лотос.
Слой над слоем
Отмель в водовороте,
под коленями богов.

Факелы тают в слепящем свете
пламени от кухонных столов,
Синий агат, закрывший небо (как в своё время в Гурдоне),
треск канифоли,
Цвета шафрана сандал лепестками под узкой ступней: Hymenaeus Io!
Hymen, Io Hymenaee! Аврункулея!
Багряный цветок брошен на бледно-бесцветный камень.

И Со-Джоку, со словами:
«Ветер, господин, — это княжеский ветер,
Этот ветер — ветер дворца,
Он колеблет императорские фонтаны».
И Сян, распахивая воротник:
«Этот ветер шумит в земных мешках,
он тростник к земле пригибает».
Нет княжеского ветра.
Пусть каждая корова блюдёт своего телёнка.
«Этот ветер вязнет в марлевых занавесках...»
«Нет княжеского...»

Погонщики верблюдов сидят у изгиба лестницы,
Полюбуйся на Экбатан с размеченными улицами,
«Даная! Даная!
Какой ветер — ветер князя?»
Над потоком повисла мгла,
Персиковые деревья роняют в воду яркие листья,
В вечерней дымке течёт звук,
Скрипит барка на отмели,
Золочёные бревна над чёрной водой,
Три ступени под открытым небом,
Серые каменные столбы ведут...

Пер Анри Жак сказал бы Сеннину на Рокку,
На горе Рокку меж кипарисами и скалой,
Полиньяк,
Как Гигес пировал на фракийском блюде,
Кабестань, Терей,
Это сердце Кабестаня на блюде,
Видаль, или Экбатан, на золочёной башне Экбатана
Лежала невеста бога, лежала вечно, ожидая золотого дождя.
Вдоль Гаронны. «Saave!»
Гаронна густа, будто краска,
Шествие, — «Et sa`ave, sa`ave, sa`ave Regina!» —
Вьётся гусеницей в толпе.
Адидже, тонкая плёнка образов,
По ту сторону Адидже, кисти Стефано, Madonna in hortulo,
Как её Кавальканти увидел.
Копыта Кентавра оставляют следы в чернозёме.
И мы сидим здесь...
там на арене...
Б. Авдеев
CANTO V

Громада, необъятный сонм, тезаурус;
Экбатан, часы тикают и затихают,
Невеста ждёт прикосновенья бога; Экбатан,
Город размеченных улиц, и снова виденье:
Вниз по viae stradae толпа в тогах, с оружьем в руках,
Многолюдным занята делом,
С парапета бросает взгляды,
И к северу, где Египет,
небесный Нил, голубой до глубин,
режущий тощие низинные земли,
Старики и верблюды
вращают водяные колёса;
Безмерные моря и звёзды,
Ямвлиха свет,
души возносятся,
Искры, как куропаток стая,
Будто «ciocco», головня, зажжённая в игре.
«Et omniformis»: воздух, огонь, бледный мягкий свет.
Топаз мне по силам, и три оттенка синего;
но на острие времени.
Огонь? всегда, и видение всегда,
Тугой на ухо, быть может, с образом, что мелькает
И блекнет по своей прихоти. Вплетая золотые завитки,
Жёлто-золотые, шафранные... Римская туфелька Аврункулеи,
И шарканье ног всё ближе, и крики «Da Nuces!»
«Nuces!» — славят, и Гименей «мчит деву к мужчине»
Или же – «здесь Секст её видел».
Хихиканье со всех сторон, всегда.
и от «Геспера»...
Молчание древней песни: свет пропадает на гребнях волн,
И в Лидии бродит она, где женщины парами,
Одинока меж них, как некогда в Сардах
Среди наслаждений...
Свет пропадает в море, и многое
Утрачено и наводит на мысль о тебе»,
И виноградники в запустенье, на ветвях новая поросль,
Северный ветер щиплет сучья, и волны в сердце
Вздымают студёные гребни,
И виноградники в запустенье,
И многое утрачено и наводит на мысль
О тебе, Аттида, бесплодная.
Беседы не утихали в ночи.
И от Маллеона, вдохновлённый дарованным титулом,
В лабиринте настигающих шагов дождя, Пойсибот —
Воздух был полон женщин,
И Саваирик Маллеон
Даровал ему землю с наследным правом, и тот сочетался браком.

Страсть к путешествию обуяла его, к romerya;
Из Англии рыцарь с томным взглядом
Lei fassa furar a del, обаял её...
И оставил на исходе восьмого месяца.
«Вожделение к женщине обуяло его»,
И вот Пойсибот на северной дороге из Испании
(Переменчивость моря, серость воды),
И в домике на окраине города
Нашёл женщину с иным и знакомым лицом;
Тяжёлая ночь, и прощанье на утро.

И Пейре выпало петь, Пейре де Маэнсаку,
Земля или песня по жребию, и был dreitz hom
И добыл жену де Тьерси, и учинили войну:
Трою в Оверни
Пока Менелай громоздил церковь в порту,
Тот владел Тиндаридой. Дофин стоял на стороне де Маэнсака.

Джон Борджа плывет наконец (Тиканье часов пронзает виденье)
Тибр под плащём темнеет, мокрый кот светится пятнами.
Цоканье копыт по отбросам,
Цепляясь за грязный камень. “А плащ плыл”.
Клевета распространяется быстро.
Но флорентиец Варки,
В другое время ушёл с головой, рассуждая о Бруте,
И тогда « « `  !»
Пёсий взор!!» (к Алессандро)
«Из-за любви ли к Флоренции», – Варки не спорит,
Говоря: «Я видел его, сошёлся с ним в Венеции,
Я, жаждущий фактов,
А не поддельных историй... Из личной ли злобы?»
Наш Бенедетто не спорит,
Но: «Я видел его. Se pia?
O empia? Ибо Лоренцаччо думал напасть открыто
Но не был уверен (ибо герцог никогда не ходил без охраны)
И столкнул бы его со стены
«Да опасался, что это его не прикончит», либо так, чтоб Алессандро
Не знал, от кого принял он смерть, O se credesse
«Если вдруг поскользнётся, если смерть поразит его,
Дабы герцог, кузен Алессандро, решил, что споткнулся,
И некому было его поддержать».
Caina attende.
Озеро льда – там, подо мной.
Всё сие, – продолжает Варки, – во сне, задолго,
Дель Кармине в Перудже в звёздном лабиринте увидел,
Записал в гороскопе, да ещё с экзегезой, сказал,
Всё сие сказал Алессандро, трижды сказал,
Тому, кто уповал во всем на судьбу
В абулии. Но Дон Лоренцино
Из-за любви ли к Флоренции...но
«O se morisse, credesse caduto da se»
, 
Скьявони, оказался на барже,
Отделяет послед, Джованни Борджа
По ночам не таскается больше, где Барабелло
Погоняет папского слона, и без короны в конце, где Моцарелло
Отправляется в Калабрию, и в конце
Задушен под мулом,
кончина поэта,
Внизу затхлый колодец, о кончина поэта, «Санацарро
Единственный из придворных был верен ему»,
Ведь слухи о неаполитанских бедах плывут на север,
Фракастор (молния была повитухой), Котта и сир Д`Альвиано,
Al poco giorno ed al gran cerchio d`ombra,
Толкуют и договариваются с Навигеро,
Каждый год сжигающим по Марциалу,
(По маленькой рабыне скорбят напрасно)
И следующий, из тех, что пришли: «девять ран,
Четверо, белая лошадь. Держал на седле перед собой...»
Копыта звенят, гранят мостовую.
Скьявони...плащ... «черт, утопи его!»
Плеск разбудил того парня на барже.
Шерсть подхвачена Тибром, в лунном блеске бархат,
Мокрый кот светится пятнами,
«Se pia», Варки,
«O empia, ma risoluto
E terribile deliberazione».
Сказанное уносит ветер,
Ma se morisse!

Б. Авдеев

CANTO VI

Что ты сделал, Одиссей
Мы знаем, что ты сделал…
И что Гильом продал земельную ренту
(Седьмой в Пуату, девятый в Аквитании)
“Tant las fotei com auzirets
Cen e quatre vingt et veit vetz…”
Камень оживает в моей руке, хлеба
будут обильными в год моей смерти…
Пока Людовик был женат на Элеоноре
Пока имел (Он, Гильом) сына, что сочетался браком
С герцогиней Нормандской, чья дочь
Была женой королю Генриху a maire de rei jove…
К вечеру море они переплыли (он, Людовик, с Элеонорой),
Придя, наконец, в Акру.
“Ongla, oncle”, молвил Арнаут
В Акре командовал её дядя,
Что с девичества знал её
(Тезей, сын Эгея)
Он же, Людовик, чувствовал в этом городе себя не на месте
И чувствовал себя не на месте у Иордана,
Она же вдоль пальмовой аллеи скакала верхом,
Её шарф украсил cimier Саладина.
В тот год с ней развёлся, он, Людовик,
разводясь с Аквитанью.
И в тот же год Плантагенет взял её в жены
(которая от 17 поклонников ускользнула)
Et quand lo reis Lois lo entendit
mout er fasche.
Нофаль, Вексис, Генрих младший
До конца жизни своей и наследников
Будет владеть Жизором, и Вексисом, и Нешателем,
Но если не будет потомства, Жизор придётся вернуть…
“Имеет право не жениться на Аликс… именем
Святой неделимой Троицы… брат наш Ричард
Имеет право не жениться на Аликс,
Опекуном которой отец его был и…
Но кого бы ни выбрал он… Аликс, и т. д…

Элеонора, domna jauzionda, мать Ричарда,
Тридцатилетняя (м. б. до этого годы пройдут)
Вдоль топей, вдоль паперти.
Малемор, Коррез, к которой:
“Моя госпожа, в Вентадорне,
Эбле запер её,
И ей не отправиться на охоту, ни с ястребом, ни с борзыми,
и на воздух не выйти,
Не увидеть, как рыба глотает наживку
Иль крылато-ослепительных мух, сверкающих на краю бухты,
Разве что в моё отсутствие, Мадам.
‘Que la lauzetta mover’
Пошлите письмо, прошу вас, к Эбле,
ведь вы знали сего сочинителя
И собирателя песен, который теперь столь далече,
Он мог бы освободить ее,
ту, что в воздухе такой свет излучает”.

E lo Sordels si fo di Mantovana,
Сын бедного рыцаря, сира Эскорта,
И он свой слух услаждал кансонами,
И легко при дворе сходился с людьми,
И пришёл ко двору Ричарда Сен-Бонифаче,
И был там сражён любовью к жене его
Куницце да Романо,
Которая однажды в среду освободила рабов
Masnastas et servos, тому свидетели
Пикус де Фаринатис
и Дон Элинус и Дон Липус
сыновья Фаринато де`Фаринати
“со свободой личности, воли,
вольны покупать, быть свидетелями, продавать, завещать”.
A marito substraxit ipsam…
dictum Sordellum concubuisse:
“Зимой и летом я петь о ней рад,
Как роза чиста, так чист её взгляд,
Мне белый снег напоминает её
Зимой и летом пою для неё”.

И Кайрель был родом из Сарлата…
Тезей из Трезены
И они бы его отравили,
Когда бы не рукоять его меча.

Б. Авдеев


CANTO VII

Элеонора (её здоровье испортилось в английском климате)
«λανδροs и Eλέπτολιs» и
бедный старик Гомер слеп,
слеп, точно крот
Внемли, внемли зыби морской,
бормотанию старцев.
А затем – призрачный Рим,
узкие мраморные сиденья
“Si pulvis nullus”, сказал Овидий,
“Erit, nullum tamen excute.”
Затем фаланги и факелы, e li meisters ecoutes;
Пейзаж лишь для битвы, но все же пейзаж,
Знамена и вымпелы y cavals armatz,
Не просто чередованье мазков, слепое повествованье,
И Дантово “cioсco”, искрометный удар в игре.

Un peu moisi, plancher plus bas que le jardin.

“Contre le lambris, fauteuil de paille,
“Un vieux piano, et sous le baromètre…”

Голоса старцев меж колонн из ложного мрамора,
Темноватые и модноватые стены,
Более сдержанная позолота, и панели из дерева
Позволяли лишь предположить, ибо
Договор на куплю-аренду был составлен
Неясно около трёх площадей;
Дом слишком массивен, холсты
слишком густо исписаны маслом.

И огромный купол чела, con gli occhi onesti e tardi,
Движется предо мною тяжёлою поступью призрак,
Grave incestu, упиваясь стилем предметов,
И возвысившись, старческий голос
ткёт бесконечное предложенье.

Мы также нанесли призрачные визиты, и лестница,
Которой мы были знакомы, вновь смотрела,
Как мы взбираясь, стучали в пустые покои в поисках красоты погребённой;
А загорелые, изящные, тонкие пальцы
Не отпирали засовы из гнутой бронзы, имперские рукоятки дверей
Не выворачивались под рукою входившего, не отвечали голоса.
Странный привратник на месте того подагрика.
Скептичен к тому, что ищет живущий,
Упрямо не признает факты. Увядшие цветы
Тщетно седьмой год протирают.
К чёрту разделы! Натянутый лист бурой бумаги
Хрупкая и проклятая перегородка.
Иона долгий год мертва.
Мой порог и порог Лю Ши.
Время вытерто ластиком.
Вывеска над «Элизе»,
И автобус позади меня назначает мне время для выпивки;
Низкий потолок, и Эрар, и серебро,
Эти – «уместны во времени». Четыре стула, пузатый буфет,
Сукно письменного стола покрыто засаленной скатертью.
«Пивная бутылка на постаменте!»
«Такова, Фритц, эта эпоха, сегодня против вчера»,
«Современность». Но страсть остаётся.
Благоуханья против их делишек. Покои против хроник.
Хризолиты, смарагды. Да Гама носил в Африке полосатые штаны,
И – «Морские горы породили войска».

Le vieux commode en acajou
пивные бутылки разных форм.
Но мертва ли она, как Тиро? Семь лет спустя?
Ελέναυs, λονδροs, λέπτολιs?
Море набегает на берег, катая гальку,
Элеонора!
Алая занавеска отбрасывает менее алую тень.
Свет лампы в Бювиле, e quel remir,
И весь тот день
Никея танцевала предо мной,
И серый холодный воздух не тревожил её,
Её нагую красу, не съёживал южную кожу,
И длинные стройные ноги озаряли край тротуара,
Высока, грациозна, она предо мною ступала,
Только одни мы и жили.
Целый тот день, и назавтра –
Тонкие скорлупки тех, кого я знал людьми,
Сухие оболочки вылупившейся саранчи,
их речь шелуха слов…
Зажатые между столом и стулом…
Слова, как оболочки саранчи, двигались не по собственной воле,
Засуха зовущая смерть.

Ещё один день меж псевдомикенских стен,
Лже-сфинксов, ложномемфисских колонн,
А под всей мишурой – каркас, немота, неподвижность,
Остов обветшавшего дома.
Жёлто-бурое дерево, бесцветная штукатурка,
Бесстрастная профессорская болтовня…
Задавила рваный ритм музыки,
Исторгла ее из себя.

Широкие гладкие плечи, атласная кожа,
Танцовщицы впалые щеки,
И мертвечина все той же сухой болтовни, отравленной газами,
Десять лет пронеслось, она под стеклом застыла,
Воздух окаменел.
Старинный помпезный зал отстаивает свои права –
Юноши, ни за что!
Всего лишь скорлупки речей.
O voi che siete in piccioletta barca,
Дидона, задыхаясь в рыданьях по своему Сихею,
Лежит бременем на моих руках, мёртвым грузом,
Тонет от слёз новый Эрос,

А жизнь идёт дальше, блуждая по голым холмам;
Огонь выскакивает из рук, дождь слабосилен,
Но всёже пьет жажду из наших уст,
Цельна, словно эхо,
Страсть к созданию формы в тусклом мерцанье дождя;
Но Эрос тонет, полумертвым грузом идет на дно, тяжелея от слёз,
По Сихею скорбит.

Жизнь над движеньем глумится –
Шелуха пред мною несётся,
Слов трескотня – шелуха шелуху порождает.
Живой человек, прошедший страны и тюрьмы,
Топчет сухие скорлупки,
Проверяя былые желанья и дружбы, пока громадные оболочки саранчи,
Склонясь над безвкусным столом,
Подносят ложки ко рту, вонзают вилки в котлеты
И производят шум, похожий на звук голосов.
Лоренцаччо
Живей, чем они, полногласен и полон огня.
Ma se morisse!
Credesse caduto da sè, ma se morisse.
А громадное равнодушие движется,
живой остов,
Плывущий в воздухе судьбы, иссохший, но невредимый призрак.
О Алессандро, правитель и трижды упреждённый созерцатель,
Явлений вечный созерцатель
Людей, страстей, вещей.
Глаза, плывущие в сухом и мрачном воздухе,
E biondo, посреди пробор, стеклянно-серые глаза,
Застывшие и жёсткие черты.

Перевод Бориса Авдеева под ред. Яна Пробштейна

Canto VIII

Эти отрывки ты вытащил (выудил) .

“Шлюха”! “Сука”! Истина и Каллиопа
Поносили друг друга sous les lauriers :
Тот Алессандро был негроид . А Малатеста
Сигизмундо :
Frater tamquam
Et compater carissime: tergo
…hanni de
…dicis
…entia
Что означает:
Джованни Медичи,
Флоренция
Письмо получено и отдано нашему мессиру Джаноцио ,
Его же письмо также отослано, в должной форме и своевременно,
С добавлением всех ваших пожеланий и указаний.
Что же до моего участия в перемирии
Между вами и королём Арагонским ,
Сие мне доставит величайшее удовольствие,
Как бы то нибыло, ничто не доставило бы мне большего удовольствия
и не было бы желаннее для меня,
И я бы хотел участвовать нём, как было обещано мне,
либо как одна из сторон, либо как сторонник.
Что же до моего жалованья,
Может статься, вы или отец ваш получите деньги
И пришлёте мне как можно быстрее.
И скажите Maestro di pentore
Что пока не может быть и речи
О том, чтобы он расписывал стены,
Ибо грунт не высох ещё,
И труд был бы проделан напрасно
(buttato via )
Однако хочу дать ясно понять, что до того, как будут готовы приделы,
Я позабочусь о том, чтобы он расписывал что-то ещё,
Дабы и он, и я
От сего получали наибольшее удовольствие
И дабы он поступил на службу ко мне,
А так как вы пишите, что он нуждается в средствах,
Я хочу договориться с ним о максимальном годовом жалованье
И уверить его, что он получит всю сумму, о коей было условлено.
Можете сказать, что я помещу задаток
Для него, где он пожелает.
И я хотел бы получить ясный ответ,
Ибо желаю выказать ему весьма хорошее обращение,
Дабы он жил в моих землях
До конца дней своих —
Если вы не воспротивитесь этому —
И ради сего хочу сделать необходимые приготовленья,
Дабы он работал, как того пожелает,
Либо предавался досугу, как того пожелает
(affatigandose per suo piacere o no
non gli manchera la provixione mai)
никогда не испытывая недостатка в средствах.
Сигизмондо Пандольфо Малатеста
In campo Illus Domini Venectorum die 7
aprilis 1449 contra Cremonam

……… и тому, что упомянутый выше пресветлейший
Герцог Миланский
Одобряет и желает, чтобы упомянутый выше Государь Сигизмондо
Поступил на службу преславнейшей коммуне Флорентийцeв
Для заключенья союза,
Ради защиты двух государств,
Понеже по договору меж упомянутым Светлейшим Сигизмондо
И досточтимым Аньоло делла Стуффа ,
Послом, синдиком и прокуратором,
Назначенным десятью советниками, и проч., половина
Из сих 50 000 флоринов, не подлежащих изъятью,
На оплату 1400 всадников и четырёхсот пехотинцев,
Кои прибудут в земли коммуны
или в другое место в Тоскане,
Как пожелает Совет десяти ,
И сам он будет с ними вместе на службе
коммуны
Со своими всадниками и пехотинцами
(gente di cavallo e da pie ) и проч.
Августа 5, 1452, подписи Совета Десяти

С расщеплённых утёсов Пенны и Бильи на Карпену
По тропке, вьющейся под скалой,
Где кров от ветра, по пути в Тоскану,
По северной дороге к речке Маречья,
В которой грязь бурлит средь валунов.

Для пения под лиру:
Вы, духи старины, хранители страны,
Потрясены любовью сей,
Вы с лютнями идите к ней
И лето пробудите в той,
С кем не сравнится ни Елена,
Ни Батшеба, ни Изольда .

После перерыва:

Magnifico, compater et carissime
(Джованни ди Козимо)
Венеция наняла меня опять
За 7 000 в месяцев, флоринов di Camera .
За 2000 лошадей и четыреста пеших,
И здесь льёт как из ведра,
Нам пришлось прорыть новый ров,
Через три-четыре дня
Попытаюсь поставить бомбарды.

