Джерард Мэнли Хопкинс (1844 – 1889) в переводах Яна Пробштейна

Джерард Мэнли Хопкинс (1844 – 1889)

Из ранних стихотворений (1865-1866)

Небесная гавань

            На принятие сана монахиней

Я хотела б уйти туда,

            Где лилий полны поля,

Мухи не жалят зля, не побита градом земля,

Где чиста родников вода.

Обитать я хотела бы там,

            Где пучине отвесной             

Положен предел дамбой небесной,

            Где не разгуляться штормам.

Крушение «Германии»

            Блаженной памяти

                                    пяти францисканских монахинь,

                                    изгнанных по законам Фалька, [i]

                                    утонувших между полночью и утром

                                                7 декабря 1875 г.

Часть первая

                                                1

Ты, повелитель мой,

Бог! даровал мне плоть,

Дыханье, хлеб и прибой,

                                    Живых и мертвых Господь,

Кости и вены во мне связал и плоть укрепил,

А после почти развязал, что же стряслось с Тобой,

От ужаса ли меня во цвете лет Ты сразил?

Вновь Тебя обрела, перст почувствовав Твой.

                                                2

                                                Да, я сказала да

                                    Громам твоим и бичам ‑

                        Истинней, чем слова, Ты сам все слышал тогда,

                                    Твой ужас, мой Бог, ты сам,

            Христос, знаешь стены, алтарь, и час ночи и дня,

            И обморок сердца, страх, предчувствие мига, когда

                        Ты с высоты падешь всей тяжестью на меня ‑

Сдавил ты меня огнем, я корчусь в объятьях огня.

           

                                                3

                                                Его нахмуренный взгляд

                                    Стоит предо мной, а за мной

                        Скрежещет и лязгает ад,

                                    Но крыльев вихрь за спиной,

            Крыльев, сердце, твоих, скажу смело,

            Из пламени, сердце, в огонь, к сердцу ты вознеслось Господина,

                                    На крылах голубиных взлетело

К вершине милости ты с иной благодатной вершины.

                                                4

Плавный и быстрый ток –

По стенкам песочных часов

Струюсь, но страстей поток,

            Замедляя, теснит меня в ров,

Как в колодце вода, стремлюсь, к равновесью, но неуклонно

            С вершины голой горы, срываюсь под гнетом оков,

                                    По давленьем завета, закона,

Откровенья, ученья, основ и всех Христовых даров.

                                                5

                                                Воздушный шлю поцелуй

                                    Звездам, их свет дивно и ясно струится,

                        Нам является Он в свете звездных раздвоенных струй

                                    И в грозной славе громницы;

            Западу шлю поцелуй, что словно в крапинках слив,

            Пусть втуне тайна Его под блеском мира таится,

                        Должны мы открыть ее, таинство сохранив,

Ибо хвалю Его, стоит Ему явиться, ибо славлю Его, стоит Ему открыться.

                                                6

                                                Не из Его чудес,

                                    Не в Его благодати дар,

                        (Немногие знают о том), но она сошла не с небес,

                                    И сотряс родники удар,

            Как от звезд и штормов, удар, напряжение, гнет,

            А сердца стихают и тают, коль вины искупается жар,

                        Но по времени эта вина, как по реке плывет,

(Отречение веры в том и безверье легенд и чудес).

                                                7

                                                Все началось в тот

                                    День, когда Он в Галилее ходил;

                        В яслях материнскую грудь искал младенческий рот;

                                    В серой утробе, в лоне, как в самой живой из могил.

            Накал и порыв Страстей, в страх повергающий пот,

            Никто не познал сие, хотя испытал не раз,

                        Здесь начинается зыбь, высокий прилив, исход,

Лишь сердце, как загнанный зверь, чует это тотчас

                                                8

                                                И этим живет! Сечём

                                    Лучшим и худшим мы

                        Словом последним! Но как под плюшем, плющом и бичом,

                                    Колючка терна из тьмы

            Жизни огонь вдохнет ‑ горечь иль сладость в уста ‑

            Вспышкою до краев! – Последний ли, первый, идём

                        К герою Голгофы вперёд, к ногам припадем Христа ‑

Не желая, не зная, идем, не спрашивая ни о чём.