А тогда, под плюмажами, цветные хлопья и ленты
Ливнем с балконов лились,
Из окон свисали полотнища,
С приколотыми веточками и листвой,
Гобелены свисали с оград; возникли из пыли
С хвостами фазанов, стоймя вплетёнными в чёлки,
Двенадцать белых лошадок, на них
В строгом порядке девы в зелёных атласных кринолинах,
Под балдахином, серебром щедро расшитым,
Сфорца и Бьянка Висконти ,
Крестьянский сын с герцогиней,
В Римини, воевать направляясь на юг,
Суда вытащили на берег песчаный, красно-оранжевые паруса в устье реки,
Два дня развлечений, по большей части, “la pesca “, рыбалка,
Di cui, которую, он, Франческо, godeva molto .
Война южнее была,
От которой он отлично укрылся тогда.
И греческий император был во Флоренции
(в Ферраре чума),
А с ним Гемист Плетон ,
Поведавший о сраженьях вокруг храма в Дельфах,
И о Посейдоне, concret Allgemeine,
Поведавший, как Платон пришёл к Дионисию в Сиракузы ,
Ибо пришёл к заключению, что тираны
Наиболее действенно добиваются поставленных целей,
Но не сумел убедить Дионисия
Внедрить улучшения.
А в воротах Анконы, меж наружных
И главных ворот
Сигизмундо, союзник, сквозь строй неприятеля
Дабы договориться о мире, пройдя
Через одни ворота, которые закрыли они перед тем,
Как другие открыть, молвил: “Теперь я ваш,
Словили, как несушку в курятнике”.
А капитан стражи ответил: “Да, мессир Сигизмундо,
Но мы хотим, чтобы этот город остался за нами” .
И церковь была против него,
А банк Медичи сам за себя,
И носач Сфорца против него,
Сфорца Франческо, мясистоносый,
Который женил его (Сигизмундо) на своей (Франческо)
Дочери в сентябре,
Украл Пезаро в октябре (как сказал Бролио , “bestialmente” ),
Был с венецианцами в ноябре,
А с миланцами в декабре,
Продал Милан в ноябре, украл Милан в декабре
Или что-то вроде того,
Командовал миланцами весной,
А венецианцами в середине лета,
Опять миланцами осенью,
И был союзником Неаполя в октябре,
Он, Сигизмундо, templum ædificavit
В Романье, возжался со скотокрадами,
игра проиграна наполовину,
Но не проиграна до ‘50-го ,
А до конца не проиграна вовсе, в Романье,
Понеже Галеаццо продал Пезаро “дабы заплатить за свои стада” .

И Пуатье, да, Гильoм Пуатье
Из Испании песню привёз
С певцами и виолами. Но здесь нужен был фон,
У Маречьи, где вода средь валунов бурлит,
И Мастиф пришёл в Веруккио,
И меч Паоло il Bello
Зацепился за шпалеру,
А в доме д’Эсте – Паризина
Заплатила дань,
Ибо семья всегда платила за всё, и дом
Называли также домом Атридов ,
И ветер затих на мгновенье,
И сумрак слегка
набок скатился,
И ему, Сигизмундо, было в то время двенадцать,
И податей не платили три года,
А старший брат постригся в монахи,
И в тот год они рубились на улицах,
И в тот год поскакал он в Чезену
И вернулся с деньгами и войском,
И в тот год переправился он через Фолью, и …
Перевёл Ян Пробштейн

Canto IX

Один год был потоп,
Один год сражались в снегу,
Один год град был таков, что сокрушил деревья и стены,
Здесь, на болоте, заманили в ловушку его
в один год,
И он стоял по горло в воде ,
дабы псы не взяли его след,
И он пробирался по болоту
и вышел через три дня,
Это Асторре Манфреди из Фаэнцы
Устроил засаду
И собак пустил по следу его,
Здесь, в болотах под Мантуей,
И он рубился в Фано, прямо на улицах,
И его чуть не прикончили;
А потом император прибыл и посвятил в рыцари нас ,
И в деревянном замке они устроили праздник ,
А в другой год Басинио явился в замок
и во внутреннем дворике, где воинов вербовали,
и огражденья построили для турниров,
Он одолел в споре анти-эллиниста ,
И у синьора родился наследник,
И госпожа Джиневра умерла.
И он, Сигизмундо, стал Капитаном венецианцев.
И продал он малые замки
И по собственному плану построил великую Рокку ,
И как десять чертей он сражался под Монтелуро ,
И ничего не добился кроме победы,
А старый Сфорца обсучил нас у Пезаро;
(sic ) марта 16:
“что мессир Алессандро Сфорца
становится владельцем Пезаро
из-за уловок Светлейш. Гсдря Федричо д’Орбино,
Коий заключил нечестную сделку с Галеаццо,
Склонив Галеаццо хитростью продать Пезаро
Алексу, а Фоссомброне – Федди ;
а тот не имел прав продавать.
И содеял сие bestialmente ; то бишь Сфорца содеял bestialmente,
Ибо обещал ему, Сигизмундо, per capitoli
Позаботиться, дабы он, Сигизмундо, получил Пезаро”,
И сие отрезало нас от половины наших южных владений
и прикончило нашу игру, таким образом, в самом начале,
И он, Сигизмундо, высказал всё напрямую Франческо
и мы вышибли его из Болот Анконы.

А король Арагонский, Альфонсо le roy d’Aragon
Вбил в наш гроб ещё один гвоздь,
И всё, что можно сказать об этом, как бы то ни было,
что, он, Сигизмундо, созвал городской совет,
И Валтурио написал: “как овцу, так и агнца”,
И сия перемена (hæc traditio) ,
Как сказал старый пузырь, “rem eorum saluavit” ,
Спасла государство Флоренцию; может статься, сие того стоило,
А “Флоренция наш естественный союзник”, как говорили на совете,
Чем бы за то не пришлось потом заплатить.
И начал он строить ТЕМПИО,
А Поликсена, вторая жена, умерла .
И венецианцы отправили посла с наставленьем:
“Говорите учтиво,
но скажите ему, что ныне не время повышать ему жалованье”.
И венецианцы отправили посла
С тремя страницами тайных указаний
Ради сего: “Не полагает ли он, что сия кампания увеселительная прогулка?”
А старый носач ускользнул в Милан,
Но не мог пережить, что Сигг столь вознёсся у венецианцев
И обсуждал это с Федди , и Федди сказал: “Пезаро”,
А старый Фоскари писал: “Caro mio ,
Если мы порвём с Франческо, город ваш,
И мы всячески будем вам поспешествовать в этом”.
Но Федди предложил помощь раньше,
А Сигизмундо поднялся на несколько арок
и украл с них мрамор в Классе, украл, то есть,
Casus est talis :
Фоскари-дож — префекту Равенны:
“Почему, что, какие, гром и молния, проклятье?????”

Casus est talis:
Филиппо, управитель аббатства
Святого Апполинария в Классе, кардинал Болоньи,
Однажды ночью (quandam nocte ) продал
Пресветлейшему Гдрю, Г-ну Сигизмундо Малатесте,
Господину Римини, мрамор, порфир, серпентин,
Люди коего, Сигизмундо, привезя больше сотни
двухколёсых повозок, запряжённых волами, отбыли
для украшенья темпио, где была Санта Мария в Тривио,
Над которой ныне стены нового храма. Четыре сотни
дукатов должны быть возвращены abbazia упомянутым
Мошенником-кардиналом, либо его наследниками.
грох! трах! бух!
колёса, plaustra , волы под покровом ночи,
А 13 августа: Алоизий Пуртео,
Следующий аббат, дал Сигизмундо расписку в получении 200 дукатов
За потраву посевов в той спешке .

И разгорёлся спор насчёт той германо-бургундской дамы ,
То был его мессианский год, Polyorcetes ,
Но он был немного слишком Polumetis ,
И венецианцы не дали ему шестимесячного отпуска.

И он направился к старой кирпичной груде Пезаро
и там ожидал Федди,
И Федди сказал наконец: “Я иду!…
на помощь Алессандро”.
И он сказал: “На этот раз господин Федди меня обставил”.
Он сказал: “Бролио, я болван. На этот раз
Федди меня обставил. (m’l’ha calata )”.
И он потерял работу у венецианцев,
А из Истрии всё не везли камень :
И мы послали людей на шёлковую войну ;
А Носач никогда вовремя не платил,
Хотя мы вместе служили Милану и Флоренции;
И он установил бомбарды в той жиже у Вады ,
где никто не мог бы поставить их,
и вынул дерево из снарядов
и вложил по два металлических шара,
Но работа становилась всё незначительней,
Пока он не подписал договор с Сиеной;
На сей раз они захватили его переписку.
Да и что это было за дело?
Питильяно, владелец десяти акров земли ,
Двух участков известкового туфа,
И они отняли пастбища у него,
А Сидж получил назад лошадей
и два огромных участка туфа
с шестьюстами свиней в подвалах.
И бедные дьяволы помирали от холода.
А вот, что нашли они в его сумке с почтой:
Ex Arimino die xxii Decembris
“Magnifice ac potens domine, mi singularissime ,
Докладываю вашему Сиятельству как
встречался я с мастером Альвидже , коий
показал мне план нефа, который проходит по середине
церкви, а также план крыши и…”
“JHesus,
Magnifico exco. Signor mio
Такак сево-дня миня папрасили сказать вам
opinium маево отца, што он гаварил г-ну Дженаре аб
сводах церквы… и т.д…
Дженаре-мастер всигда P.S. Я думаю, што мне палезно
паехать в рим пагаварить с гаспадином Альберто, штобы панять
што он правильно щитает па этаму делу”.

“Саграморо…”

“Illustre signor mio, Messire Battista…”

“Первое: 10 плит, лучших красных, семь на 15, на одну треть,
Восемь таких же, хороших красных, 15 на три на один,
Шесть таких же, 15 на один на один.
Восемь колонн, 15 на три на одну треть,
и т.д… с перевозкой динаров 151”.

“MONSEIGNEUR:
“Госпожа Изотта попросила сегодня меня написать
о поводу дочери г-на Галеаццо. Человек, который сказал,
что из молодых курочек выходит жидкий суп, знал, о чём говорит.
Мы отправились вчера повидать её, ради общего блага,
и она всё отрицала, и держалась до конца, не теряя самообладания.
Я полагаю, что госпожа Икзотта почти исчерпала
данный вопрос. Mi pare che avea decto hohni chosia . Все дети
здоровы. Все довольны и счастливы, что вы взяли замок, мы здесь
полная противоположность тем, о которых можно сказать,
что они плывут без руля. Госпожа Лукреция , может статься,
уже написала вам или должна была написать, полагаю,
что вы уже должны получить от неё письмо. Все хотели бы, чтобы
вы о них вспоминали. 21 дек. Д. Де М .

“…саграморо, чтобы поставить подъёмники. Есть запасы
балок в…”

“СВЕТЛЕЙШЕМУ ГОСУДАРЮ, С ДОЛЖНЫМ ПОЧТЕНИЕМ:
Мессир Малатеста в добром здравии и спрашивает о вас ежедневно.
Он столь доволен пони, что мне потребовался был месяц,
чтобы вам описать удовольствие, которое ему доставляет сей пони. Хочу
ещё раз напомнить вам написать Джорджо Рамботтому или
его господину, чтобы починили ту стену вокруг садика, которым
пользуется госпожа Изотта, ибо стена вся осыпалась на землю, как я
о том уже говорил ему много раз ради общего блага, посему
я пишу вашему сиятельству о предмете, в котором я сделал всё,
что в моих силах, ради общего облага, ибо здесь никто ничего не может
сделать без вас.
Преданный вам,
ЛУНАРДА ДА ПАЛЛА .
20 дек. 1454”.

“…просмотрел со всеми мастерами и инженерами. И насчёт малой серебряной медали…”

“Magnifice ac potens…”
“потому что стены…”

“Malatesta de Malatestis ad Magnificam Dominum Patremque
“suum .

“Exso Dno sin Dno Sigismundum Pandolfi Filium
Malatestis Capitan General

“Могущественный и Благородный Государь и Отец, и мой
господин с должным почтением: письмо ваше доставил
мне Джентильяно да Градара, а с ним гнедого
пони (ronzino baiectino ), коего вы мне прислали и
коий мне кажется прекрасно оседланным боевым конём,
на коем я собираюсь учиться всему, чему только
можно в искусстве верховой езды, и в отношении вашей отеческой любви,
за которую я благодарю вашу светлость столь кратко, и молюсь, чтобы вы продолжали оказывать мне столь высокую честь, извещая вас с подателем сего
о том, что мы в добром здравии, и я надеюсь и желаю, что и вы,
ваша Светлость, мой государь, также вспоминая о вас постоянно, за сим остаюсь
Ваш слуга и сын
МАЛАТЕСТА ДЕ МАЛАТЕСТА,
(Писано в Римини, сего 22 числа декабря
лета господня 1454”
(на шестом году жизни)

“СВЕТЛЕЙШИЙ ПРИНЦ!
Как бы ни сие было неуместным, я обязан предложить советы Ганнибалу…”

“Magnifice ac potens domine mi singularissime,
humili recomendatione premissa etc. Сим докладываю
Ваш Светл-ти, что вторая партия веронского мрамора
наконец-то доставлена сюда, после того, как была задержана в Ферраре,
причинив тем самым неисчислимые хлопоты и беспокойства и
не будучи даже разгружена там.
Я разведал, как это случилось, и стоило многих флоринов,
дабы вернуть означенный груз, коий был изъят у шкипера
за долги и растрату, он же бежал, когда лихтёр был
захвачен. Но дабы вы, Светл. Гсдарь, не потеряли
деньги, уплаченные за него, я доставил лихтёр сюда и
задержал, пока он не прибудет. Если же нет, у нас всё же
останется судно.
Как только закончатся рождественские празднества, я
положу каменные полы в ризнице, для коей камень уже
вырезан. Стена зданья готова и теперь я поставлю
крышу.
Мы ещё не начали класть новый камень в часовню
Мучеников – во-первых, из-за того, что сильный мороз, без сомненья,
повредил бы работу; во-вторых, aliofants ещё не доставлены,
и посему нельзя измерить карнизы колонн, кои должны
покоится на слонах.
Делают лестницу к вашей комнате в замке… Я
вымостил дворик мессира Антонио дельи Атти
и поставил в нём каменные скамейки .
Оттавиано украшает буллу. Я разумею папскую буллу
для часовни все каменотесы дожидают весенней погоды,
дабы начать работу опять.
Гробница готова кроме крышки, и как только мессир Агостино
из Чезены вернётся, я позабочусь, чтобы он закончил её,
вверяюсь вечному попечению Ваш Светл., Г-дрь,
верный и преданный вам,
Петро Дженари” .

Вот, что нашли они в почтовой сумке
И ещё больше свидетельств того, что
Он “жил и правил”.

“et amava perdutamente Ixotta degli Atti”
e “ne fu degna”
“constans in proposito
“Placuit oculis principis
pulchra aspectu”
populo grata (Italiaeque decus)
“и воздвиг храм, полный языческих произведений” ,
т.е. Сигизмундо,
и в стиле “Над руинами Лациума”.
Филигрань скрывает готику,
на всём оттенок риторики,
А истинно древние саркофаги
Лежат, утопая в траве у Сан Витале .

Перевёл Ян Пробштейн

Canto X

А бедные черти помирали от холода под стенами Сорано ,
А с другой стороны, изнутри крепости,
Орсини, граф Питильяно, 17 ноября:
“Сигги, милай, не мог бы ты перестать воевать с
неживыми предметами, как-то: с деревьями и виноградниками,
которые не могут дать сдачи… но ежели ты поступил на службу
коммуне (Сиене), которой скорее впору тебе повелевать,
чем служить…”
что вкупе с той проклятой эпистолою Трачуло…
Да и что с того в самом деле? владелец десяти акров земли,
Питильяно, …участок туфа,
И С. получил назад своих лошадей,
А бедные черти помирали от холода…
(Был и другой случай, когда, как известно,
Он поступил на службу к фанезцам,
и не хотел себя ничем утруждать… )
И работу одного делали трое,
А Кареджи рвался командовать ,
Но этого он никогда не добьётся.
И он, Сигизмундо, отклонил приглашение на обед,
Памятуя о судьбе Карманьолы
(Зри, Венеция, две колонны,
Меж которых казнён Карманьола. )
Et
“Anno messo a saccho el signor Sigismundo ,
Как Филиппо Строцци писал Джану Лоттьери, тогда из Неаполя ,
“Полагаю, что они разрешат пройти ему через Кампилию”.
Florence, Archivio Storico, 4th Series, t. iii, e
“La Guerra dei Senesi col conte di Pitigliano” .

И он обнаружил, что Карло Гонзага сидит, как болотная жаба,
В Орбетелло ,
И тот ответил:
“Caro mio , Я не могу тебя принять,
Сейчас вовсе неподходящий момент”.
А Бролио говорит, что ему нужно было отблагодарить Горро Лолли .
Но он всё же как-то добрался до дома,
А Пиччинино был без работы ,
И старая свара с Неаполем продолжалась.
И то, что сказал он в Мантуе, все поддержали ,
И Борсо устроил им встречу в Бель Фиоре ,
Этой парочке, Сигизмундо и Федерико Урбино,
Или может, это было в Феррарском дворце – Сигизмунд
Был наверху, а банда Урбино в подвале,
И полк стражи для соблюденья порядка,
Ради общего блага:
“Te cavero la budella del corpo!”
El conte levatosi:
“Io te cavero la corata a te!”
Козимо в тот день улыбался,
То бишь, когда объявили:
“Друсиана выходит замуж за графа Джакомо…”
(Пиччинино) un sorriso malizioso .
Друсиана, другая дочь Франческо Сфорца;
По крайней мере, подальше раздор от Тосканы.
И он выпал из окна, граф Джакомо,
Через три дня после смерти своей, то есть через несколько лет в Неаполе,
И старый Носач ничего поделать не мог.

Et:
……………………………………………………………………………..
INTEREA PRO GRANDIBUS BASILICAE S. PIETRI EX ARIDA MATERIA
INGENS PYRA EXTRUITUR IN CUJUS SUMMITATE IMAGO SIGISMUNDI
COLLOCATUR HOMINIS LINEAMENTAM ET VESTIMENTI
MODUM ADEO PROPRIE REDDENS, UT VERA MAGIS PERSONA,
QUAM IMAGO VIDERETUR; NE QUEM TAMEN IMAGO FALLERET,
ET SCRIPTURA EX ORE PRODIT, QUAE DICERET:
SIGISMUNDUS HIC EGO SUM
MALATESTA, FILIUS PANDOPHI, REX PRODITORUM,
DEO ATQUE HOMINIBUS INFESTUS, SACRI CENSURA SENATUS
IGNI DAMNATUS;

SCRIPTURAM
MULTI LEGERUNT. DEINDE ASTANTE POPULO, IGNE IMMISSO,
ET PYRA SIMULACRUM REPENTE FLAGRAVIT.
Com. Pio II, Liv. VII, p. 85.
Yriarte, p. 288 .
……………………………………………………………………………..

Так что в итоге, этот лизоблюд карлик Андреа
Бенци да Сиена
Стал извергать поток брани,
Которые этот чудовищно раздутый, разбухший сукин сын
Папа Pio Secundo
Æneas Silvius Piccolomini
da Siena
Приказал ему извергать на их отборной косолапо-грязной латыни:

Stupro, cæde, adulter,
homocidia, parricidia ac periurus,
presbitericidia, audax, libidinosus ,
жён, евреек, монахинь, некрофил, fornicarium ac sicarium,
proditor, raptor, incestuosus, incendiarius ac
concubinarius,
и то, что он отрицал весь апостольский чин,
и то, что он утверждал, что монахи не должны иметь собственность,
и то, что не верил в светскую власть церкви,
ни христианин, ни иудей, ни язычник,
ни член иной языческой секты, nisi forsitan epicureæ .

И что среди прочих прегрешений,
Он опорожнил купели со святой водой в chiexa
И наполнил их чернилами
И мог, бесчестя Бога,
Стоять у дверей той же chiexa
И насмехаться над истинно верующими, когда
Появлялись они, замаранные чернилом, в бледном свете зари,
Что могло бы сойти за юношеские проделки,
когда бы не было столь разительным знаком;

“Следственно, если бы его, Сигизмундо, зловонье заполнило землю
И просмердило бы воздух и звёзды, достигнув небес,
Где – когда бы не были неуязвимы они для страданий –
Райских духов блаженных стало бы рвать”
С их алмазной террасы.

“Lussurioso incestuoso, perfide, sozzure ac crapulone,
assassino, ingordo, avaro, superbo, infidele
fattore di monete false, sodomitico, uxoricido”

И ещё уйма всего
Была передана…

Я полагаю, что после того, как Пий заявил или, по крайней мере говорит,
Что сказал, что сие было изысканной речью “Orationem
Elegantissimam et ornatissimam
Audivimus venerabilis in Xti fratres ac dilectissimi
filii…” (камень в желчном пузыре
testibus idoneis )
И ещё уйма всего была передана
Этому истязателю детей, фанатику кардиналу ди Сан Пьетро в Винколи ,
Дабы тот признал Сигизмундо виновным ещё в уйме грехов,
Что он и сделал подобающим образом, вызывая сплетни и мессира
Федерико д’ Урбино и других столь же безупречных свидетелей.

И так, сожгли они изображение нашего брата,
Редкий по красоте экземляр, стоивший 8 флоринов и 48 бол.
(т.е. за пару, ибо первая копия была недосточно точной),
А Борсо сказал, что время было неподходящим
для tanta novità , таких деяний или нововведений,
Враг Господа и враг людского рода, sturpum, raptum
INRI Сигизмундо Император Rex Proditorum .

И старый Пиллс, который пытался побудить его авангард наступать,
Чтоб арьергард неприятеля врезался ему в зад,
Старого Пиллса тоже причислили к убиенным невинно, хотя
Позже он вышел живым из тюрьмы .

Et les angloys ne povans destraciner… venin de hayne
Отобрали Гизор у Анжуйцев ,

Анжуйцы же охотились за Неаполем,
И мы связались с анжуйцами ,
И мы связались с Людовиком XI,
И tiers Calixte умер, а также Альфонсо;
А против нас были “сей Эней” и молодой Фердинанд ,
Которого мы разгромили у Пьомбино и выбросили
Из флорентийских земель;
И Пиччинино лишился работы,
А ему, Сиджу, три раза предоставлялась возможность
Примириться с Альфонсо и предложенье
Заключить брачный союз ;

И то, что он сказал на Конгрессе в Мантуе, все поддержали,
Но Пий, тогда ли, потом ли, потерял свою вонючую выдержку,
И нашли они залежи квасцов в Тольфе, в папских землях
На оплату своих дьявольских козней,
И Франческо сказал:
“Я тоже страдал.
Когда захватите земли его, дайте и мне мою долю” .
И они чуть не пристрелили парня, который сказал,
Что работа была mal hecho , и словили бедного старого Пасти
В Венеции, и чуть не выбили ему все зубы,
И стреляли из лука в Борсо,
Когда он плыл по Большому Каналу в гондоле
(в прекрасной гондоле, с 26 гребцами),
И заявили: “Новви любого продаст
Ради графа Джакомо”
(Пиччинино, который выпал из окна) .

И послали они против нас легатов в рясах,
Пока на флагшток палатки его не сел орёл,
И сказал он: “Римляне назвали бы это знаменьем
E gradment li antichi cavaler romanj
davano fed a quisti annutii ,
Я хочу лишь, чтобы вы выполняли приказы,
Их армия больше,
Но в нашем лагере больше мужей” .

Перевёл Ян Пробштейн


Canto XI

E GRADMENT li antichi cavaler romanj
davano fed a quisti annutii
И он поставил нас под начало своих командиров,
И командиры вернулись в свои эскадроны:
Бернардо Реджио, Ник Бенцо, Джиован Несторно,
Паоло Витербо, Буардино из Брешии,
Сесо Брандолино
И Симоне Малеспина, Петракко Сан Арканджело,
Риоберто да Каносса,
А десятым был Аньоло да Рома,
И странная птица Пьеро делла Белла,
И одиннадцатый – Роберто ,
А у папистов было три тысячи всадников
dilly cavalli tre milia ,
И тысяча пеших,
А у Сигизмундо было всего mille tre cento cavalli
И едва 500 fanti (и один spingard)
И мы разбили папистов, и отбросили
их назад к палаткам,
Но неприятель опять подошёл кo рву
И пробивался к воротам,
И сражались мы от зари до заката,
И мы сокрушили их, и забрали их поклажу,
И mille cinquecento cavalli
E li homini di Messire Sigismundo
Non furono che mille trecento

А венецианцы прислали свои поздравленья
И всякие и невсякие вместе и порознь прислали свои поздравленья,
Но мы получили их только в следующем августе,
А Роберто потерпел поражение в Фано,
И поплыл на корабле он в Тарентум,
Сидж, я имею в виду, поплыл в Тарентум
И нашёл, что анти-Арагонцы
разбиты и в бороды плачут.
И они, паписты, подошли к стенам,
И этот щербатоносый сукин сын Федди Урбино
Сказал: “Par che è fuor di questo… Sigis… mundo.”
“Говорят, он бродит, шатаясь по улицам,
И у него всё валится из рук”,
И был он в палатах болящих, и на башне высокой,
И везде, и нас побуждал к деянью.
И, слава Богу, за стенами их поразила болезнь,
И нас внутри поражала болезнь ,
И они не взяли ни города, ни замка,
Но зато навязали нам сей сволочной поганейший мир
Quandi lochi sono questi :
Солиано,
Торрано и ла Серра, Сбригара, Сан Мартино,
Чьола, Пондо, Спинелло, Синья и Бучио,
Праталине, Монте Когруццо
и вилла в Руфиано
Аж до самого дворика дома,
И всё, что припомнил его Святешейство Монсиньор.
И право мореходства на Савио.
(А соляные копи, крытые тростником,
Давно уже перешли к венецианцам )
А когда хромой Новви умер, они забрали даже Чезену .

И он писал молодому Пьеро :
Пришли мне пару охотничьив псов,
Дабы отвлечься.
А однажды он сидел в chiexa
На куске карниза, на куске камня, вырезанного для карниза,
Коий был слишком узок для его широкой кормы,
и сгорбившись думал о совершённых ошибках,
И какая-то старуха вошла и захихикала, увидев его,
сидящим вот так, в темноте,
Так что она чуть на него не упала,
А он размышлял:
Старик Дзулиано преставился,
Если он что-то оставил, следует проследить, чтобы детям досталось,
Написать об этом Роберту ,
А Ванни должен заплатить крестьянину достойную цену за лошадей ,
Сказать, что я отдам ему деньги.

И приказы вступили в силу в Фано,
Ибо длинная зала над аркадой
Sub annulo piscatoris, palatium seu curiam OLIM de Malatestis .
Утрачена, и Чезена, Сесена d’’’e b’’’e colonne ,
И большой бриллиант, заложенный в Венеции,
И отправился он в Морею,
Куда послали его воевать мусульман
С 5000 против 25 000,
и он чуть не умер в Спарте,
Морее, Лакедемоне,
и вернулся без сил,
И вот мы сидим здесь. Я сижу здесь
Уже сорок четыре тысячи лет ,
И они заманили его в засаду здесь, на болотах,
в 46-м это было;
А бедные черти помирали от холода, то было в Рокка Сорано;
И заявил он в ранней юности:
Vogliamo,
che le donne , мы желаем, чтобы они, le donne, ходили в лучших нарядах
К своему удовольствию и, стало быть, во славу города.

А Платина после сказал,
когда они бросили в темницу его
И Римскую академию с ним,
За то, что пели гимны Зевсу в катакомбах, —
Да, я видел его — когда он был там,
Готовый убить толстяка Барбо , “Formosus” ,
А те хотели узнать, о чём мы говорили.
“de litteris et de armis, prestantibusque ingeniis ,
Как древних времён, так и нашего времени; о книгах, войнах,
И о мужах, одарённых незаурядно,
Как древних времён, так и нашего времени, словом, обычные темы
Для беседы умных мужей”.

И удача ему изменила,
64 копья было всего в его войске, и платили ему 8 000 в год,
64 и ни на одного больше, и он не должен пытаться больше набрать,
И всё было изложено на бумаге:
sexaginta quatuor nec tentatur habere plures
Но оставьте их в Римини,
т.е. присматривать за венецианцами.

Жаль чертовски, что не удалось
(т.е. нож в него воткнуть),
В маленького толстого коротышку “Formosus” ,
Барбо сказал: “Назовите меня Formosus”,
Но конклав не согласился,
И назвали его Paolo Secundo .

И он оставил трёх коней у одних ворот,
И трёх коней у других,
И Толстяк принял его
Под охраной семи кардиналов “которым он мог доверять”.
И смотритель замка Монтефиоре писал ему:
“Лучше держите его подальше от этих краёв.
Когда он вернулся из Спарты, люди
Зажигали костры, вышли на улицы и кричали: ‘Пандольфо!’”

Во мраке золото притягивает свет к себе.
И однажды он сказал: “Генри , ты получишь его,
Если сможешь его получить: четыре месяца я буду шутить над тобой,
А ты можешь шутить надо мной,
если чересчур не разозлишься”.
И они записали сие на бумаге:
За зелёный плащ с серебряной парчой
Actum in Castro Sigismundo, presente Robero de Valturibus
…sponte et ex certa scienta…к Энрико де Аквабелло .

Перевёл Ян Пробштейн


Canto XII

И мы сидим здесь,
под стеной
Arena Romana , Диоклетиана, les gradins
Quarante-trois rangées en calcaire .
Лысый Бэкон
Скупил все медные монеты на Кубе:
Un centavo, dos centavos ,
И приказал своим пеонам свезти их в одно место,
“Принесите их в главную хижину”, сказал Лысик,
И пеоны притащили их;
“притащили в главную хижину”,
Как сказал бы Генри ,
Николас Кастано в Гаване,
У него тоже были медные центаво, но другим
Пришлось платить процент.
Процент, когда им нужны были центаво,
Государственные деньги.
Лысик интересовался только
Денежными операциями.
“Никакого интереса к любому другому бизнесу”,
Сказал Лысик.
Спал, приковав к себе двух местных негров,
Guardia regia , прикованные цепями к его поясу,
Чтоб не сбежали ночью;
Утратив популярность на Кубе,
После лихорадки он весил 49 кг.
Вернулся в Манхэттен, в итоге в Манхэттен.
24 Ист 47-ая улица, где я встретил его,
Работал в типографии, т.е. агентом,
ходил к старым приятелям,
Контора у него была на улице Нассау, добывал заказы для печатников,
Деловые бланки,
а позже страховые договоры,
Обязанности предпринимателей,
Странные страховки,
От пожара в борделях, и т.д., комиссонные
От 15 долларов в неделю и выше,
Поллон д’антропон иден
Знал, какие транспортные компании были самыми небрежными,
Где работник мог
Потерять ногу из-за плохих подъёмников,
А ещё о пожарах – кудесник-Гермес, случайно
Прибыл через две минуты после того, как послали за ним
Ангелов владельца.
Сэкономил своим людям 11 тысяч за четыре месяца,
когда работал на Кубе,
но они обанкротились,
У него было до 40 000 своих деньжат,
Однажды даже хотел “проглотить весь Уолл-стрит”.
И бросил эту затею через три недели.
Habitat cum Куэйд , чертовски хорошим парнем,
Монс Куэйд, который носил монокль на широкой чёрной ленте.
(Сие зафиксировано.)
Dos Santos , Хосе Мария дос Сантос ,
Узнав, что корабль с зерном
Потерпел крушение в устье Тежу ,
Купил его на аукционе, nemo ostabat ,
Больше никто не принял участие в торгах. “Набитый дурак!”
“Маис был испорчен солёной водой,
Бесполезно, ни на что не годен”, подумал Дос Сантос.
Весь груз прогнил в солёной воде.
Дос Сантос, португальский полоумный купил его,
Заложил потом всё, что досталось в наследство,
e tout lo sieu aver
И скупил молочных поросят, поросят, крохотных поросят,
На откорм, по всей Португалии,
и кормил их испорченным зерном,
Первый участок заложен, второй участок, undsoweiter ,
Свиньи Португалии
ожирели в должное время,
И Дос Сантос раздобрел, крупнейший землевладелец Португалии,
Ныне отправившийся к праотцам.
Состояние сделал на размокшем зерне.
(Должно быть, в том устье пресная вода.)
Пошёл к чёрту, Апович , Чикаго – не вся башка.
Джим Икс …
на совещанье банкиров,
утомлён их рассказами о неудачах,
Утомлён их самодовольной чопорностью,
и беленькими оторочками
По краю подкладки их жилетиков,
Словно на каждом было по два жилета,
Поведал им Сказание о Честном Мореходе,
Утомлённый их собственностью,
Сидевших рядами, высокопоставленных пресвитерианцев,
Директоров, дельцов компаний-учредителей,
Священников-владельцев трущоб,
То бишь ростовщиков in excelsis ,
Самая суть ростовщичества —
Поставщики рабочей силы, скулящие о своих 20 процентах
и о тяжёлых временах,
И о паденье бразильских ценных бумаг
(Южно-американских бумаг),
И об общем риске капиталовложений,
Кроме вложений в создание новых банков,
эффективность строительства новых банков,
Вряд ли собирающиеся облегчить распределение благ,
Утомлён тем, как дергались их губы,
прикусывая сигары,
Джим Икс поведал:
Жил-был однажды бедный честный моряк, алкаш,
Оторва, драчун, бузотёр и
Допился до того, что угодил в больницу,
Там оперировали, и была там бедняжка-проститутка,
В женской палате, у который родился младенец, пока
Они приводили в порядок матроса, и принесли ему дитя,
Когда пришёл он в себя, и сказали:
“Гляди, что мы из тебя извлекли”.

И глянул он, и пошёл на поправку,
И когда выписался, завязал с поддачей,
А когда совсем выздоровел,
Поступил на корабль
И откладывал всю зарплату,
И купил долю в судне,
И в конце концов завладел половиной акций
Сначала одного судна,
а со временем, и целого пароходства;
И дал парню образование,
А когда тот учился в колледже,
Старый моряк опять занемог,
И врачи сказали, что он умирает,
И парень сидел у кровати,
И старый моряк сказал:
“Мальчик, жаль, что я не сумел продержаться подольше,
Ты ещё юн.
Оставляю ответственность на тебя.
Жаль, что не дождался, когда ты станешь постарше,
Более подготовлен, чтобы вести дела…”
“Но, отец,
Не надо говорить обо мне, я в порядке,
Это ты, отец…”
“Вот, мальчик, ты и сказал,
Ты назвал меня отцом, а я не отец тебе.
Нет, я вовсе не твой отец,
Я не отец, я твоя мама, сказал он,
“Твой папа был богатым купцом в Стамбуле”.


Перевёл Ян Пробштейн


CANTO XIII

Кун шёл,
храм династический минуя,
сквозь кедровую рощу
и вышел к нижней речке,
Его сопровождали Цю, Чи
и тихо говоривший Дянь,
И Кун сказал: «Никто не знает нас»,
«Возничим колесницы станешь?
Тогда придёт известность,
Быть может, мне возничим стать иль лучником?
Или оратором?»
Цзы-лу сказал тогда: «Привёл бы я в порядок укрепленья»,
А Цю сказал: «Когда б я стал правителем провинции,
Я б лучший учредил порядок, чем сейчас».
А Чи сказал: «Избрал бы храм я маленький в горах,
Где в службе соблюдался бы порядок
и должно исполнялись бы обряды»,
Промолвил Дянь, перебирая струны лютни,
И звуки низкие гудели,
когда от струн рука оторвалась,
И под листвою взвился звук, как дым,
Он, провожая взглядом звук, сказал:
«Вот старая дыра-купальня,
Где прыгают с настила дети
Или сидят в тени кустов, играя на мандолинах»,
И Кун улыбался всем равно приветливо,
А Цзен-цзы желал узнать:
«Кто верный дал ответ?»
И Кун сказал: «Все верно отвечали,
То есть, в согласии с своей природой».
И Кун воздел трость на Юань Жана,
который старше Куна был,
Ибо сидел тот на обочине дороги
и делал вид, что набирался мудрости.
И Кун сказал:
«Ты, старый дурень, что сидишь?
Встань и займись-ка делом».
И молвил Кун:
«Ребёнка дарованья чтите
С мгновенья, как вдохнет он чистый воздух,
Но уваженья не достоин тот,
Кто и к пятидесяти ничего не знает».
И: «Когда художников и мудрецов правитель соберет вокруг себя,
Своим богатствам он найдёт достойнейшее примененье».
И Кун сказал и записал на листьях бо:
«Коль в человеке нет порядка,
Вокруг себя порядок он не в силах навести;
Коль в человеке нет порядка,
В его семье порядка нет;
Когда в правителе порядка нет,
В своих владеньях он порядка навести не в силах».
Кун произнёс слова «порядок»
и «уваженье к братьям»,
И не сказал он ничего о «жизни после смерти».
И молвил он:
«Немудрено любому в крайность впасть,
Как мимо цели промахнуться,
Труднее же придерживаться середины твёрдо».

И спросили его: «Должен ли отец защищать и прятать
Того, кто совершит убийство»?
И Кун ответил:
«Должен прятать».

И Кун выдал дочь свою за Гунь Чана,
Хотя тот был в тюрьме.
Племянницу же выдал за Нань Жуна,
Хотя был отстранён уже от должности Нань Жун.
И сказал Кун: «Вэнь правил, соблюдая меру,
И в государстве был порядок,
И даже я могу припомнить день,
Когда историки оставили пробелы на страницах
И не писали то, чего не знали,
Но это время, кажется, проходит.
День, когда историки оставили пробелы на страницах,
Но это время, кажется, проходит».
И сказал Кун: «Без силы воли
на этом инструменте не сыграть,
Ни музыку исполнить, дабы она была достойна Гимнов.
Цветы абрикоса
летят с востока на запад,
А я пытаюсь не дать им упасть».

Я. Пробштейн


Canto XIV

Io venni in luogo d’ogni luce muto;
Вонь отсыревшего угля, политики,
………….. дж и ….н, их запястья
срослись с лодыжками,
Стоят с голыми задницами,
Лица размазаны по ягодицам,
выпучен глаз на плоском заду,
Кусты торчат вместо бород,
Витийствуют перед толпой, их речи льются из жоп,
Витийствуют перед толпой, погрязшей в жиже болот
слизняков, личинок, тритонов,
А с ними ……р
белоснежная салфетка
Повязана под пенисом,
и …………м,
Презиравший разговорный язык,
Накрахмаленные, но засаленные воротнички
топорщатся вокруг его ног,
Прыщавая, волосатая кожа
выпирает из-под краёв,
Барышники пьют кровь, подслащённую дерьмом,
А позади ……..ф и финансисты
секут их стальной арматурой.

И предатели языка
…..н и банда газетчиков,
И продажные перья, лгавшие за плату,
Извращенцы, искажавшие язык,
извращенцы, кто жажду денег
Предпочли чувственным наслажденьям;

кудахтанье в типографии, как в курятнике,
громыхание прессов,
на ветру сухая пыль и обрезки бумаги,
фекалии, пот, вонь гнилых апельсинов,
дерьмо, сточный колодец вселенной,
mysterium, серная кислота,
малодушье, неистовость,
бросают алмазы в грязь,
и воют в надежде найти их незапятнанными,
садистки-матери тащат дочерей в постели немощных старцев,
свиноматки пожирают своих поросят,
и здесь же плакат: ΕΙΚΩΝ ΓΗΣ,
а рядом: КАДРОВЫЕ ПЕРЕСТАНОВКИ

тают, как грязный воск,
свечи гниют, зады погружаются в жижу,
лица скрылись под ягодицами,
А в тине под ними –
задом наперёд раскорячены,
стопа к стопе и к ладони ладонь – провокаторы,
Убийцы Пирса и МакДонаха,
Капитан Х, главный палач;
Окаменевший корабельный червяк, в прошлом Веррес,
фанатики – Кальвин и Святой Климент Александрийский!
Навозные жуки роются в дерьме,
Почва истощена, илистый берег изрезан на части,
очертанья утратила, выветрилась.

Над гнилью ада –
огромный зад,
разорванный громадой груд,
нависшими сталактитами,
грязен, как небо над Вестминстером,
невидимки, множество англичан,
пристанище скуки,
мерзость запустенья, крайняя немощь,
вице-крестоносцы пердят сквозь шелк,
размахивают христианскими символами,
……… дрочат оловянную свистульку
Мухи разносят новости, гарпии сквозь воздух роняют г-но,

Трясина недружелюбных лжецов,
болото глупости,
злобной тупости и просто глупости,
земля выделяет гной, полна паразитов,
мёртвых личинок, порождающих личинок живых,
владельцев трущоб,
ростовщиков, выжимающих вшей водяных, пандаров властей,
pets-de-loup, сидящих на кипах окаменевших книг,
филологией замутняющих тексты,
скрывающих их под своими персонами,
в воздухе не найти тишины,
вшей копошенье, скрежет зубовный,
а над этим вопли витий,
отрыжки из жоп проповедников.
А еще Invidia –
коррупция, вонь, грибок,
разжиженные паразиты, расплавленные кости,
медленное гниенье, окисление гнили,
изжёваны мундштуки сигар — ни трагедии, ни бесчестья,
……….м, Episcopus, размахивает презервативом, полным чёрных жуков,
монополисты, преграда знанью,
преграда распределению.

Ян Пробштейн

Canto XV

Сахарноустый лежит в глюкозе,
высокопарный – в вате,
от них воняет, как от сала в Грассе,
а необъятно-непристойный зад срёт мухами навозными,
пердит империализмом,
последний писсуар, сортир, канава нечистот без стока,
…….. р буянит меньше, ………… Episcopus
…………..сис,
вниз головой в помойку окунули,
он машет в воздухе прыщавыми ногами,
сутана, как бандаж, повисла на пупке,
презерватив его жуков навозных полон,
татуировка вокруг ануса его,
а дамы в гольф играют рядом с ним.