                                                9

                                                Да будешь свят средь людей,

                                    Бог, триединый знак!

                        Крушеньем и штормом бичуй упорных в грехе бунтарей,

                                    В логове зло трави, грозных спусти собак.

            Не только прошлой хвалой воздам я тебе сейчас:

            Ты молния и любовь, стужа и теплый очаг,

                        Отец и целитель сердец, которые сам потряс ‑

Да снизойдёт на меня благословенный твой мрак.

                                                10

                                                Твоей наковальни звон,

                                    Чтоб выковать волю огнём,

                        Или крадись, как Весна, пусть медленно тает он,

                                    Но подчини его, воплоти свою волю в нём:

            Как Павла, в единый миг, сразу ли сокруши,

            Как Августина ли, медленным мастерством,

                        Милость свою вдохни, донеси до каждой души,

И пребывай всегда возлюбленным нашим царём.

                                    Часть вторая

                                                11

                                                «Меч дает мне один, а другой –

Пропасть, пожар, потоп, штык или клык по праву»,‑

Так марширует Смерть под барабанный бой,

            А бури трубят ей славу.

            Но мечтатели мы, корни наши в земле ‑ Прах!

            Распадается плоть на глазах, но забывчив из нас любой,

                        Пусть цветы наши всходят в тех же лугах,

Доли жалкой не избежим и поляжем под страшной косой.

                                                12

                                                В субботу Бременский порт

                                    Покинув, в Америку плыл,

                        Поселенцев, женщин, мужчин и матросов на борт

                                    Корабль двести душ погрузил.

            Отец, ужель помысел твой, тайная цель

            На мель посадить, утопить, лишить их могил,

                        В гавани темной благословенья ужель,

В милости беспредельной не дал им лазейку в помыслах тверд?

                                                13

                                                В воскресение водоворот

                                    «Германию» средь снегов

                        Завертел и навис над ней почерневший вмиг небосвод,

                                    Позади гавани кров,

            И за валом кремнистый вал из чёрных пучин вставал,

            В четверть румба на ист-норд-ист окаяннейший дул из ветров,

                        Снежный смерч обжигал и колючий обрушивал шквал

            В чрево жалящей бездны, родящей вдов и сирот.

                                                14

                                                Во тьме его ветер снес

                                    Не на скалу или риф –

                        На Кентскую Отмель нес, на песчаный нанос ‑

                                    Килем на дно наскочив,

            Он бился днищем о дно, а многопенный вал

            Бурунов его растерзал, бимс корабля и нос,

                        Парус, мачту, винт, компас и штурвал,

И трещал он по швам, навечно на месте застыв.

                                                15

                                                Надежда поседела,

                                    Скорбь и страданья в глазах,

                        Двенадцать часов назад покинула эти пределы

                                    Надежда в скорбных слезах,

            И горестный день увенчала печальная ночь,

            Спасенья не видно – лишь свет ракет в небесах,

                        И вода уносила жизни с палубы прочь,

За борт смывая в пучину, которая смертью кишела.

                                                16

                                                Один на снастях повис,

                                    Канатом обвил он тело,

                        Обезумевшим женщинам вниз

                                    Бросил веревку смело,

            Но богатырскую грудь обломок насмерть пронзил,

            И пеной бурля буруны, швыряли его то и дело,

                        Над кипящим руном он качался без сил,

Что поделать он мог, коль стихии в клубок, в грозный узел сплелись?

                                                17

                                                Божий холод средь вод

                                    Пытались они одолеть,

                        Но бросал ошалевший народ

                                    Он в бурлящую круговерть,

            Он топил их, крушил их, средь обломков швырял и снастей,

            Ночь ревела и выла, словно невмочь ей было слышать и зреть

                        Плач детей потерявшихся, вопль матерей,

Но воззвала, как львица, пророчица, заглушая разброд.

                                                18

                                                Ох, изощренная пытка терзает вас,

                                    Нутро пронзает насквозь!