неистовые храбрецы
полосуют друг друга ножами,
трусливых подстрекателей насилья,
………н и …….х, жрёт туча долгоносиков,
………….лл раздулся как в утробе плод,
стоногий зверь, ЮЗУРА,
а почитатели столпились у канавы
и, кланяясь её владельцам,
всю пользу заведенья объясняют
и laudatores temporis acti,
но требуют, чтобы дерьмо было чернее и жирнее,
а фабианцы ратуют, чтобы канаву с гнилью укрепили
и следующий же поток дерьма пустили на пилюли,
болтают консерваторы,
отмеченные за заслуги повязками ходячих развалин,
а лизоблюды, в громадный круг сгрудившись,
сетуют на недостаток вниманья,
на поиски без конца и выдвигают встречный иск о недостатке блюд,
а спорящая сторона,
зелёный желчетракт, владельцы прессы, ……..с,
аноним
……………фф, сломлен,
как ядром из пушки, выстрелили головой его в стеклянные ворота,
она сквозь них мгновенье поглазела,
а после рухнула на тело эпилептика,
et nulla fidentia inter eos,
их спины дергаются в ожиданье,
держа кинжалы, бутылки с дном отбитым,
ждут, чтоб напасть исподтишка;

бьёт зловонье в нос,
а под поверхностью
всё, что не двигаться не может:
земля в движенье, зародыши ошибок зреют,
и непристойности родятся из навоза,
рождает скука скуку,
британские еженедельники, тираж …..с,
и множество ………нн,
И я спросил: «Как делается это?»
в ответ вожатый мой:
Деленьем размножается сей вид,
Се опухоль размером в четыре миллиона клеток.
А в этих bolge собраны зануды,
Гной бесконечный вытекает, струпья непреходящей сыпи.

короста, эррозия, повторы
и бесконечный дождь с волос на заднице струится,
земля вращается и центр
по очереди минует все отрезки,
не затихающее задоизверженье
продукцию свою распределяет.

Andiamo!
Одна нога завязла,
другую засосала грязь жульничества, не было перил,
засасывала, как водоворот, трясина,
и молвил он:
Закрой же поры стоп своих!
Глаза мои прильнули к горизонту,
где копоть смешивалась с нефтью.
и вновь Плотин:
Иди к дверям
И глаз от зеркала не отрывай.
Молились мы Медузе,
щитом же почву в камень превращали,
Направив вниз его,
он укреплял тропу
за дюймом дюйм под нашими ногами,
но вещество сопротивлялось,
А головы шипя
спускались со щита.
И пожирая слизняков,
лицо расходовало половину сил,
Змей языки,
скользя по слизи,
Трясину превращали в камень,
полоску узкую,
В пол-острия меча.
По ней сквозь пагубную топь,
проваливаясь и цепляясь шёл,
За щит непотопляемый держась.
Впал в забытье,
забыл, как долго,
сон, обморок и тошнота.
«То ль в Нишапуре, то ли в Вавилоне», —
Во сне я слышал.
Плотин исчез,
А я, к щиту привязан, пробудился:
Раскачивалась дверь на петлях;
Как пёс больной, я задыхался и шатался,
И в кислоту, и в щелочь окунулся.
‘Ηέλιον τ’ ‘Ηέλιον
ослеп от света солнца,
Распухшие глаза, передохнул,
Набрякли веки, тьма и забытьё.

Ян Пробштейн

Canto XVI

А перед пастью Ада – сухая равнина
И две горы;
Бегущая фигура на одной,
А на другой
По склону твёрдой стали
Дорога, точно крупная нарезка у шурупа,
С углом, таким непостижимым,
Что невозможно по окружности взобраться;
Бегущая фигура – Блейк нагой,
Кричал, вращал руками, быстрыми крылами,
Орал, бичуя зло,
глаза его вращались,
Пылая, как горящие колёса ,
а голова повернута назад, чтобы на зло смотреть,
Пока он прочь бежал от зла,
дабы укрыться за горой стальной,
Когда ж опять на северном он показался склоне,
Глаза его пылая, глядели в адов зев,
Бежал он, шею выставив вперёд,
и рядом так же Пейре Кардиналь .
На западной горе был Флорентиец ,
Он в зеркало за адом наблюдал,
Сорделло же
Смотрел в свой щит,
И Августин в незримое глядел .

Преступник позади них
в кислотном синем озере лежал,
Меж гор дорога медленно
Вздымалась,
А языки огня сродни глазури, crimen est actio ,
А в Лимбе глыбы льда с опилками ,
И сам я окунулся в кислоту, дабы избавиться
от адовых клещей,
Яичек вшей и чешуи.
Palux Laerna ,
кишело озеро телами, aqua morta ,
полна конечностей текучих, все в куче, как сельди в бочке,
вдруг высунулась из воды рука и за обломок мрамора схватилась ,
И вечное движенье эмбрионов,
поток вливался за потоком,
Вот вздёрнутую руку, форель, угри пожрали;
а жёсткая трава на берегу
и вытоптанная тропа сухая, видали многих знатных и незнатных,
но лишь одно мгновенье,
погруженье
Лицо исчезло, следом поколенье.

А после ясный свет под молодыми деревцами,
И окаймлённое голубизною озерцо под сводом из эфира,
оазис, камни, безмятежно поле,
тиха трава,
и позади, минуя древо с золотою ветвью ,
из камня серого столбы
и каменные серые ступени,
в граните вырублен проход просторный
нисходил,
И я прошёл, и углубился в землю,
patet terra ,
вошёл я в безмятежный воздух,
под новый свод небес,
как бы после заката свет,
и у фонтана, там – герои –
Сигизмундо и Новелло Малатеста ,
и основатели глядели на горы городов своих.

Равнина и простор, и нимфы этих вод
В бассейнах плескались средь фонтанов,
Вставая из воды, гирлянды распрямляли,
плели венки из тростника,
И в тишине,
вдруг вышел из бассейна муж один
и на равнину прочь пошёл.

В траве лежал я распростёрт и спал ;
Et j’entendis des voix : …
стена… Страсбург
Командовал тройной атакой Галифе … А пруссы,
он сказал, [Рассказ Пларра ]

что это армию прославило.
Его прозвали головорезом.
Что означало это, я не знаю,
Но я подумал, что чертовски здорово всё это,
А мой старый нянь, он был мужчиной, прусса
Убил, и труп на улице лежал
Три дня пред нашим домом,
И провонял…
Брат Перси ,
О, брат наш Перси…
старый адмирал,
в те дни он был курсантом,
Пришли они в Рагузу,
… где те, другие, воевали во время Шёлковой войны …
И как-то видят сквозь проход
В холмах процессия идёт,
Шесть человек несут тяжёлое весьма
на собственных плечах,
Они подумали, что траурное шествие,
Но в чём-то ярко-красном была ноша,
И катер он остановил,
он был тогда курсантом,
Чтоб посмотреть, что делали аборигены,
И подошли они к тем шестерым носильщикам
И посмотрели ношу, и до сих пор я адмирала слышу голос
“Неужто? это был
Лорд Байрон,
Мертвецки пьян, с лицом а-ан…
Растягивал он долго:
с а-ан…….гельским лицом!”

А после из-за сукиного сына,
Франца-Иосифа Австрийского,
И из-за сукиного сына, Наполеона Барбиша ,
Послали Олдингтона на высотку 70, в окоп,
Который выкопали среди трупов,
И множество детей шестнадцатилетних с ним,
Которые скулили и плача звали мам,
И он послал ответ майору:
“Я десять продержусь минут от силы
С сержантом и пулемётом”.
И дали нагоняй ему за несерьёзность.
И Анри Годье туда послали ,
И там его убили,
А с ним огромное количество его скульптур,
И старина Т. Э. Х. пошёл туда,
Взяв много книг из Лондонской библиотеки,
А снаряд погрёб в землянке их,
И библиотека объявила ему выговор за невозврат.
И пуля в локоть ранила его,
…пройдя сквозь парня впереди,
Читал он Канта в госпитале Уимблдонском
в оригинале,
И это раздражало персонал.


И Льюиса отправили
С тяжёлой артилерией,
Они подверглись авианалёту,
И пулемёты вычистили почти всю роту,
и точно в его жестяный бункер угодил снаряд
Пока он был в сортире,
он был единственный, кто уцелел.

И Уинделер пошёл ,
он был в Эгейском море,
И в трюме накачивал
насосом аэростат,
А боцман глянув через поручни
вниз на середину корабля, воскликнул:
“Боже мой, смотри на капитана,
Кэп поднимает якорь”.

Пошёл и старина капитан Бэйкер ,
едва переставляя ноги из-за ревматизма,
Так что не мог он быстро бегать
и в госпитале шесть месяцев провёл,
За умонастроеньем пациентов наблюдая.

И в 19 лет послали Флетчера туда,
Его майор сошёл с ума в блиндаже управленья
и начал телефон швырять,
И он утихомиривал майора,
эдак до часов шести утра
И сам огонь артилерийский направлял.

И Эрни Хемингуэй пошёл
и слишком торопился,
И четыре дня в земле был погребён.

И знаете ли, у многих
Нервы были на пределе. Нет,
Есть всему предел; животные, животные
Не созданы для этого, и даже лошади.
Мужчины 34 лет на четырёх конечностях,
Кричали: “мама”. Но крутые,
Здесь, в конце концов, в Вердене, остались лишь они,
Большие парни, которые всё видели и знали.
Чего все они стоят – генералы, лейтенант
Цена им пятачок за пучок,
так, лишь древесина,
Наш капитан, весь, весь в себе, был замкнут,
старый выпускник Политехнического, но крепок,
Камень вместо головы. Здесь, видите,
Всё есть, по паре всякой твари, мошенники и воры,
И мародёры,
таких и в нашей роте троё было, все убиты.
Они выкапывали трупы для поживы,
И только этим занимались.
И боши тут, говорите, что угодно,
Милитаризм, и проч., и проч.
Всё это есть, однако, НО
француз способен воевать лишь хорошо пожрав.
Но те ничтожества
В конце концов передрались между собой из-за жратвы,
Без приказов, хаос, как звери дикие, и все
В плену; те, кто по-французски говорили, недоумевали:
“За што? Мы дрались только из-за жратвы”.

Вот дер-рь-мо, грязь,
Колонны с припасами шли со скоростью три километра в час,
Скрипя и скрежеща, их слышно было километров за пять.
(Вот из-за этого война закончилась.)

Официальный список погибших 5 000 000.

Он г’рит, да, ну, всё это пахнет нефтью.
Но Нет! я в лицо ему сказал
Сказал ему в лицо: Ты хер! Сбежал с войны, как крыса.

Ну да! все люди со вкусом,
Все в тылу сидели,
Но такой парень, как ты!
Такой мужик,
чего он избежал,
Работал в похоронной.
Команде: землекопы, бежали
С головами, вывороченными назад, вот так,
Рискуя жизнью за одну лопату грязи,
Должна быть аккуратной и квадратной, ровной…

Дам пыли балшевик, ани его тразнил :
“Смари, што твой Троцк наделал, он
заключил пазорный мир!”
“Или он заключил пазорный мир?”
“Он-таки заключил пазорный мир?”
“А Брест-Литовск? Ви разве не слыхал?”
“Он-таки выиграл войну.”
“Войска снимают с восточного вронта, правда?”
“А когда их на западный послал,
Скока придут туда?”
“А те, кто там придут, все ревалюцией заражены”
“Когда придут хранцузы,
Скажут: “Што?” А боши скажут:
“Вы не слыхал? У нас, сказали, реффаллюция”.

Такими трюками манипулируют толпой:
На улицу их выманить и привести в движенье.
И люди шли и шли
Туда, к реке.

И речь держал один,
Короткую, там тысячи стояли,
Он двигаться призвал их дальше. Он сказал:
“Да, эти люди хороши, они
На всё, на всё способны, кроме дела,
Идите, слушайте, когда ж они закончат речи,
Идите все к большевикам.

Когда всё разразилось, собралась толпа,
И, казаки, как прежде,
Кроме одной детали говорили казаки:
“Пожалуйста”.

И это до толпы дошло,
А после лейтенант пехотный
Приказал в толпу стрелять
На площади в конце Невского, напротив
Московского вокзала,
Однако те не подчинились,
И вынув шашку, он занёс её над смеявшимся студентом
И зарубил его.
И подскакал казак из его взвода
С другого края площади
И лейтенанта разрубил,
И так свершилась революция…
как они назвали это вскоре.

Нет, сделать этого нельзя,
Никто не знал, что это грянет. Они были готовы, старая их банда,
Пушки на крыше почтамта и дворца,
Но никто из вождей не знал, что это грянет.

И некоторых убили в казармах,
Но то была лишь перестрелка меж войсками.

Так мы слыхали в опере,
Что их не будет под командой Хэйга ;
Что наступленье приближалось;
Оно должно было начаться через неделю.

Перевел Я. Пробштейн


Canto XVII

И вот сок виноградный брызжет из-под пальцев моих,
И пчёлы под ношей пыльцы
Тяжело копошатся средь лоз:
Чир-чир-чир-рик – щебечут
Сонно птицы меж ветвей.
ЗАГРЕУС! ИО ЗАГРЕУС!
Прозрачна бледность первая небес,
И грады на холмах,
И богиня с точёными коленями
Идёт из дубовой дубравы
По зеленеющему склону, и свора белых гончих псов
резвится рядом с ней;
Далее к устью реки, и так до вечера,
Застыла предо мной вода,
растут деревья из неё,
Их мраморные стволы среди недвижных вод,
И далее, мимо palazzi
в безмолвии,
Теперь свет не от солнца .
Хризопраз,
Кристально-зелена вода, кристально- голуба́;
И далее, к янтарным скалам.
Между них
Пещера Нереиды ,
она из раковины выточена словно,
А судно движется беззвучно,
Без запаха труда,
Ни крика птиц, ни плеска волн,
Дельфин не плещет, не колышется волна,
В пещере Нереида,
она из раковины выточена словно
меж скал изысканных,
зелёно-серая скала за ней,
Янтарная скала пред входом,
И волна
кристально-зелена, кристально- голуба́,
Cкала же, словно соль, бела, блистательно-пурпурна,
прохладная, порфирно-гладкая,
отполированная морем.
Не вскрикнет чайка, ни всплеснёт дельфин,
Песок как бы из малахита, не веет холодом оттуда, из глубин,
и не от солнца свет.


Загрей, своих пантер кормящий,
земля чиста, как на холмах в сиянье света.
И боги под миндальными деревьями, а с ними —
сhoros nympharum . Боги,
Афина и Гермес,
Как стрелка компаса,
Дрожат меж ними —
Слева место фавнов —
sylva nympharum ;
Мелколесье, торфяник, вереском поросший,
и молодая самка пятнистого оленя
через ракитник прыгает, а пятна —
как бы сухие листья среди жёлтых.
По срезу меж холмов лежит
великая аллея Мемнонов .
Внизу над дюнами взмывают гребни волн,
Ночное море полирует гальку,
Аллея кипарисов слева.
Приплыл корабль,
Один и парусом управлял человек
И работал веслом, прикреплённым к планширу, промолвив:
“Там, в мраморном лесу,
из камня дерева́ в воде,
мраморный лист над листом,
серебро, слой над слоем,
серебристые клювы взмывают и пересекают залив,
нос против носа, корабль к кораблю,
камень, пласт над пластом,
Золочёных бимсов вечерние вспышки”.
Борсо, Карманьола , умельцы i vitrei ,
Туда, однажды, раз за разом,
Вода великолепнее стекла,
Бронзово-золотой огонь над серебром,
Пламя факелов над красильным чаном,
Вспышки волн под носами кораблей,
И серебристые клювы взмывают и пересекают залив.
Каменные деревья, белы и бело-розовы во тьме,
Кипарис, там у башен,
Ночной дрейф кораблей.

“Во мраке золото
Притягивает свет к себе”…

Потом прилёг под сводом шиповника, будто в норе,
На море глаз один сквозь эту щёлку,
Исходит от Афины серый цвет.
Зотар в набедренной повязке золотой, слоны её,
И систр , трещит, трещит,
и танцовщиц её когорты.
И Алетейя на берегу морском
глаза в просторы моря устремила,
а водоросли в её руке
Слепят до белизны солёной пеной.
И Кóра через яркий луг
С зелёно-серою пыльцой в траве:
“В сей час, брат Кирки” .
И на моё плечо легла рука её.
Глядел три дня на солнце буро-жёлтое, как будто
Лев над песчаною равниною висел;
В тот день
И в три последующих дня, как никогда,
Великолепье, как Гермеса слава,
Поплыл затем
туда, где камни
Возвышались над водой, до белизны бледны,
В местах знакомых,
И белый лес из мрамора, над ветвью изогнулась ветвь,
Сплетаясь каменной аркадой,
Где Борсо был, когда отравленной стрелой в него стреляли,
И Карманьола между двух колонн,
И Сигизмундо после того крушения в Далмации .
Закат сродни кузнечику в полёте.

Перевел Я. Пробштейн

Canto XVIII

Ещё о Кублае:
“Я описал вам столицу великого хана подробно,
А сейчас расскажу о монетном дворе в Канбале ,
так что можно сказать, что ведом секрет алхимии хану:
Велит он набрать лыко от тутового древа,
Нежного дерева между корой и сердцевиной,
Из него они делают бумагу и помечают её:
Полторнезе, торнезе, в полгроша серебром,
Либо два гроша, либо пять, либо десять,
Либо больший лоскут в золотой безант, 3 безанта,
10 безантов ,
и на всех чиновники ставят свои имена,
и прикладывают большую ханскую печать, окрашенную киноварью,
и предают фальшивомонетчиков смерти,
И ничего это не стоит Великому Хану,
И воистину он в этом мире богат.
А гонцы его застёгнуты и опоясаны,
Их одежды застёгнуты сзади, обвязаны,
И так идут от яма к яму они.
А когда индийские купцы приходят к нему,
Они должны отдавать свои драгоценные камни
в обмен на бумажные деньги.
(И торговля та достигает до 400 000 безантов в год.)
И знатные князья должны покупать жемчуга”,
Так поведал мессир Марко Поло в темнице, в Генуе,
“Об Императоре”.
Жил-был мальчик в Константинополе,
И какой-то британец пнул его ногой в задницу .
“Ненавижу этих французов, сказал Наполеон, когда ему было 12,
Молодому Бурьенну , Всё сделаю, чтобы им
Навредить”.
И Зенон Метевски чувствовал так же .
А старик Байерс был тогда новичком,
Продавал пушку, а Метевски нашёл чёрный ход;
И старик Байерс продавал боеприпасы,
А Метевски умер и был похоронен, т. е. фиктивно,
А сам сидел в Йенер-кафе , наблюдая за похоронной процессией.
Лет через десять после этого случая
Он владел изрядной долей Хамберса .
“Мир! Ми-ир!” – сказал г-н Гиддингс –
“Все-об-щий?” – “Нет, до тех пор, пока мы 2 мильарда,
Сказал г-н Гиддингс, – не инвестируем в про-из-водство
Вооружений. Ка-aк я продавал их России:
Ну, привезли им новый торпедный катер,
И он был на электрическом приводе,
Пульт управленьица размером
С пишмашинку, и великий князь взошёл на борт,
И мы г’рим: “Не желаете ли поводить?”
И он сломя голову помчался и врезался в волнорез,
И раздолбал весь нос корабля,
И ей-богу от страха чуть не наделал в штаны.
Кто бу’ит возмещать убытки?
А это была моя первая поездка от той компании,
И я сказал: “Ваше высочество, это пустяк,
Мы новенький вам дадим. И о, Иисусе!
Моя компания меня поддержала, и разве нам не перепало изрядно заказов”?
И так маркиза де лас Зохас-и-Урбара
Приезжала к сэру Зенону
В дом на Елисейских полях
И председательствовала на обедах, и в las once
Отъезжала от парадной с лакеями
И кучером в ливреях, и объехав четыре квартала,
Возвращалась к чёрному ходу, а муж её был сукин сын,
А Метевски – “известный филантроп”
Или “известный финансист, который более известен,
Как пишет пресса, в качестве благотворителя”.
Подарил, как д’Эсте Людовику XI,
Пару прекрасных жирафов народу
И стал председателем совета по баллистике,
И во время наступлений спрашивали его совета.

А мистер Ойдж был весьма раздражён,
Едя первым классом из Ниццы в Париж, он сказал: “Риск!
Теперь у моряков опасная жизнь,
Взять мину, в связке количество просчитано,
Но однажды мы одну не заметили, и как рвануло,
Три сотни жизней взрыв унёс”.
Его бастующие раздражали, сам инженером начал рядовым,
И продвигался вверх, и понёс убытки из-за стачки угольщиков,
Пару месяцев спустя, как следует из абзаца ниже:

Сэр Зенон Метевски был избран президентом
Компании Гефсиман Трапезунд Петрол .
А затем ещё одна новость: на 80 локомотивах
На линии Манчестер Кардифф
Установили новые топливные двигатели…
И много акций более тяжёлой разновидности сего (т.е. нефти)
Ныне ходит по стране.

Ну, я сказал старому квакеру Хэмишу ,
Сказал: “Мне нужно разузнать”. Он сразу поскучнел
И заявил: “Нет, он не рекламирует товар. Не думаю,
Что вы смогли бы многое узнать”. Это в ответ
На мой вопрос о Мельхиседеке-Метевски .
Он, Хэмиш, вёз тракторы
Царю Менелику через 3 реки и 140 ущелий.

“Qu’est-ce qu’on pense…?” Я ответил: “On не pense.
Они из цельной кости. Вы можете удалить костный мозг,
И от этого ничуть не изменится жизнь на том острове”.
Но он продолжал: “Mais, QU’EST-CE QU’ON pense,
“De la metallurgie, en Angleterre, qu’est-ce qu’on
“Pense de Metevsky?”
Я ответил: “Они еще не слышали этого имени.
Поинтересуйтесь в банке МакГорвиша”.

Яп обозревателей позабавило то,
Что турецкие масоны даже не потрудились
Снять… полковые эмблемы со своих пушек.
Старик Хэмиш: Менелик
Подозревал, что техника… и т.д. и т.п. …
Но он так и не сумел привести её в действие,
Та и не смог добыть электроэнергию.
Немцы поставляли ему бойлеры, но им
Пришлось разрезать их на части, чтоб погрузить на верблюдов,
А потом они так и не собрали их снова.
И старик Хэмиш поехал туда,
И оглядел местность: 3 реки
И сто сорок ущелий,
И отправил два трактора, один тянул другой за собой,
А Менелик послал армию – 5 000 чёрных
Со стальными тросами, и они потели и тянули.

И первым делом Дэйв наладил циркулярную пилу ,
Когда они туда прибыли,
И положил бревно черного дерева: бжик-бжик –
Два дня работы за три минуты.

Война за войной,
Их затевают те, кто не могут построить даже курятник.

А ещё саботаж…

Перевел Я. Пробштейн


Canto XIX

Саботаж? Да, он привёз проект в Манхэттен ,
В большую компанию, и они сказали: “Невозможно”.
И он сказал: “У меня есть десять тысяч долларов, чтоб изготовить их,
И я их сделаю, а вы, чёрт возьми,
Вынуждены будете установить их повсюду”.
А они ответили: “Нет, мы не можем себе это позволить”.
И он согласился на пол-миллиона.
И у него чудесный дом на Гудзоне,
А то изберетенье, патент, до сих пор у них в столе.
И ответ на это: Ну, у него было десять тысяч.
И старик Спиндер, который воздвиг готический мемориал в честь 1870-го .
Пытался заинтересовать меня Марксом и говорил мне
О “романтике своего бизнеса”:
Как он приехал в Англию с чем-то,
и продал это.
И он всё пытался обсуждать со мной Маркса, а я говорю:
“А как это вы здесь, прям рядом
с Елисейскими полями?
И как вы можете здесь оставаться? Разве рябята на родине
Не могут всё оттяпать у вас? Как это вы оставили свой большой бизнес?”
“О, г-рит, Мне не нужно брать деньги в кредит…
Уже очень давно не нужно брать денег”.
Ни слова больше о “Капитале”
Или кредите или о распределении,
И он “так и не закончил книгу”,
Это был другой парень, стройный дипломатодантист
Qui se faisait si beau .

Итак, мы сидели со старым добрым профессором ,
А коренастый коротышка был наверху ,
И ещё один скользкий тип в другом
углу читал “Тэтлер”,
Не вверх ногами, но не переворачивая страниц,
А потом я поднялся в номер, и он сказал,
Коротышка: “Абсолютно верно,
Но это вопрос чувства,
Нельзя воодушевить столь холодной вещью, как экономика”,
И мы пошли вниз и вышли на улицу,
А проныра подглядывал в окно,
И вот, набросилась улица: “Я-их-достану” —
как бульдог в макинтоше.
О моя Клио!
Потом телефон не работал всю неделю.
Встречал Пришнипа, маленького горбуна ,
Его не брали ни в какую армию.
А он говорит: “У меня извездие от профессора,
Многие хотят перейти границу,
Но когда они хотят перейти,
Русские парни стреляют в них, а они хотят знать,
Как перейти”.

Влеттманн? … был здесь, это было,
Скажем, два месяца после того, и он сказал:
“Весёлые парни, сказал он – они ходили
Под моими окнами в два часа ночи
И распевали хором “Гей, Славяне”!”

Да, Влеттманн, и русские парни не застрелили их,
Рассказ под названием “Рождение нации”.
И был ещё этот наглец-австр-рияк
с розой в петлице,
И как это к чёрту ему удалось торчать здесь
Во время всей этой кров-хавой бойни,
Напыщенный, как индюк, и радовался каждой победе бошей,
Керосин или другая хреновина для подлодок,
Вроде той, которая была у них, уже была, как травка
из Роттердама.
Das thust du nicht, Albert?
То было в старое доброе время, сидели в креслах,
И это всё исчезло, как кондитерские на Невском.
“Бессмысленно говорить им что-то, революционерам,
Пока они не дойдут до конца,
То есть, абсолю-ютно ДО конца своих возможностей.
Управлял. Правил страной с поезда ,
Вернее, из трёх поездов, железнодорожных,
И он их вёл, на три дня опережая лоббистов,
То есть, посадил правительство в поезда,
А лоббисты должны были добираться верхом;
И он сказал: “Клянусь Богом, это чертовски смешно,
Владеть половиной нефти в мире, и не иметь топлива
Для правительственного поезда!”
А потом они ругались часа два,
И в конце концов, Стефф сказал: “Не покажите ли мне карту, ребята?”
И они принесли, и Стефф спросил:
“Что обозначают все эти линии?” “Да, прямые”.
“Это дороги”. “А эти линии,
Извилистые?” “Реки”.
И Стефф спросил: “Собственность государства?”
Словом, через два часа поезд отправился с приказом:
“Как бурить, не конфискуя землю”.

А Тони Бэймонт сказал Стеффу однажды :
“Вы думаете, мы управляем делом, вот, что я вам скажу,
Мы купили угольную шахту, то есть истёк срок закладной,
И вам покажется, что мы управляли ей.

Ну, поехал я туда сам, и управляющий
Сказал: “Управлять, конечно, мы можем ей управлять,
Но не можем продать этот чёртов уголь”.
И я сказал руководству железнодорожных линий Х и В:
—Вы говорите, мы владеем линиями Х и В? –
Тогда, говорю, покупайте, чёрт возьми, уголь у нас.
А через год оказалось, не купили они; ну я собрал директоров,
И они сказали… ну, то есть, что не могут,
покупать этот чёртов уголь.
А через неделю пришёл старик Джим, этот огромный толстяк
С бриллиантами , и заявил: “Мистер Бэймонт,
Вы просто должны набросить два доллара
За тонну этого угля. И Х. и В. купят
Его через нас”.

“Ну сидел мой старик,
Они сидели в креслах, всё по протоколу,
Рядом с ним его племянник, г-н Вюрмсдорф
И старый Птирстофф , его по чисто семейным причинам,
По личным причинам, весьма почитали
его родные,
У него были депеши из Санкт-Петербурга,
А у Вюрмсдорфа из Вены,
И он знал, и они знали, и каждый знал,
Что другой знал то, что другой знал, что он знает,
И Вюрмсдорф полез за чем-то в карман,
И тут-то всё началось, и мой старик
Высказал это:
Альберт, и всё остальное.
Старое доброе время прошло навсегда”.

“Десять лет прошло, десять лет моей жизни,
Их никогда не вернуть:
Десять лет моей жизни, десять лет в индийской армии;
Но всё-таки, бывало времечко, как тогда в Яше (Яссах) :
То было нечто, 14 девочек за две недели”.
“Полезно для здоровья, но заразно?” “Вот именно, полезно, но заразно.
А однажды в Кашмире,
В плавучем доме — бирюза,
Груда высотою в три фута на полу барки,
И они готовы были весь день за смехотворную цену,
За бирюзу на десять шилингов”.

Перевел Я. Пробштейн


Canto XX

Звук тонкий, quasi tinnula ,
Ligur’ aoide : “Si no’us vei, Domna don plus mi cal,
Negrus vezer mon bel pensar nu val” .
Меж двух миндальных деревьев в цвету,
Прижимал он виолу к себе;
И ещё один: “s’adora” .
“Possum ego naturae
non meminisse tuae!” Qui son Properzio et Ovidio .

Ветви не свежее
там, где ростки миндаля
зелень марта вбирают.
И в тот год я поехал во Фрейбург,
И Реннерт сказал: “Никто, нет, никто
Ничего не знает о провансальском, но если кто-нибудь и знает,
Так это старик Лéви” .
И я поехал во Фрейбург,
А каникулы лишь начинались,
Студенты разъезжались на лето,
Фрейбург im Breisgau,
И везде чисто, всё казалось чистым после Италии.

И пришёл я к старику Лéви, и было тогда 6-30
вечера, а он прошёл пол-Фрейбурга
перед обедом, чтобы взглянуть на две полоски
копий Арнаута, settant’uno R. superiore (Ambrosiana) .
Я не очень-то сумел напеть ему мелодию.
И он спросил: “Хорошо, о чём же вам рассказать?”
И я ответил: “Не знаю, сэр, или:
“Да, доктор, как вы понимаете слово ‘noigandres’”?
И он ответил: “Noigandres! NOIgandres!
Вы знает, шест месяц свой жизни
Когда я кашдую ночь иду в кроват, я спрашиваю себя:
Noigandres!, эй, noigandres,
Какой Дьяффол это может значить”!
Ветер над оливами, строй лютиков,
У светлого края утёсов
Журчит вода, и в воздухе запах сосен
И сенокоса на полях косаря-солнца.
Агостино, Якопо и Бокката .
Вы бы радовались запаху этого края,
Не уставая вовек от пребывания здесь,
В одиночестве или со спутниками.
Звук – словно пенье соловья, слишком далёкое, чтобы расслышать.
Сандро , Бокката и Якопо Селайо;
Лютики, деревья миндальные,
Ветви простёрлись шпалерами,
Дуччо, Агостино; e l’olors
Здешний аромат d’enoi gandres .
Меж ветвей воздух струится,
Кедры под солнцем,
Сена новый покос на склоне холма,
И вода в пойме,
В низине меж двух лугов; звук,
Звук, как я заметил, соловья,
Слишком далёкого, чтобы расслышать.
И свет падает, remir ,
от груди к бёдрам её.

Он играл там у palla .
Паризина – два голубка у алтаря – у окна,
“E’l Marchese
Stava per divenir pazzo
после содеянного” . И случилось сие, когда пала Троя,
И они приплыли сюда и пробили проломы в скалах,
По дороге в Рим, и воздвигли деревянные строенья,
И пришли сюда, condit Atesten …
“Мир! Храни мир, Борсо”.
И сказал он: “Какая-то сука предала нас
(то был Ганелон)
Другого такого ивория им не видать”.
И лёг он на том круглом холме под кедром,
Чуть левее от впадины (говорит Эсте)
У вершины и сказал:
“Сломал я рог свой, басурман, сломал
иворий лучший l’olofans” . И молвил:
“Tan mare fustes”!
и приподнявшись над камнями:
“Нехристь! Покончено с тем басурманом,
Им не видать другого Олифана”.
И были перед стенами они, пред Торо, las almenas ,
(Эсте, Ник Эсте говорит)
Под крепостными стенами
(epi purgo) peur de la hasle ,
И король воскликнул:
“Боже, какая женщина!
Мой Бог, какая женщина”, сказал Король, telo rigido .
“Сестра, Анкурес молвит, она ваша сестра!”
Альф оставил город сей Эльвире, а Санчо хотел
Забрать его у ней, Торо и Замору.
“Испанец чёртов!
Neestho , пусть возвращается…
осенью”.
“Эсте, идём, чёрт тебя бери”. меж стен, шпалер,
Раскрашенных под гобелены стен .
Джунгли:
Зелёная глазурь и перья красные, джунгли,
Основа обновленья, обновлений;
И душу заглушил зелёный джунглей изумруд ,
Ромб мостовых, отчётливые формы
Разрушены, разбиты, тело вечно,
И обновлений необузданность, сумятица,
Основа обновлений, жизни,
Зелёная глазурь
Зоя, Мароция, Зотар ,
ор громогласнее знамён,
глазурь зелёных гроздей винограда и кармазин,
HO BIOS ,
Cosi Elena vedi ,
Тень прорезала ворота в потоке солнечного света;
И многогранный воздух
Плывёт. Внизу взбивает гальку море.
Плывут, и каждый на невидимом плоту,
По бурному потоку незримых вод,
Несомый над равниной, возлежит,
Откинув руку правую назад,
Запястье правое – подушка,
А левая рука – как чашечка цветка:
Большой и безымянный пальцы вместе,
А первые – как лепестки, рука — словно лампада,
Чашечка цветка.
И с головы до ног
Лиловый, бледно-сизый дым, как бы от воскурений,
В бурнус завёрнут каждый, окутан дымом ладана,
Быстрым и радостным как будто.
Окутаны, плывут; и сизый воскурений дым,
Взиваясь быстро, по ветру лениво,
как бы Эол над полем фасолевым, плывёт,
Как свежескошенное сено в свете солнца, фимиам, шафран,
Как мирро без стиракса;
В своей одежде каждый, точно на плотах,
несомый бурным и невидимым потоком;
По направленью к водопаду,
И дальше над потоком вод,
Взмывает яро в воздух пламя раздвоенными языками,
Nel fuoco
D’amore mi mise, nel fuoco d’amore mi mise …
Жёлтый, цвета крокуса, ярко-шафранный,
И, словно вспыхивает фимиам,
Так в воздухе тела охватывает пламя,
“…Mi misse, il mio sposo novello.”
Потоком бурным выброшен в водоворот

Иль по теченью плыл. Иль оглянулся на поток;
Другие приближались к водопаду,
Как бы из тени выходя на свет зари, покров их одеяний
Теперь пурпурен и оранжев был,
И синяя вода, сокрыта мглой за ними,
обрушивалась в водопад,
Взбивая гальку, бормотало море,
вздыхая шумно:
хах хах аха шамм, шамб, ах
оух оух араха шамм, бхаа.
И от плывущих тел дым воскурений шёл,
голубо-сизый, над ними лиловея.
Шельф лотофагов ,
Воздушный, как прогал в эфире.
Возлежа
С серебряною spilla ,
Шар, словно из расплавленного янтаря, заверчен, выхвачен, повёрнут.
С изысканными ногтями, лотофаги презрительно-тихи,
Voce –profondo :
“Ни смерти не устрашились, ни боли ради красоты такой;
Коль навредишь, то лишь себе”.
А ниже – кости белые, вдали,
Их тьмы и тьмы.
“Чего достигли с Одиссеем,
Те, кто погибли в круговерти,
И те, кто трудились многотщетно после,
Питаясь мясом краденым, прикованные к веслам,
Дабы великой славы он достиг
И ночью возлежал с богиней?
Их имена не высечены в бронзе,
И рядом с Ельпеноровым нет вёсел их;
Ни холма гробового возле моря.
Не довелось им зреть оливы возле Спарты,
Ни листьев их зелёных, ни пожухлых,
Ни средь ветвей игру лучей;
Ни залов бронзовых, ни очагов не зрели,
Не возлежали со служанками царицы,
Не разделяла ложе Кирка с ними, Кирка Титания ,
Калипсо плоть познать не довелось им,
Ни даже юбок шёлковых её прикосновенье к бедрам их.
Награда! Что им даровали?
Воск для ушей.
Яд и воск,
и соль могилы подле пастбища быков,
neson amumona ,
головы их, как вороны морские в пучине,
Чёрные пятна, водоросли, поражённые молнией бога;
Говяжья тушёнка Аполлона, по десять банок на корабль”.
Ligur’ aoide .

И от низины, где бил родник,
Наискосок, назад, направо дороги вьются, тропа в траве,
Подарок хана, хищный леопард , Салюстий юный
С Икзоттой; и нежный дёрн ,
Ac ferae familiaris , и медленные колесницы,
Пантеры мягколапые.
Как ложе бога Сна, ровна равнина,
как для триумфа, колесницы тяжелы,

Их, позлащённых, влекут колёса тяжко,
Пантеры к ним прикованы цепями,
Над нежным дёрном, в покров облачена фигура,
Цвет розы, красный, кармазин,
И в синей мгле – как ржавчина на солнце,
А в белом облаке, плывущем над равниной –
Глава на согнутой руке, откинута;
Дорога пятится, петляет, и в лик скалы упёршись,
Скала, как занавес, вся в складках,
Проскальзывает под скалу,
В лице скалы – квадраты углублений, словно chiostri ,
Хрустальные колонны, и вырезаны на капителях павлины,
Ступают лапы мягкие зверей, влекущих колесницы,
Без скрипа медленно, едва ползут они,
Прильнув к окошкам, смотрят на дорогу
le donne i cavalieri
и гладконежный лик сокрыл hennin ,
Украшены цветами рукава,
Огромный золотой чертополох иль амарант,
Златые жёлуди иль алые,
Cramoisi и diaspre
Сквозь прорези на бархате сияет белизна,
Хрустальные колонны, аканф , венчают главы колонн сирены,
И наконец, апофеоз барокко в позолоте —
Переплелись две с канеллюрами колонны
Ванокка полуобнажённая склонилась,
а позади неё пустынный зал.
“Мир!
Борсо… Борсо!”

Перевел Я. Пробштейн


Canto XXI

“Храни мир, Борсо!” Где мы остановились?
Продолжай дело,
благодаря которому, а не рес публике,
Я стал тем, кто я есть,
Когда я беден был и разорён,
Все они знали меня, все эти cittadini ,
И все они попирали меня, della gloria.”
Получил в 1429 в наследство 178 221 флорин di sugello ,
Как записано в красном кожаном дневнике Козимо. Di sugello .
И “опорожнил своим кредитом казну Венеции,
То был Козимо, —
И Неаполя, заставив мирный договор их подписать” .
И взял он мальчика по имени Фичино
И выучил его греческому;
“С четырьмя локтями красной ткани на человека,
я создам столько достойных граждан, писал Козимо,
Сколько пожелаете” .
Col credito suo…
Napoli e Venezia… di danari
Costretti…Napoli e Venezia…a quella pace…
Либо в другое время… ах, ладно, пошли дальше…
И Пьеро востребовал кредиты
(Диотисальви подал ему эту идею) ,
И лопнули фирмы до самого Авиньона,
И Пьеро чуть не прикончили,
И молодой Лауро поскакал впереди него по дороге
И сказал: “Да, отец едет следом” .
По завещанию в ‘69-ом, в декабре, оставил мне 237 989 флоринов,
Как записано в моей большой зелёной книге учёта,
In carta di carpetto ;
И с 34-го, как я посчитал. до прошлого года,
Мы истратили 600 000 и более того
На строительство, налоги и благотворительность.
Ник Удзано видел, как мы ехали. Он был против этого, честно,
И предупредил их. Они бы убили его,
И Козимо бы убили, но он подкупил их;
Но они убили Джулиано . E dificile,
A Firenze difficile viver ricco
Senza aver lo stato.
“E non avendo stato Piccinino
Dovera temerlo qualque era in stato” .
И “этот человек исходил кровавым потом, чтобы построить железную дорогу” ;
“Не могли бы вы, писал г-н Джефферсон ,
Найти мне садовника,
Который бы умел играть на валторне?
Ограниченность американских средств
Не позволяет мне иметь домашний оркестр,
Однако я полагаю, что страсть к музыке
Должна соответствовать экономике, законы которой
Мы обязаны соблюдать. Я держу среди слуг
Садовника, ткача, столяра и каменотёса,
К которым я бы прибавил виноградаря. В такой стране,
Как ваша (то бишь в Бургундии), где музыку
Культивируют и исполняют все слои населения,
Полагаю, могут найтись люди данных профессий, которые
Могли бы играть на валторне, кларнете или гобое и на фаготе, чтобы
Получился оркестр из двух валторн, двух
Кларнетов, двух гобоев и фагота, без увеличения
Домашних расходов. Гарантируется работа
На шесть лет
(affatigandose per suo piacer o non )
По окончании же данного срока, им будет оказана помощь, если они
Того пожелают, вернуться в их страну, что может побудить
Их приехать сюда на работу за разумную плату. Не желаю
Утруждать вас, но возможно, в вашем каждодневном
Общении, вы могли бы найти людей, которые
Захотели бы приехать в Америку. Трезвость и добрый нрав
Были бы желательными чертами их характеров”.
Июнь 1778, Монтеселло .

А в июле я поехал в Милан к герцогу Галеацу
На крестины его ребёнка,
Хотя были и более достойные крестники,
И преподнёс его супруге золотое ожерелье с бриллиантом
Стоимостью около 3000 дукатов, в связи с чем
Сей синьор Галеац Сфорца Висконти пожелал,
Чтобы я был крестным отцом всех его детей.

Ещё одна бесславная война и беспокойный мир.