                        Пусть из сердца, матери жизни, мой сказ

                                    Дойдет до вас! узнать довелось

Нам жестокую правду! Но юности вечен родник!

Нестареющий праздник! отчего ж столько слез?

                        Возвеселитесь же духом, сей приветствуя миг!

Не ваша ли добродетель силы дает вам сейчас?

                                                19

                                                Сестра взывает, сестра

                                    К моему и ее господину,

                        А волна, солона и остра,

                                    Обрушивая лавину,

            Ослепляет ее. Но что ей шторм и ветра?

            Лишь плотью владеют. К небесам воззвала, и зов

                        Ободрил моряков, со снастей глядящих в пучину,

Зов высокой монахини шторма рев перекрыл и ветров.

                                                20.

                                                Старшей была сестрой

                                    Средь пяти монахинь она.

                        (О Германия, ты добротой

                                    Славна во все времена,

            Но имя твое звучит, как погребальный звон!

            Гертруду и Лютера миру подарила та же страна:

                        Она – Христова лилея, зверь необузданный – он,

Так было с начала времен ‑ Авель и Каин были вскормлены грудью одной.)

                                                21.

                                                Любовь их отринул народ,

                                    Из отчизны изгнал,

                        Рейн отверг их, а Темза их погребет,

                                    Море, земля и река обрушили шквал,

            Ты лишь один, Орион, как светоч, сияешь с вершин,

            Добродетель их взвесив, на своих ладонях держал,

                        Мучеников ты властелин,

Смерч под взглядом твоим лепестки раскрывал, вихрь из лилий падал с высот.

                                                22

                                                Пять, распятье, рука

                                    И страданий Христовых знак,

                        Пятерик и символ цветка  ‑

                                    Зашифрована Жертва так.

            А сам Он пурпур избрал,

            Дар бесценный дал на века,

                        Пятилистник, стигмат, сигнал,

Агнца символ, а розы кровь запеклась по краям лепестка.

                                                23

                                                Да снизойдет на тебя

                                    Радость, Франциск святой,

                        Умирание жизни любя,

                                    Ты отмечен печатью той,

            Со стигматами ран и рубцом от копья,

Виденьем любви распят, как серафим, крылат,

                        Горд пятью дочерьми, что в поток штормовой

Погружались, как в милость, чтоб вдохнуть Его огненный взгляд.

                                                24

                                                Обрел я на западе кров,

                                    На пасторальном челе

                        Уэльса, устав от трудов;

                                    Они ж погибали во мгле,

            И взывала сестра: «О, Христос, Христос, приди же скорей!»,

            Прибой и вой перекрыв, рев бурунов и ветров,

                                    К кресту и Христу в себе обратилась в надежде своей,

Ярость свою усмирив, чистой оставшись во зле.

                                                25

                                                Величие! Но сказать что хотела она?

                                    Вдох, первый вздох, чтоб вдохнуть в себя Дух Святой.

                        Жизнь возлюбила ль как тот, в кого влюблена?

                                    Смерть же вдохни, поразившись ее красотой.

            Думала ль так же она, как те, кто в Геннисарете

Возопив «погибаем», пробудили Тебя ото сна?

                                    Или к венцу из терний обратила призывы эти,

Чтоб острей стала пытка в схватке со злою судьбой? 

                                                26

                                                Ибо сердце ликуя вздохнет,

                                    Когда завеса стальная

                        Ввысь воспарит, голубой явив небосвод

                                    Пестрого ясного мая!

                        Ввысь, к седине высот, к синеве ночной,

Где Млечный струится Путь, где звенит огонь полыхая,

                        Ибо жажду небес измерите мерой какой –

Клад, который ни слух, ни взгляд не найдет?

                                    27

                                    Нет, дело не в том.

                        Дребезжала телега под гнетом забот,

            Сердца с бременем времени справлялись с трудом,

                        Отцы умоляли сердечной печали умерить гнет,

            Не опасность, но электрический ужас, потом

            Открылось, что трепетней Страсти, коль молятся врозь ‑

                        Нет, средь ветра и шквала бушующих вод,

Бремени мера иная, и гнет ей другой испытать довелось. 