И султан отправил ему убийцу его брата ,
А султан Египта прислал ему льва ,
И он породил одного папу, одного сына и четыре дочери
И университет в Пизе (Лауро Медичи) ,
И едва не разорился,
И купил земли в Сиене и Пизе
И добился мира собственным красноречием в Неаполе .
И трава пробивалась сквозь пол храма
Или там, где мог быть пол,
Золото меркнет во мраке
Под чёрно-голубою крышей мавзолея Плацидии ,
Эксархат , и мы сидим здесь,
Возле арены, les gradins …
И палаццо без фундамента нависает на заре
Низкою дымкой над отметкой прилива;
И плывёт nel tramonto
Золотою дымкой над отметкой прилива.
Tesserae пола и узоры.
Дураки сеют новое разрушение;
ночь над зелёным океаном,
И сухая чернота ночи.
Ночь золотого тигра ,
И сухие языки огня,
Голоса процессии,
Смутно доносятся откуда-то снизу от нас,
И бронзовые вспышки моря в блеске солнца,
Как тёмное вино в тени.
“Ветер меж горами и морем”
Одна сфера дерева чернеет на фоне моря,
другая светла на закатном солнце,
Киль солнца просел под тяжестью тучи,
И спустя час сухая тьма,
В воздухе плывущий огонёк, гонады в кисее ,
Сухой огонёк, лепесток, рождённый из ветра.
Gignetei kalon ,
Непроницаемая, как невежество старух.
На заре, словно флот приплывший после Акция ,
Берег к востоку, преобразился,
И старик, сгребает листья:
“Будь ты проклят, Мидас, Мидас у которого нет Пана”!
А ныне в долине,
В долине за краем дня:
“Растите с соснами в Исе ,
Как Нил взбухает вместе с Инопом,
Как Нил опадает вместе с Инопом” .
Феб, turris eburnea
иворий на фоне кобальта,
И ветви прорезались в воздухе,
Листья прорезались в воздухе,
Гончие на зелёном склоне холма,
вода всё чернеет в тени.
В живительном воздухе
то появляются, то исчезают боги,
Паллада с молодой совою в чаше руки ,
А ночью бег оленя, леопарда,
Совиный глаз среди ветвей сосны.
На пальмовом листе – луна,
сумятица;
Сумятица – источник обновленья,
Жёлтое крыло бледнеет в лучах луны,
Зелёное крыло бледнеет в лучах луны,
Гранат бледнеет в лучах луны,
Белый рог бледнеет в лучах луны, и Титания
У отверстия источника,
Ступени вырублены в базальте.
Плясали, как Афамия, плясали как Фаэтуса ,
Их вены осиянны цветом,
Сильны, как бы напившись крови,
Их вены осиянны цветом,
В смутно-дымящихся устах багрец. Её похитил Дий .

И старик ехал по дороге,
и асфоделями хлестал мула .

Перевел Я. Пробштейн


Canto XXII

И тот человек исходил кровавым потом,
чтобы построить железную дорогу ,
И что же он получил за это?
И вот что он сказал: “Поскольку голова,
Как и в каждой войне с индейцами, стоит правительству
20 000 долларов каждая,
То есть, чтобы убить индейского воина, быть может, гуманнее
И даже дешевле дать им образование.
И был ещё другой тип, Уоренхаузер ,
Победивший и разоривший его,
То была легенда американской курии , давшей ему,
Уоренхаузеру, разрешение построить Северо-западную железную дорогу
И по ходу дела использовать древесину вырубленного леса,
И он вырубил дорогу через лес
В две мили шириной, все абсолютно законно.
Кто мог его остановить?!

И он пришёл и заявил: “Я не могу этого сделать,
За такую цену мы этого сделать не сможем”.
Это было во время прошлой войны, здесь, в Англии,
Он делал детали для турбины,
Какого-то военного самолёта;
А инспектор спрашивает: “Сколько отказов?”
“Что вы имеете в виду под отказами?”
А инспектор говорит: “Ну сколько вы получили?”
И Джо отвечает: “У нас не было ни одного отказа, наше…”
Тогда инспектор и говорит: “Ну, в таком случае, вы, конечно,
не можете делать это” .
Стоимость жизни на западе.
А К. Х. спросил у известного г-на Бьюкоса :
“В чём причина высокой стоимости жизни?” и г-н Бьюкос,
Экономист, который консультировал правительства, заявил:
“Отсутствие рабочей силы”.
А в это время было два миллиона безработных.
И К.Х. заткнулся, а после сказал:
“Сэкономлю-ка лучше дыханье, чтоб остужать свою кашу”,
Я, однако, не стал и продолжал нападать на г-на Бьюкоса,
Который в итоге сказал: “Я ортодоксальный
Экономист”.
Jesu Christo!
Standu nel paradiso terrestre
Pensando come si fesse compagna d’Adamo!!!

И Господин Х.Б. написал в контору:
Я был бы рад принять книгу К.Х.,
Но тогда моя собственная будет казаться такой устаревшей.
Да хранит небо
Неискушенного читателя. Всё состояние
Мак Нарпен и компании основано
На “Золотой сокровищнице” Пэлгрейва . Nel paradiso terrestre

И весь материал использован,
И всё на своём месте, и ничего не осталось,
Чтобы составить una compagna d’Adamo. Come si fesse?
E poi ha vishtu una volpe ,
И хвост volpe, лисицы,
Пушистый, стелющийся и красивый, e pensava :
Хорошее дело;
И лиса прочла в его глазах, что он собирается делать,
Corre, volpe corre, Christu corre, volpecorre,
Christucorre, e dav’ un saltu, ed ha preso la coda
Della volpe , и volpe рванулась на волю
И оставила хвост в его руке, e di questu
Fu fatta,
E per questu
E la donna una furia,
Una fuRRia-e-una rabbia .

А на улице меня окликнул голос.
“Гааспадиин Фриэр ! Гааспадиин…”
А я-то думал, что я за три
Тысячи миль от дома;
И знаком-то он был со мной всего три дня много лет назад,
И через неделю как-то раз он сказал: “Вы б хтели
Познакомиться с цеельным человеком, да с оч-шень цеельным человеком”.
И так я познакомился с Мохамедом Бен Абт эль Хьямидом ,
И весь тот вечер он всё время
Рассуждал о продаже рубашек
И пил горячий виски. Моряки
Бывали там двое суток в неделю и наводняли кафе,
А гибралтарцы так доставали их,
Что они уже не могли в натуре терпеть
И все перебирались в Кальпе (Lyceo)
















Это – для губернатора Гибель Тара .
“Джин-джер! Джин-джер! – орал Мохамед,
Дай же ему пятак”.
И зашёл парень в красной феске и осклабился на Мохамеда,
А тот плюнул через столики метра на четыре
В Мустафу. И на том приветствии
Всё тогда закончилось, но через трое суток
Джинджер пришёл опять как клиент и взял назад деньги у Мохамеда.
Тот не продал ни одной рубашки в тот вторник.
А я встретил Юсуфа и ещё восьмерых на улице
И спросил: “Ну и чем всё закончилось?”
И Юсуф ответил: “Очень глупо, ему это встанет
В семьдесят шесть за исковое заявление –
Мохамед хочет судить его за клевету –
Это ж надо, подать в суд!
Потом я поехал в Гранаду,
А когда вернулся, встретил Джинджера и спросил:
“Чем всё закончилось?”
И он ответил: “А-а, отдал я ему тот
Пятак. Взыскано шерифом”.
И все они сидели в Лицее,
Таксисты, парни из табачных лавок,
И гид Эдварда Седьмого , и все они были
За отделение .
Танцзалы закрывались в два утра
По распоряжению губернатора. А как-то на пирсе
Встретился толстяк из Род-Айденда, заявивший:
“Чёрт возьми! Я проехал через всю Италию
И нигде не влипал!
Но это место кишит негодяями”.
А Юсуф в ответ: “Неужта? а багатеи
В вашай стране, как они разбогатели –
Они что, не грабили бедных?”
И толстяк заткнулся и ретировался.
А Юсуф заметил: “Что, проехал всю Йиталию
И нихде не влип, да он просто враль.
Когда ежжу куда-нибудь заграницу,
Я всигда влипаю.
Когда едешь заграницу,
Должён влипнуть; когда сюда приезжают иностранцы, я их надуваю.
И мы пошли в синагогу,
Полную серебряных светильников,
А на верхней галерее старинные скамьи;
И вошёл левит с шестью маленькими хористами,
И начал обряд, завывая
Так, будто служба состояла из анекдотов,
И они прочли всю книгу целиком;
И вошли священники и служки,
Пять или шесть, и рэбе,
И сел он, и улыбнулся, и вытащил табакерку,
И втянул полную щёпоть, и опять улыбнулся,
И подозвал мальчишку-хориста и что-то шепнул,
И кивнул на какого-то старпёра,
И мальчик поднёс ему табакерку, и тот улыбнулся,
И кивнул, и втянул полную щёпоть,
И мальчик принёс табакерку рэбе,
И тот улыбнулся, e faceva bisbiglio ,
И мальчишка потащил табакерку
ещё какому-то бородатому старпёру,
И тот нюхнул полную щёпоть,
И так далее, пока каждый не нюхнул;
А потом рэбе посмотрел на незнакомца, и все они
Заулыбались – рты до ушей, и рэбе
Шептал на пару минут дольше,
И парнишка принёс мне табакерку,
И я улыбнулся и втянул полную щёпоть.
А потом они вынесли свитки закона
И прошли небольшой процессией,
И все целовали кисти закладок.
А ещё слушалось дело о насилии и шантаже
В суде позади большого патио
полного глициний;
А позже я плыл в лодке с негром в красной феске, Мустафой,
И я сказал ему: “Юсуф, чертовски хороший парень, Юсуф”.
А он мне в ответ: “Да, он хаа-роший парень,
Но вааще-то болтун,
он болтун”.
А судья говорит: “Вуаль слишком длинна .
И девушка снимая вуаль,
Которую она прицепила к шляпке булавкой:
“Это не вуаль, говорит, то шарф”.
А судья говорит:
“Не знаете разве, что не дозволены пуговицы?”.
А она отвечает: “То не пуговицы, то украшенья.
Разве не видите, что нет петель?”
А судья заявляет: “Как бы то ни было, не дозволено носить горностай”.
“Горностай? – отвечает девушка, не горностай это вовсе,
Это lattittzo” .
А судья спрашивает: “И что же такое lattittzo?”
И девушка отвечает:
“То животное”.

Синьоры, сами блюдите законы.

Перевел Я. Пробштейн

Canto XXIII

“Et omniformis, сказал Пселл, — “omnis
Intellectus est “. Божий огонь. Гемист :
“С этой религией никогда
Не сделать греков людьми.
Но воздвигнуть стену вокруг Пелопонеса
И организовать, и…
послать к дьяволу сих эталийских варваров”.
И корабль Новви поплыл в бурю
Или по крайней мере они выбросили книги за борт .

Как растворить иролин в сахаре… Houille blanche,
Auto-chenille , уничтожает все бактерии в почках,
Invention-d’entités-plus-ou-moins-abstraits-
En-nombre-égal-aux-choses-à-expliquer…
La Science ne peut pas y consister . “J’ai
Obtenu une brulure, сказал месье Кюри или другой учёный,
“Qui m’a coûté six mois de guérison” .
и продолжал эксперименты.
Tropismes! “Мы полагаем, что притяжение имеет химическую природу”.

Солнце в золотой чаше
Нисходит в глубокие воды океана

 
ima vada noctis obscurae
Несомненно, ища размножения в хлебной плесени
   
(“Словообразование сомнительно”. Идиот
Одиссей пахал песок .)
аликсантос, алиотрефес, ейскатабайне , вглубь,
спустился, дабы, пройдя океан,
перейти, пересечь,

,
 

Именно, selv’ oscura
А утром, во фригийском колпаке,
Босой, сбрасывая песок из их челна
Гиперионидес!
А роза выросла, пока я спал ,
И струны сотрясаются от музыки,
Козлоногий, веточки под копытом;
Мы здесь, на холме под маслинами,
Где мог бы весло пронести человек ,
А лодка там, в бухте;
И когда мы лежали так осенью,
Под шпалерами или под стеной, окрашенной внизу под шпалеры,
А вверху – как розовый сад,
И звук доносился с перекрёстка;
И когда мы стояли там,
Глядя на дорогу из окна,
У окна Фа Хан и я,
И волосы её были перевязаны золотыми шнурками,
Облако над горой, ущелье в дымке как морской окаём.

Лист над листом, зарёй озарённая ветвь в небе,
А море темнеет под ветром,
Паруса лодки висят у причала,
Облако, как перевёрнутый парус,
И человек швыряет песок у стены моря,
Маслины там, на горе,
куда мог бы весло пронести человек на плече.

И мой брат, Де Маэнсак ,
Побился со мной об заклад на замок,
И мы бросили монету на жребий,
И я, Аустор, выиграл жребий и замок,
А он поехал в Тьерси, жонглёр,
Зарабатывая на жизнь по дороге,
И дважды приезжал он в Тьерси,
И похитил девушку там, только что выданную за Бернарта.

И поехал в Овернь он к дофину ,
А Тьерси пришел с вооружённым отрядом в Овернь,
И вернулся за армией,
И подошёл с армией к Оверни,
Но не получил ни Пейре, ни женщины .
И поехал он, минуя Шедье,
А после поехал в Монсегюр,
после того, как закончилось всё,
И они не оставили даже ступени ,
Симон был уже мёртв ,
И нас называли они манихеями ,
Что бы к дьяволу это ни значило.

И было сие когда пала Троя, да, тот самый,
superbo Ilion …
И вдаль поплыли они ,
Сидя на шкотах кормы,
Под укрытием острова,
А ветер от острова дул.
“Тет-тет…”
“Что это?” – молвил Анхиз.
“Тетнеке , кормчий сказал, полагаю,
Они вопиют оттого, что Адонис девственным умер” .
“Ха! Тет…, промолвил Анхиз,
да, учинили они беспорядок кровавый в городе этом” .

“Царь фригийский Отрей,
Сей царь мне отец” .
и узрели тогда, как волны обретали форму,
Как затвердело море в сверкавший кристалл,
Как не терявшие форму волны вздымались, форму храня.
И ни один луч пронзить их не мог.

Перевёл Ян Пробштейн


Canto XXIV

Как гласит книга указов:
Февр. 1422.
Мы желаем, чтобы наши доверенные дали Дзоанну из
Римини ,
Нашему слуге, шесть лир marchesini ,
За три приза, кои он завоевал, участвуя в скачках на наших barbarisci ,
по цене, о коей было условлено. Скачки, на которых он победил,
были в Модене, Сан Петрони в Болонье
и последняя в Сан Цорсо .
(Подпись) Паризина Маркиза

…заплатить им за переплёт
un libro franxese che si chiama Tristano …

Carissimi nostri

Дзоанни да Римини
выиграл скачки в Милане на нашей лошади и пишет, что
ныне находится на постоялом дворе и просит денег.
Пошлите, сколько сочтёте необходимым,
но когда вы вернёте его в Феррару, выясните,
что он сделал с первой суммой, полагаю, более 25 дукатов,
Однако пошлите деньги быстрее, ибо я не желаю, чтобы
он находился на том постоялом дворе.
…духи, зерно для попугая, гребни, два больших и два
малых из Венеции для госпожи маркизы…
…20 дукатов
отдать нашему другу, коий заплатил за эту
нашу поездку в Романью…
…verde calore predeletto , 25 дукатов ziparello ,
вышитую серебром, для Уго , fiolo del Signore …

(27 нояб. 1427)
PROCURATIO NOMINE PATRIS , Лионелло Эсте
(делающий приготовления приданого для Маргариты, своей сестры ,
выдаваемой за Роберто Малатесту из Римини )
natae praelibati margaritae
Ill. D. Nicolai Marchionis Esten. et Sponsae :
Крепость Гуальдо с неограниченной властью гражданской и уголовной:
Налагать штраф и карать всех преступников,
как и в других землях их,
“кою
крепость, удел в Гуальдо, Светлейший
Николай, маркиз Эсте, получил от вышеуказанного
Дона Карло (Малатесты)
в приданое
Светлейшей Государыни Паризины Маркизы”.
Собственноручно Д. Микаели де Магнабуци,
Государств. нотар. Ферр.
И Д. Николае Гвидуччоли де Ремини .
Sequit bonorum descriptio .

А в ранней юности он, по следам Одиссея ,
На Киферу (в 1413 г.) “dove fu Elena rapta da Paris”
Обеды в апельсиновых рощах, дельфины подплывали к судам,
Остатки Рима в Пуле , благоприятный ветер до Наксоса,
Ora vela, ora a remi, sino ad ora di vespero ,
Или с упругим парусом минуя кривое предплечье земли
Кефалонии,
И на Корфу греческие певцы; на Родосе
Ветряки, и на Пафос ,
Мальчишки с осликами, пыль, пустыни, Ерусалим, бакшиш
И бесконечная суета с паспортами;
Одну гросси за Иорданию, поедешь туда или нет,
Школа, куда в детстве Мадонна
Ходила учиться грамоте, и дом Пилата, закрыт для публики;
2 сольди за Масличную гору (сарацинам)
И никакой жалости под древом Иуды; и
“Здесь Христос положил большой палец на скалу,
Говоря: hic est medium mundi” .
(Сие, уверяю, случилось.
Ego, scriptor cantilenae .)
К худшему ли? К лучшему ли? но было.
После чего, девушки-гречанки на Корфу
И дамы, венецианки, и все они пели по вечерам
Benche niuno cantase , хотя никто из них не умел петь,
Свидетель тому Лючино дель Кампо
Да один турок-фокусник, и они омылись в ванне,
Когда выбрались из Иерусалима,
И с собою везли: одного леопарда с Кипра
И соколов и маленьких птичек с Кипра,
Ястребов-перепелятников и борзых из Турции
На племя в Ферраре, скрестить с тонконогой феррарской,
Сов, ястребов, рыболовецкие снасти.

Мы обезглавили Альдоврандино (1425, vent’uno Maggio ),
Коий был причиной сего зла, а затем
По приказу маркиза обезглавили Уго. И Капитан:
“Signor…si” . и маркиз начал рыдать:
“Fa me hora tagliar la testa
dapoi cosi presto hai decapitato il mio Ugo” .
Rodento con denti una bachetta che havea in mani .
И провёл ту ночь в рыданьях, призывая Уго, своего сына.
Обходительный, с бычьей шеей, он ввёл в оборот обольщение
Вместо насилия среди властителей, ter pacis Italiae auctor ;
Мальчишки-бурлаки тянули бечеву вдоль реки
Tre cento bastardi (или bombardi выпущенных на его погребении) ,
А на следующий год – штандарт из Венеции
(Они отменили скачки)
И жезл от совета Флоренции .
“Красивой наружности, с благородными манерами”,
Сорок лет ему было тогда;
“И среди прочего они казнили жену судьи,
Судьи благородного происхождения,
И взяли мадонну Лаодамию дельи Ромеи
И обезглавили её перед pa della justicia ;
А в Модене – мадонну Агнесину,
Отравившую своего мужа,
“Всех женщин, известных распутством,
Дабы не только его жена пострадала”.
На сём приказы кончаются.
И в 31-м он женился на Монне Рикарде .

Карл … scavoir faisans…et advenir…a haute
Noblesse du Linage et Hostel… e faictz hautex…
Vaillance… affection… notre dict Cousin…
puissance, auctorite Royal… il et ses hors yssus… et
a leur loise avoir doresenavant
A TOUSIUOURS EN LEURS ARMES ESCARTELURE
…trois fleurs Liz d’or… en champs a’asur dentelle…
ioissent et usent.
Mil CCCC trente et ung, counseil
à Chinon, le Roy, l’Esne de la Trimouill,
Vendoise, Jehan Rabateau .

А в 32-м приехал маркиз Салюццо
Их навестить, зятя и дочь,
И повидать Геркулеса , внука, piccolo e putino .
И в 41-м Полента поехал в Венецию ,
Не послушавшись предупрежденья Никколо,
И был проглочен сим городом.
E fu sepulto nudo , Никколо,
Без украшательств, как приказал в завещании,
Ter pacis Italie .
А если хотите знать, что стало с его статуей:
Я учился стрельбе из винтовки в Бондено ,
И священник послал мальчика в скобяную лавку,
И тот принёс гвозди, завёрнутые в бумагу,
И это был листок из дневника,
И он забрал остальные листы из лавки
(говорит Кассини, libraio )
И на первой странице дневника из обертки
Было описано, как во времена Наполеона
Металл из Модены
Везли по Via del Po
В Пьяченцу, на пушки, колокола, дверные ручки,
И статуи маркизов Никколо и Борсо,
Которые были воздвигнуты на колоннах на пьяцце.
И коммандор сделал из дневника монографию,
И не прибавив ни слова, я сообщил и послал ему
Имя священника.

И после него и его времени
Остались любители пирожного, потребители сладенького,
Кои читали весь день per diletto ,
А ночную работу оставляли слугам;
Феррара, paradiso dei sarti, “feste stomagose” .

“Может ли быть, Божественный Аполлон,
Чтоб я мог похитить твои стада?
Дитя моего возраста, сущий младенец,
Да и кроме того, я был всю ночь здесь, в своей колыбели” .
“Альберт породил меня, Тура расписал мои стены ,
А графиня Джулия продала на фабрику …
Перевёл Ян Пробштейн


Canto XXV

КНИГА БОЛЬШОГО СОВЕТА
1255 г. да будет исполнено:
Не дозоляется играть в кости в зале
Совета, ни в малом дворе под страхом
наказания в 20 динаров, да вступит в силу:
1266 никому из советников не дозволяется бросать кости
нигде во дворце или
в лоджии Риальто под страхом наказания
в десять сольди либо половины сей суммы для детей, а если
не заплатят, бросить их в воду. да будет исполнено
In libro pactorum
Ради вечной памяти,
Как ныне живущих так и будущих поколений et
quod publice innotescat
в указанную дату, dicto millessimo
нашего светлейшего господина, Государя Джованни Соранцо ,
божьей милостью дожа Венеции, в Курии
Дворца Дожей,
под портиком рядом с резиденцией
Управляющего и герольдов господина Дожа.
внизу указанного помещения, под навесом или в клетках
или в комнате с деревянным решётками (trabesilis) , подобно погребу,
один лев-самец и одна самка simul commorantes ,
кои звери были дадены Государю Дожу младенцами
Государем королём Сицилии Фредериком ,
Упомянутый лев познал плотски по законам природы ту
упомянутую львицу и оплодотворил её таким способом,
что животные прыгнули друг на друга и совокупились,
по словам нескольких видевших сие свидетелей,
Коя львица забеременела около трёх месяцев назад
(как показано теми, кто видел сей наскок на неё),
и в указанную millessimo , и месяц, в воскресенье
12-го дня сентября месяца на рассвете
в день св. Марка, рано, но когда уже рассвело,
указанная львица, в согласии с природой животных,
окотилась per naturam тремя львятами vivos et pilosos ,
живыми и покрытыми шерстью, кои родившись, тотчас начали жить и двигаться
и вращались волчками вкруг матери по
вышеупомянутой комнате, как сие наблюдал упомянутый Дож и
все венецианцы и другой народ, бывший
в Венеции в тот день, кои согласились единодушно, что сие
было дивным зрелищем. И один из новорождённых зверей самец,
а другие две самки
Я, Джованни Маркесини, герцогский секретарь
Венеции, свидетель, лицезревший
рождение сих животных, по поручению
упомянутого дожа написал сие
и приобщил к делу.

Ещё есть записка также от Понтия Пилата, датированная “годом 33”.

Две колонны (1323 по Р.Х.) для церкви Сан Никколо
во дворце дожей – всего 12 лир.
Келарям Сан Марко за вход во
дворец, за покрытие позолотой образов и льва над дверью
… заплатить…

Да будет исполнено:
Донне Соранции Соранцо , коей дозволяется прибыть
на праздник Вознесенья ночью в крытой лодке и
причалить к освещённой ripa del Palazzo , и как только она узреет
Христову кровь, немедленно отбыть во дворец, где ей
дозволено оставаться VIII дней, дабы навестить Дожа, её
отца, и во всё это время не покидать дворца и не
спускаться по дворцовой лестнице, а ежели спустится,
должна вернуться ночью в лодке, коя также должна
быть закрыта. Может быть отменено по решению совета.
Принято 5 членами совета.

1335 г. 3 лиры 15 грошей на камень для изваяния льва.
1340 г. Совет благородных, Марк Эрицио,
Ник. Сперанцо, Томассо Градонико :
Новый зал
должен быть воздвигнут над помещеньем ночной стражи
и над колоннами, выходящими на канал там, где дорога…

…из-за зловонья темницы. 1344 г.
1409… поелику светлейший дож едва
может выпрямиться во весь рост в своей комнате…

vadit pars ,две лиры гросси
каменную лестницу, 1415, ради украшенья дворца
254 da parte
de non 23
4 non sincere
То бишь: они возвели надстройку над аркадами,
и дворец на заре нависает во мгле,
в дымке,
или когда подплываешь, минуя murazzi ,
барка медленно плывёт под луной,
и голос раздаётся под парусом.
Дымка развеялась.
И Сульпиция ,
Зеленеют побеги, а деревья в роще
Белелеют, покрыты новой корой,
“как ваятель зрит форму в воздухе
прежде, чем взяться за молоток и резец,
и зрит изнутри и снаружи,
с четырёх сторон,
не одно лишь лицо удожнику зримо,
без изъяна иворий:
“Pone metum Cerinthe”
Ляг там, в высокой мягкой траве,
И положи флейту подле бёдра её,
Сульпиция, фавны, прутья торчком,
собрались вкруг неё,
Над травой зыблется воздух,
Зефир течёт овевает её;
“deus nec laedit amantes”.
Hic mihi dies sanctus ;
А из каменных впадин – скорбные голоса,
Тяжкий звук:
“Sero, sero …
Ничего не создали мы, не привели в порядок
Ни дом, ни резьбу украшений,
А то, о чём думали мы, обдумывали слишком долго;
Выводы наши порочными не были,
Но шли мы к ним слишком долго.
В решете носили мы воду”.
А по звонким скважинам тростника взмывает музыка, и пенье хора
Разносится юных фавнов: “Pone metum,
Metum, nec deus laedit” .

И тень принимает форму,
Благородные очертанья безжизненны, сии Щели , долина,
мёртвые слова, хранящие форму,
и крик: “Civis Romanus” .
Прозрачный воздух, сумрак, сумрак,
Мёртвые идеи, не обретшие плоти, кровавый обряд,
Тщеславье Феррары .

Яснее теней на горной дороге
Явилась из расщелины скалы – Фаэтуса ,
Выходя вместе с ними,
Вино в дымящихся смутно устах ,
Сполохи пламени из дымящейся горы,
Даже там, у лугов Флегетона ,
Заглушающие флейту: “Pone metum” .
Угасая, дабы несли они своё нутро пред собой
И бессмертные, прозревали
Форму, формы и обновленье, боги явились в воздухе ,
Зримые формы, а затем прозрачность,
Ясная пустота, без образов, Напиштим ,
Сотворив, сбросил богов своих в νους .

“как скульптор прозревает формы в воздухе…
как стекло, зримое под водой”,
“Царь Отрей, мой отец…”
и видели, как волны, принимали форму кристалла,
а звуки музыки претворялись в грани воздуха,
и разум двигался там, впереди,
так что, музыке двигаться не было нужды.

…сторону, выходящую на площадь, худшую сторону комнаты,
которой никто не хотел заниматься,
и сделать её дёшево, либо гораздо дешевле…
(подпись) Тициан, 31 мая 1513 г .

Было бы желательно, чтобы картина
Тициана была закончена, четвёртая рама от двери
справа от зала Большого Совета, начатая
маэстро Тицианом из Кадора, поелику она
незавершена, сие задерживает украшенье упомянутого зала
с той стороны, которая на виду у всех. Мы
предлагаем, дабы властью сего Совета, упомянутого маэстро
Тициана обязать сие полотно завершить,
а паче того не сделает, то потеряет
ожидаемое вознаграждение Fondamenta delli Thodeschi
и более того, обязан будет вернуть все деньги, получ. в кач-ве аванса за
упомянутое полотно. 11 авг. 1522 г.
Сер Леонард Эмо , Sapiens Consulij :
Сер Филипп Капелло , Sapiens Terrae Firmae :

В 1513 г., в последний день мая, мы передали
Тициану из Кадора, живописцу, право вознаграждения
Fondamenta dei Thodeschi, первый будучи не занят,
1516 г. 5-го декабря было объявлено, что
без дальнейшего ожидания вакансии, он займет
должность, кою занимал Джан Беллино ,
при условии, что изобразит сухопутную битву
в Зале нашего Большого Совета на стене,
выходящей на площадь над Большим Каналом, сей Тициан
после кончины упомянутого Джана Беллина стал обладателем
Sensaria и около двадцати лет получал сие
жалованье, а именно около 100 дукатов в год, не считая
суммы от 18 до 20 дукатов налогов, ежегодно возвращаемых ему,
признано уместным, что поскольку он не работал, он не должен
получать упомянутое вознаграждение ПОСЕМУ
да будет постановлено, дабы
упомянутого Тициана из Кадора, живописца, властью сего Совета
обязать и заставить вернуть нашему правительству все деньги,
кои он получил от посредников, за время, в которое
он не работал над картиной в упомянутом
зале, что является обоснованным
за 102, против 38 37 не решили
протокол сената
год 1537, документ 136.

Перевёл Ян Пробштейн

Canto XXVI

И я приехал сюда в ранней юности
И возлёг там, под крокодилом
У колонны, глядя на восток в пятницу,
И сказал: “Завтра я лягу на южной стороне,
А послезавтра – на юго-западной”.
А по ночам распевали в гондолах,
И на лодках плавали с огнями;
Носы вздымались серебро к серебру,
Притягивая свет в темноте. “Relaxetur!”
11-го декабря 1461 г.: этого Пасти выпустить с
caveat
“caveat ire ad Turchum , чтобы держался подальше от
Константинополя,
Коль ему дорого расположение нашего правительства”.
“Книгу совет оставит у себя
(книгу Валтурио “Re Militari” ).

К Николо Сегундино через год, 12-го октября:
“Не оставьте ни одного omnem…как говорят…volve lapidem …
Неиспользованного средства, дабы он, Пий ,
Даровал мир семье Малатеста.
Верные сыны (мы) церкви
(на двух страницах)…
И повидайтесь со всеми кардиналами и племянником…
И во что бы то ни стало сделайте дело.

Наши галеры неукоснительно соблюдали нейтралитет
И были посланы туда ради нейтралитета.
Повидайтесь с Борсо в Ферраре” .

Бернарду Юстиниану , 28-го октября:
“Сегундино должен вернуться с новостями
Через два-три дня после того, как вы получите сие послание”.

Senato Secreto , 28-го октября:
Прибыл мессир Ганнибал из Чезены :
Могут ли они поднять флаг св. Марка
И соединиться с силами Фортинбраса и нашей армией?
Нет, не могут… но тихо, в полнейшей тайне,
Две штуки… То бишь: он может получить
Две тысячи дукатов, чтобы самому нанять людей
Из нашей армии”.

………………………………………………….
… 8 баррелей вина Генриху Английскому …
Олово, саржу, янтарь отправить от нас в Левант ,
Корфу и далее за Корфу …

………………………………………………….
И прибыл сюда Сельво, дож ,
Коий первым украсил мозаикой Сан Марко ,
С супругой, которая прикасалась к пище не иначе, как вилкой,
Sed aureis furculis , то бишь
Маленькими златыми вилами о четырёх зубцах,
Сим прививая пороки роскоши;
И вышли приветствовать дожа Лоренцо Тьеполо
Брадобреи, с головами покрытыми бисером,
Скорняки, мастера по грубой выделке кож
И мастера тонкой отделки,
И мастера по выделке каракуля
С серебряными кубками и флягами с вином,
И кузнецы со стягом-gonfaron
et leurs fioles chargies de vin ,
Стеклудовы в алой одежде
Несли изделия из стекла;
25-го апреля был рыцарский турнир ,
Государь Николо Эсте,
Угаччон деи Контрарини ,
Государь Франческо Гонзага , но первыми выступали
Златокузнецы и ювелиры,
Одетые в алые pellande
Кони покрыты centado
Нанять любую лошадь стоило три дуката,
И было триста пятьдесят лошадей на пьяцце ,
А призом было бриллиантовое ожерелье,
И весь народ верхом прибыл на пьяццу,
В последнем бою сражались по четырнадцать с каждой стороны,
И приз достался негру из Мантуи,
Который приехал с мессиром Гонзага.

И в тот год (38-й) они приехали сюда
2 янв. Маркиз Феррары
в основном, чтоб увидеть греческого императора
И по каналу привезти в свой дом ,
А с императором приехали архиепископы:
Архиепископ Нижней Мореи
И архиепископ Сардский,
И епископы Лакедемонский и Митиленский,
Родосский и Модон Брандосский,
И архиепископы Афинский, Коринфский и Трапезундский,
И главный секретарь и стонолифекс .
И приехал Козимо Медичи “почти как венецианец в Венецию”
(То случится через четыре дня),
А 25-го – государь Сигизмондо да Римини
По государственным делам,
А затем возвратился в лагерь.
В феврале же все они переместились
В Феррару, дабы решить вопрос о святом духе
И кто что породил в Святой Троице . –
Гемист и Стонолифекс,
И можно было животы надорвать от смеха,
Глядя на шляпы и бороды этих греков.

А цеховой дух падал.
Te fili Dux, tuosque successores
Aureo anulo , сочетаться с морем, как с женой;
За то, что разбили императора Мануила
в тысяча сто семьдесят шестом.
В 1175 г. по Р.Х. первый мост в Риальто .
“Можете запечатывать свои указы свинцом, синьор Дзани” .

Ювелиры ехали в мехах с алой подбивкой,
Кони покрыты шёлковой тканью,
Шёлковой тканью, называемой centado,
Из которой до сих пор шьют шали;
А тогда, в той войне против Венгрии
Дядюшка Карло Малатеста трижды был ранен :
Баллистой , мечом и копьём,
А к нашему генералу Пандольфо посланы три легата
С шёлком и серебром,
И с бархатом, с вином и сладостями, дабы поддержать в нём
Per animarla – боевой дух.

“Все, кто в Сан Самуэле (девушки),
Должны перебраться в Риальто
И носить жёлтые шарфы, а также
Их матроны (ruffiane ) .”
“Посла, за его великую мудрость и деньги,
Коий был здесь в изгнании, Козимо
Pater” .
“Государю Луиджи Гонзаге даруется Дом Джустиниани” .

“Епископы Лампаскуса и Кипра,
А также пятьдесят других епископов,
представляющих восточную церковь” .
Марта 8: “Сигизмундо покинул Мантую
Неудовлетворённый…”

И все они умерли, оставили по себе лишь картины.
“Альбицци разграбили банк Медичи” .
“Венецианцы могут стоять на море, приезжать и уезжать со своими семьями,
Свободны на суше и на море
в своих галерах,
Кораблях, судах, с товарами.
2 % на всё, что фактически продано. Никаких налогов свыше того.
Год 6962 от сотворения мира
18-го апреля в Константинополе” .
Ветер в лагуне, южный ветер, ломающий розы.

“Illmo ac exmo (eccellentissimo) princeps et Dno
Государь, мой гоподин, Сфорца :
В ответ на 1-ое п-мо ваш. сият-ва
относит. лошадей, здесь они продаются.
Я говорил, что не осмотрел их тщательно.
Ныне же могу сказать, что вполне осмотрел, и полагаю,
Что есть одиннадцать добрых коней и почти столько же
Упряжных лошадей, коих можно использовать в крайней нужде,
По разумным ценам.
Верно, что есть X или XI больших коней
стоимостью от 80 до 110 дукатов,
Что мне кажется дорого
По сравнению с теми, кои стоят от 80 дукатов и ниже,
И я полагаю, что если ваш. сият-во пришлёте от
1000 до полуторатысяч дукатов, их можно потратить
на вполне нужный товар для ваш. сият-ва.
Пожалуйста, В.Св. не замедлите с ответом,
Ибо я хочу уехать отсюда,
И ежели вы хотите купить их,
Пришлите деньги с г-ном Питро-кузнецом
И пусть он сообщит мне устно или письмо передаст,
Что ваш. светл. желает купить.
Есть добрые кони даже и по 80 дукатов и выше.
Более ничего не имею сообщить вашей Светлости
Кроме моих приветствий.
Писано в Болонье, 14 августа 1453 г.
Слугою ваш. Светлейшего Сиятельства
ПИЗАНЕЛЛО” .

1462 г., 12-го декабря: “и Виктор Капелло
Привёз также главу Св. Георгия Мученика
С острова Сиесина .
Глава эта была покрыта серебром и
Помещена в Сан Джорджо Маджоре”.

Кардиналу Гонзаге в Мантуе , ultimo febbraio 1548
“26-го февр. был убит в этом городе
Лоренцо де Медичи . Ваш. Светлейш. Сият-во поймёт
из прилаг. отчёта, как, по слухам, всё дело
свершилось. Говорят, те, кто его убили, наверняка
скрылись на шестивёсельной почтовой шлюпке, и поелику
стражников могли послать в разные места и на дороги, было бы
своевременно, если бы вы, Ваше Светлейш. Сият-во написали тотчас
своему послу здесь, упомянув среди прочего,
что два человека, которые убили Лоренцино, проехали через
город Мантую, и никто не ведает,
в какую сторону они последовали. Опубликовав данную информацию,
ваш. Сият-во, быть может, смогло бы помочь им остаться на свободе.
Хотя мы полагаем, что они уже во Флоренции, однако
данная мера ни в коем разе не повредит. Стало быть,
ваш. Сият-ву будет выгодно, если вы будете действовать
без промедления и других побудите послать такие же сообщения.
Да хранит Наш Господь ваш Светлейш. Преосвященство
Увеличением собственности, которая вам столь желанна.
Венеция, последний лень февр. 1548
Целую руки ваш. Светлейш. Сият-ва
Дон Достопчт. де Мендоса” .

Маркизу Мантуи Фран. Гонзаге
Мой Светлейший Государь, в последние несколько дней
Привели ко мне неизвестного мне человека
Посмотреть на Иерусалим, выполненный мной, и как только он
его увидел, настоял на том, чтобы я продал картину ему, утверждая,
что сие доставит ему величайш.рад. и удовлетв-ние.
В конце концов, сделка состоялась, и он унёс её,
не заплатив, и до сих пор не появился.
Я пошёл сообщить о том людям, которые привели его, один
из них священник с бородой, коий носит
серую шапочку и коего я часто видел с вами
в зале большого совета, и я спросил его
имя того человека, и это был мессир Лоренцо ,
художник вашего Сиятельства, из чего я понял,
его устремления, и посему
пишу вам, дабы сообщить моё имя
и работы. Прежде всего, мой светлейший государь, я
тот художник Синьории , коему заказали расписать
больш. залу, где, ежели Ваша Светл. соблаговолит
взобраться на леса дабы лицезреть нашу работу, увидит историю Анконы,
и зовут меня Виктор Карпатио .
Что же до Иерусалима, то осмелюсь сказать, что нет
в наше время другой такой столь совершенной или
столь большой работы. Она 25 футов длиной на 5 ½, и мне известно,
что Джан Замберти часто говорил с вами о ней ваш. Сиятельству; я
знаю наверно, что этот ваш художник унёс часть,
а не всю картину целиком. Я могу послать вам
небольшой акварельный набросок в свитке, либо
показать его хорошим судьям, и ваша Светлость
назначит цену.
XV. авг. 1511, Венеция
Я послал копию
сего письма другим путем, дабы увериться, что вы получили одно из них.
Смиренный слуга ваш. Сиятельства
Виктор Карпачио,
художник.

Высочайшей свинье, архиепископу Зальцбургскому :
Продолжаются низость и мученье.
Поелику ваша преосвященная вонючесть слишком скаредна,
Дабы назначить мне достойное жалованье
И неоднократно уверяла меня, что мне не на что надеяться
И лучше поискать богатства в иных местах;
И поелику вы после этого
Трижды препятствовали намерению моего отца и моему отбыть,
Я прошу вас в четвёртый раз
Вести более достойно и на сей раз
Разрешить мне уехать.
Вольфганг Амадей, август 1777
(inter lineas )

“Соната же подобна мадмуазель Каннабич” .

Перевёл Ян Пробштейн



Canto XXVII

Formando di disio nuova persona
Один умер, другой сгнил до кончика,
Et quant au troisème
Il est tombeè dans le
De sa femme, on ne le reverra
Pas, oh fugol othbaer :
“Увидел, что краска была
Толщиной в три четверти дюйма и сделал вывод,
Пока их таскали вокруг, о возрасте
Этого крейсера” . “Говорили уже
Не о чёртовой Порту-гусии, но
О старейшем союзнике Англии” . “На отдыхе
Во время затишья моряков, по возможности, следует накормить
И дать им передышку, офицеры же, напротив…”
Десять миллионов микробов в лицо,
“Это риск, такое случается
Раза два в году при исследовании туберкулеза, доктор Спалинджер …”
“J’ai obtenu , сказал месье Кюри или другой учёный,
Ожог, от которого пришлось лечиться шесть месяцев”,
И продолжал эксперименты.
Англия в беспросветном мраке,
Россия в беспросветном мраке ,
Последние крохи цивилизации…
И они избрали принца des Penseurs ,
Поскольку принцев было чертовски много,
И они избрали месье Бриссе ,
Утверждавшего, что человек произошёл от лягушки;
И был ещё полоумный консьерж, которого
Они чуть не протолкнули в депутаты
В знак протеста против землетрясенья в Мессине .
В Бученторо в те дни распевали –
В 1908, 1909, 1910, и была ещё
Старая прачка, которая била белье о стиральную доску,
Должно быть, в 1920-м, и хриплым голосом
Распевала “Стретти!” , и это было последним впечатленьем
До этого, ’27 года, в отеле Анджиоли в Милане ,
С видом Клары д’ Эллебю ,
С их волоокими и лисьими глазами,
В духе “Benette joue la Valse des Elfes”
В salotto этой гостиницы для коммивояжеров,
Две молодые дамы, явные провинциалки:
“Нет, мы хорватские коммерсанты, commercianti” ,
“В нашей истории нет ничего странного.”
“Нет, не продать, а купить”.

И был ещё тот тип, из Боливии, музыкальный издатель,
Внеся свою скукоженную индейскую голову,
Костлявый, напомаженный, сказал:
“Да, я ездил туда. Не могли заключить сделку
Ещё долго после того, как выплавили клише,
Получил заказ на 200 экземпляров в Перу
Или где-то в Чили.”
Унёс несброшюрованную “Флорадору”
И снова появился рыжеволосой мумией.
С видом Клары д’Элебюс, напевая “Стретти”.

Sed et univers quoque ecclesie populus ,
Вышли все и построили duomo ,
Все как один без вождей,
И прекрасная мера нашла воплощенье;
“Глиельмо-ciptadin , выбито на камне, автор,
И Николао, скульптор”,
Что бы ни означало сие.
И писали они год за годом,
Уточняя критерий,
Либо вверх продвигались, когда верхи низвергались.

Брюмер, Фруктидор , Петроград.
И Товарищ лежал на ветру
И солнце склонилось над ветром,
И три фигуры возникли из воздуха
И склонились над ним,
и тогда он сказал:
Эта техника устарела,
разумеется, мы это слышали раньше,
И волны, как лес, когда
Невесом ветер в листве,
Но в движенье,
так что звук ложится на звук.
Хариты, дети вина и Венеры.

Резной камень на камне.
Но во сне, в грёзах наяву,
Воздух в лепестках,
Были ветви, но пронёсся вихрь,
Сучья без корней унося,
по воле Гелиоса.
Склонились над товарищем Хариты.
И таковы были подвиги товарища,
Товарищ тот лежал на земле,
И восстал и сокрушил дом тиранов,
А потом этот товарищ снова на землю лёг,
И склонились над товарищем Хариты.
Я засыпаю, не сплю, гнию
И стену не строю.
Где стена возвышалась Эбле
В Вентадоре, сейчас только пчёлы ,
И сад травою зарос им на радость,
Которую носят они
В щели меж расшатанных камней.
Никогда я с Кадмом не плавал,
Камня на камень не клал никогда”.

“Тебя сварили и сожрали с потрохами, товарищ!
Сожрали с потрохами, товарищ, бедный мой,
Вот, что случилось с тобой. И вновь восстал,
Восстал и в бой. Камня на камень не клал никогда”.

“Воздух прянул листвой”.
“Распустившись, повисли аканфы ,
Верх от тормашек можешь отличить?”

Перевёл Я.Пробштейн

Canto XXVIII

И Бог, Отец Предвечный (Boja d’un Dio!)
Всё сотворив, мог бы
подумать, хотя бы почувствовать,
Что чего-то не хватало, и подумав
Ещё, пришёл к заключенью,
Что не хватало Романьи и романьольца,
Плюхнул в грязь ногой и –
Вот вам романьолец:
“Боже, чёртoв палач! Это я”.
Aso iqua me . All Esimo Dottor Альдо Валлушних ,
Кто силой своего интеллекта,
Искусством и неусыпной заботой
Вырвал у смерти, проделав
Опаснейшую операцию кесарева сечения
Вирджинии Моротти в Сенни, Сан Джорджо ,
И спас не только её, но и ребёнка.
Да приветствуют его все люди овацией,
А семья восхвалит благодарностью.
Сан Джорджо, 23 мая, в год 1925 по Р.Х.
Вопрос: Некоторые люди могут плавать в морях,
Заливах и реках нагишом
С копьями и стрелами
Подкрадутся к вашему кораблю, и ежели не узрят, что оный
Под должной охраной и дозором, то нападут
Алкая плоти людской, кою ради мяса взыскуют,
Когда дадите отпор им,
Нырнут они и обратятся в бегство.
И г-н Лурпе сидел на полу гостиной пансиона
Или, возможно, в беседке
А вокруг него валялась масса пастелей,
То бишь, окрызки и сломанные пастельные карандаши
Неопределённо-бледных цветов.
Он восхищался мудрецом из Конкорда :
“Слишком широк, чтоб на что-то решиться”.
И ум г-на Лурпе в пятьдесят
Вёл его в комнату, но несколько неопределённо,
Словно не мог он
Ни войти, ни уйти,
Словно не мог он
Ни направо пойти, ни налево,
И его картины отражали эту особенность.
А ум миссиз Креффл бы исполнен решимости,
Возможно, под давлением обстоятельств,
Она описала свои превосходные апартаменты
В Париже, и уехала, не заплатив по счёту,
Точней, она написала потом из Севильи
С просьбой прислать ей шаль,
И Сеньора прислала ей, заплатив 300 песет
(Которые она тоже не отдала), и этим, возможно,
Объясняется усталость её дочери;
А самый высокооплачиваемый театральный критик
Прибыл из Манхэттена
И был поселён в борделе (сразу же),
Доверившись “своим людям”,
Которые поверили голландскому корреспонденту,
И когда их совсем заели блохи
(Критика и его семью),
Они осмелились разорвать месячный контракт с голландцем,
А дамы из Западной Вирджинии
Хранили запах родных пенатов ,
В столовой на железнодорожной станции в Киассо
Сидела, она дожидаясь поезда на Топи́ку –
Был год забастовок –
Когда мы прибыли в Киассо
На последнем поезде по узкоколейке,
А потом на трамвае из Комо ,
Оставив даму, которая любила корриду,
С восемью баулами и захваченным ею гидальго ,
Был там ещё и голландец, который
Собирался сесть на корбаль в Триесте ,
Конечно, он поплывёт –
Не поедет ли он вокруг через Вену? Отнюдь.
Отсутствие поездов не остановит его.
Словом, оставили мы его в Киассо
Со старой дамой из Канзаса,
Канзаской до мозга костей, дочка её
Вышла замуж за швейцарца, владельца буфета в Киассо.
Потрясло ли это её? Вовсе нет.
Она сидела в зале ожидания, истинная канзаска,
Такая же непреклонная, как индеец из табачной лавки в Бауэри ,
Таких можно было встретить в девяностых,
Первый слой кровавого Канзаса ,
Породивший деревянную непробиваемость;
Если вам случится быть в Киассо, вы найдёте сию
Несокрушимую женщину в буфете на станции
На скамейке справа от входа – она до сих пор делает вид,
Что ждёт поезда на Топеку.
А Клара Леонора заявлялась, сопя так,
Что было слышно, когда она подходила к лестнице,
Квадратная коротышка, в очках с кривой стальной оправой,
С бессвязным лепетом и зубастым ртом,
И старик Реннерт , тяжело вздыхая,
Смотрел поверх очков, а она
Приходила опять с какой-то фигнёй
Насчёт Грильпарцера или працера,
Или чего-то после Гриля, а il Gran Maestro
Г-н Лист бывал в доме её родителей
И сажал её на свои выдающиеся колени,
А она утверждала, что сонет есть сонет,
И его нельзя уничтожать,
И продолжала учиться,
Надеясь получить степень,
И закончила в каком-то баптистском ликбезе
Где-то возле Рио-Гранде .

Они хотели большего от своих женщин,
Хотели, чтобы те росли над собой,
И приглашали преподавателей (на Цейлон),
И Лоика поехала и умерла там,
Поучаствовав до этого в пост-ибсеновском движении .

А однажды в комнате Смита ,
А может, это было в 1908-м в комнате врача,
Мы плевали в камин
Старик Байерс, Фейгенбаум и Джо Бромли ,
И Джо попадал с 25 футов,
Каждый раз с металическим звоном
(Как говаривал старик Комли: Ребята,
Никогда не жуйтебак! Хрч-хрчккхе-цс!
Никогда не жуйтебак!)
“Да уж, миссионеры, говорил Джо, Я был в Яффе,
Ходил в костюме, мне нравилось захаживать в кафе,
Мы все сидели на полу,
Просунул один голову в дверь: “Есть тут,
Говорит, Чёрт
Возьми,
Кто могёт
Г-рить по-АНГЛИЙСКИ?”
Все замолчали,
А потом я сказал: “Ты кто?”
“Я мисинер, вот я кто”.
Он г-рит: “Сбежал с корабля в Шанхае.
Плавал три месяца, не на что жить”.
Пробирался по суше,
Так я и видел ту двадцатку, что ему одолжил”.

“Великий моральный план секретной службы, как сообщили “Трибьюн” ,
ограничиться тридцатью тысячами,
включить в их число только высшие чины,
развернуть пропаганду среди ветеранов,
чтобы не выходили за рамки, когда
дело дойдёт до личных свобод… с французскими властями,
включая полицию Парижа.
Укреплять франко-американскую дружбу.”

ОБВИНЕНИЕ В УПОТРЕБЛЕНИИ НАРКОТИКОВ: Фрэнк Роберт Ирикез ,
Указал, что родом из Оклахома-сити… Выдворен 24 июля.

“Je suis…
(Через голые доски стола в Пиринейской столовой )
…plus fort que…
…le Boud-hah!”
(Нет возражений.)
“Je suis…
…plus fort que le…
…Christ!
(Нет возражений.)
“J’aurais…
…aboli…
le poids!”
(Молчание, как-то неубедительно.)
И средь груды руин обломки,
Словно разбросанные великолепные бутоны,
Бухта Мартиники , каждый дом прорисован, в деталях.
Зеленые ставни на половине домов,
А половина ещё не покрашена.
“…sont
l’in…fan…terie KOH-
lon-
i-ale” .
voce tinnula
“Ce sont les vieux Marsouins!”
Он сотворил их, feitz Marcebrus , слова и музыку,
Надевайте форму в День Мира
И эти враки насчёт тибетского храма
(оказалось, между прочим, правдой,
они и в самом деле носят людей на плечах в гору), но
Не годится для его медицинской практики.
“Отступление? – спросил доктор Уиманс, это было вел-ликолепно…
Галлиполи …
Тайна. Турки ничего об этом не знали.
Э-э! Помогли погрузить моих раненых на борт”.
И он исходил кровавым потом, чтобы построить железную дорогу ,
И что же он получил за это?
Однажды он подъехал к борделю,
Ибо все фермеры посовещались
и предоставили первому ему это право,
Но порнобоскос не соглашался ни за какую цену
И сказал, что перестреляет всех проныр,
Но он не замочил дедулю в бричке,
Обслужил его по полной программе.
Они думали, что облажают его,
Никто рельсы не продавал,
А он поехал на север штата Нью-Йорк
И увидел рельсы, валявшиеся на земле,
И тогда он разобрал их, погрузил и отправил,
И проложил здесь дорогу через лес.

Вся штука в том, чтоб изобрести что-нибудь простое,
Как например, ПЕН Stadtvolk ;
Крюки, чтоб вешать на крыши сточные желобы,
Штырь и полукруг, запатентовали и начали производить,
Стоит добрый миллион, в доме не было ни одной книги;
Лет через двадцать обзавёлся лошадью, видел его
Как-то в субботу днём,
Когда они разбирали старый забор,
Папаша выколачивал старые гвозди
(Для экономии). Я слышал, он курит хорошие сигары.

И когда принц Ольтрепассимо умер, saccone
Шли за гробом,
Он лежал на полу в часовне
На огромном куске узорчатой парчи,
А над ним стены из чистого золота,
Но один его носок был дырявый,
И место было в тот день открыто для публики,
Детишки забегали внутрь с улицы,
И кот сидел и вылизывался,
А потом перешагнул через Principe ,
Дискобол наверху, а парадную дверь
Не открывали с семидесятых,
Когда Папа заперся в Ватикане ,
На столе у них стояли весы,
Чтобы взвешивать еду во время поста;
И он лежал там, голова покоилась на капюшоне,
И один носок был дырявый.

“Книжка! – сказал Второй Баронет , э-э…
Забавно выглядит эта книжица, сказал Баронет,
Глядя на фолио Бейля, 4-х- томник в позолоченном кожаном переплёте. – А-а…
Что вы собираетесь делать с а-а…
…неужто читать?”

Sic loquitur eques .

И дабы сие не сгинуло с новостями дня,
Выброшенными вместе с ежедневной газетой,
Ни государственный зверь,
Ни Левайн со счастливой кнопкой
Не канули во тьму ,
Ничего над собой не видя кроме обставшей тьмы,
Лёд на фюзеляже навис,
Влекомом в бурю, чёрная туча окутала крылья,
Ночь разверзлась под ними
И упала на заре в океан,
А ночью не видели ни океана, ни неба,
И обнаружили корабль … … почему?… как?… у Азор.
А эта была красавицей, купалась в славе, мисс Арканзас или Техас,
И мужчина (самой собой) почти аноним,
Нет, не ради рекламы для некурящих или непьющих
Или свода законов Пеории ;
Либо одноглазый Хинчклифф и Элси ,
Черноглазая сука, которая вышла замуж за милого Денниса
И улетела в никуда,
А папаша её тоже был сыном
Разведёнца.

Перевёл Я.Пробштейн

Canto XXIX

Жемчужина, великая полая сфера,
Над озером туман, полный солнца ,
Pernella concubina
Зелёный рукав, расшитый золотом возле запястья,
Желая, чтобы сын её стал наследником,
Ожидая, что наследник ainé погибнет в бою,
Он был отважен, она отравила его брата puiné ,
Возложив вину на Сиену,
И свершила сие при помощи пажа,
Ввергнув ещё раз в войну Питильяно,
А паж раскаялся и рассказал обо всём
Николо (ainé) Питильяно,
Отвоевавшему твердыню сию у отца
“коий всё ещё воздыхал по своей возлюбленной Пернелле”.
В ту ночь песок, как спина тюленя,
Лоснился в свете фонарей.
С Виа Сакра
(от какой банды тритонов бегством спасаясь)
На свежий воздух
На тот холм, где ипподром
Liberans et vinculo omni liberatos
Тех, кому на распутье даруют свободу
четыре руки –
короля иль прелата
За исключением тех, кто был в Кастра Сан Зено …

Куницца из любви к Богу, во спасенье души своего отца
Пусть ад пожрёт предателей Дзено.
И пятым родил он Альберико
А шестой Донну Куниццу .

В доме Кавальканти
в лето 1265:
Пусть вольными уходят, всем вольная дана
Рабам отца, Эццелино да Романо,
За исключением тех, кто был с Альберико в Кастра Сан Зено
Но и они пусть тоже уходят,
В них вселились дьяволы ада.

И шестою Донна Куницца,
Которая сначала была отдана Риккардо Сан-Бонифаче,
И Сорделло увёл её от мужа
И возлёг с ней в Тарвизо,
Пока его не изгнали из Тарвизо ,
И она ушла с воином по имени Боний
nimium amorata in eum
И перезжала с места на место
“Свет сей звезды меня победил”
И без меры тратила деньги.
И оный Боний был убит однажды в воскресенье ,
А у неё был Дон из Браганцы ,
А после дом в Вероне.

И глянув с гробовых досок на небеса,
Ювентус вымолвил: “Бессмертна…
Сказал он: “Десять тысяч лет назад …
Либо сие: Чтобы достичь основания конуса,
Следует сначала сделать копию,”
Так, полный сил Ювентус в сентябре,
Когда похолодало, под открытым небом,
Промолвил перед домом гробовщика,
О поведенье дочерей которого ходили слухи.
Но старик уже не отдавал себе отчёта в чувствах
И не мог припомнить, отчего сказали эту фразу.
Сказал он: “Что я знаю, то познал,
Как знанье может прекратить познанье?”
И на лужайке старца, который был его постарше,
Он странствовал и в странности вдавался:
“Материя – легчайшая из всех вещей,
Мякину, скатанную в шарики, вихрь в небеса взметнул,
Сокрушена будет бесспорно весом,
Из глаза свет проистекает также;
Над головой моею в сфере —
Двадцать футов в диаметре, тридцать футов в диаметре —
Зеркальная, кристальная поверхность:
И отражений множество, и можно
Следить, как они поворачиваются и двигаются дальше,
То опуская головы, то поднимая.
Потом пошёл он к дилетанту, что минералы изучал
И обанкротился потом;
Затем прошёл он мимо дома чудака,
Джо Тайсона , у коего был фотоаппарат.
Его кривоногая дочь вышла замуж за сына
Члена местной ассамблеи.

О-hon dit que-ka fois au vi’-a-ge…

Минуя дом трёх священников в отставке,
Столь утончённых, что работу потеряли.
Апатия к апатии взывает
Зефира иль пирожных алкая
(Поговорим об осмосе людском )
Вой патефона в костный мозг проник
(Поговорим…
Вой порнофона…)
Цикад продолжается треск не смолкая .
С напускным гонором, опустошённые девицы вернулись домой,
С озлобленным гонором –
Ephèbe вернулся в обитель свою,
Джазбэнд всё долбил и долбил,
Пятидесятилетний мужчина подумал,
Что это, быть может, неплохо.
Пусть всё остаётся как есть.
Мифологический покров ложится на мох в лесу
И вопрошает его о Дарвине.
И объятый огнём фантазии,
тот отвечает: “Deh! nuvoletta…”
И она ещё пожалеет, что он ушёл.
Водоросли плавают в заливе:
Поводыря, наставника ищёт она,
Он почитает за честь
Последовать старших примеру;
большее непониманье?
Нет большего непониманья
Нежели меж юношей и девой.
Ищут молодые пониманья;
Зрелость исполнения желаний.
Водоросли высохли, на волнах плывут,
разум зыбко плещется, водоросли, зыблется медлительная юность;
На скале распростёрт, иссох, и плавает ныне;
Wein, Weib, TAN AOIDAN
Здесь главное – второе, женщина
Это основа, женщина
Это хаос
Осьминог
Биологический процесс
и мы стремимся осуществить…
TAN AOIDAN, наше желанье, на волнах колыханье…
Ailas e que’m fau miey huelh
Quar no vezon so qu’ieu vuelh.
Листок шелковицы, женщина, TAN AOIDAN,
“Nel ventre tuo, o nella mente mia,”
“Вот именно, Госпожа моя, когда б
вы сделали хоть что-нибудь как должно”.

“Faziamo tutte le due…
“Нет, не в пальмовой комнате,” Дама говорит,
Что в пальмовой комнате слишком холодно. De valeurs,
Nom de Dieu, et
encore de valeurs .

Она подводна , она осьминог, она
Биологический процесс,
И Арнаут повернулся и над ним
Узор волны был в камне,
Нависшей конусом и так застывшей,
А выше башня из добротно тёсаного камня,
И молвил он: “Страшусь я жизни после смерти”
и помолчав:
“Вот, наконец, и я шокировал его” .
И день ещё иль вечер до заката на арене
(les gradins)
И на запястье кружева, не слишком пышные
Да и не слишком чистые.
И я в ответ: “Вот перед этим я бессилен,
То есть, я этого не понимаю,
Любви их к смерти”.
Давай об осмосе подумаем людском
nondum orto jubare ;
Башня, иворий, ясное небо,
Иворий резок в солнечном свете,
Феб узкобёдрый,
В воздухе порыв прохлады,
В порыве ветра цветенье – по мановенью
Гелиоса, Владыки Света, и Апрель
Принесён ветром к стопам Бога,
На тележке, которую ослик везёт,
Красота на пяти мешках белья,
Должно быть, это дорога в Перуджу
Ведёт в Сан Пьетро . Глаза – карий топаз,
Ручеёк на буром песке,
Белые гончие на склоне холма,
Скольженье воды, огни и prore
Серебристые клювы ночи,
Камень, ветвь над ветвью,
Свет фонарей плывёт по воде,
Сосна под чёрным стволом собственной тени,
И на холмах черные стволы тени
Деревья растаяли в воздухе.

Перевёл Ян Пробштейн


Canto XXX

Жалобу, жалобу слышал я на дню,
Пела Артемида, пела Артемида жалобу свою,
Противу Жалости возвысила пени:
Жалость несёт лесам разрушенье,
Жалость погибель нимфам несёт,
Жалость щадит столь многое зло,
Жалость оскверняет грязью апрель,
Жалость есть корень зла и весна.
Ежели созданья прекрасные за мной
Следом не идут, в том Жалости вина,
Жалость повинна, что их убить нельзя.
На всём об эту пору скверны печать,
И никто не хочет чистоты искать,
Ибо нечистое жалеют они,
И везде распад, моего копья
Не узришь отныне летящего в цель
Тварь не будет чистой ныне сражена,
Но всюду гниль и цвель.

И в Пафосе в оный день
Я слышал сие:
…играть не идёт с юным Марсом она,
Но жалость питая к убогому глупцу,
Его огонь лелеет, его тепло
Тлеющих углей хранит в золе.

Время это зло. Зло.
И день за днём
Ходил юный Педро озадачен весьма,
Так день за днём
После того, как убили Инеш.

А знатные синьоры Лиссабона
день за днём
Дань воздавали ей. Сидела раскрыв
мёртвые глаза,
И мёртвая коса струилась под короной,
И молод был король, сидевший рядом с ней.

Вошла мадам ΎΛΗ
Одета светом алтаря
И с ценами на свечи.
«Честь? Хер с ней, с вашей честью!
Бери два миллиона и подавись!»
Мессир Альфонсо прибыл
И на корабле в Феррару убыл сразу,
Он пробыл здесь, не вымолвив и «О».

По сей причине мы выгравировали его из металла
Здесь, в чертоге Чезаре:
Принцу Чезаре Борджиа
Герцогу Валенты и Эмелии
…и резчиков привез я сюда,
печатников, не низких и вульгарных,
(В чертог Чезаре)
но всеми уважаемых наборщиков,
а также высекальный пресс для иудейских и для греческих шрифтов,
сей названный Мессир Франческо да Болонья
не только изобрёл обычные шрифты,
но также новый вид – курсивные иль писарские литеры,
ни Альд, ни иной кто либо,
но сей Мессир Франческо вырезал для Альдо все буквы
столь изящно и чарующе, как всем известно
Иероним Сончин 7-е июля 1503 года.

Что же до текста, то его мы взяли
У Мессира Лаурентия
а также из былого кодекса Синьоров Малатеста…

И в августе того же года умер Папа Алессандро Борджиа,
Il Papa mori.


Explicit Canto XXX

Ян Пробштейн