                                    28

                                    Но как же я… какие найти пути…

                        Воображенье – приди же скорей –

            Как передать этот мрак? там, погляди –

                        То, что тогда выпало ей!

            IPSE, единственный, Царь, Христос, Глава, Господин,

            Из мрака, в который сам ее вверг, ты должен спасти;

                        Судьбы живых и мертвых ты лишь вершишь один ‑

Пусть в торжестве его сгинет ее гордыня – пожалей и убей.

           

                                    29

                                    Там сердца верен ответ!

                        Там око – единый зрак!

            Узнали «кто» и «зачем», той ночи открыв секрет,

                        Прочтя непроглядный мрак.

            Кто ж, как не Он тогда настоящее с прошлым связал,

            И небо с землей, ‑ не Он ли выразил «как»?

                        Петр Симон, основанье души! В шквал

С Тарпейской скалы швырни, но зажги надежды маяк.

                                                30

                                                Исусе, сердца свет,

                                    Исусе, девы сын,

                        Как отпраздновал за тою ночью вослед

                                    Ты славу рабы, господин?

            Непорочной монахини слава — Твое торжество,

            Ибо от непорочной девы рожден был Ты лишь один,

                        Но здесь — агония сердца, Твое рождество ‑

Из разума в Слове, которое дал и слыхал, Твой явлен завет.

                                                31

                                                Ты дан ей для мук и терпенья,

                                    Но остальных пожалей!

                        За тех, кто не знал искупленья,

                                    За грешников, сердце, болей –

            Ибо грешных, но не безутешных сердец

            Ты коснулся, О, нежным, как пух, перстом Провиденья ‑

                        Звони же, верни же в стадо заблудших овец,

Если жатва ‑ крушенье, принесет ли буря тебе зерна с полей?

                                                32

                                                Повелитель приливов, восхищаюсь тобой,

                                    Твоя воля Потоп, хлябь и зыбь подчинит,

                                    Ты смиряешь стихии, потоки, прибой,

                                                Ты предел и граница, причал и гранит,

                        Основание жизни, твердыня, стена,

Океан беспокойного разума крепкой рукой

                                    Обуздал ты, и Смерть лишь одна

Суверенно царит, но таится, сулит, но следит, грозит, но хранит.

                                                33

                                                Среди всех бушующих вод

                                    Его милосердье – брег,

                        Внемлющего спасет

                                    Милости Божьей ковчег,

            К отступнику снизойдет с любовью сквозь смерть и мрак,

            К преступнику, кто в тюрьме свой отбывает век, 

                                    На смертном одре душе дарует благо всех благ,

            Христос, сын Отца милосердья, сквозь шторм семимильным шагом идет.

                                                34

                                                Вновь рожденный в мир, возгори

                                    Двойной природой своей ‑

                        Небесно-крылат, девой зачат, с сердцем живым внутри,

                                    Диво Девы Марии-огней,

            Средний меж трех чисел на троне средь грозных высот.

            Добр, но требует дани как царь всех царей,

                                    Ни огня Судного дня ни мрака не принесет,

Ливень пролей средь наших полей, не смертоносной зарницей нас озари.

                                                35

                                                Дево, на наш порог

                                    Занесло утопленников улов,

                        Помни о нас средь даров небесных небес, средь дорог,

                                    Царь наш вернулся, дадим ему кров,

            Пасхой встретим Его, да озарит наш сумрак алый его восток,

            Да вернется в Британию царство Его, как встарь,

                                    Первосвященник, герой, гордость наша и Бог,

Очаг наших сердечных благ и щедрот, рыцарских помыслов Царь. 

Джерард Мэнли Хопкинс

Могущество Творца

Мир заряжен могуществом Творца.

Он выгорит, как амальгам сиянье

Разбитых. Так густой настой к слиянью

С величьем льнет. Но почему венца

Творца не чтят? Тянулись без конца,

Шли поколенья, шли – труды, деянья.

И мразь, и грязь, ‑ и пот хлестал с лица,

Земля гола, но глух сапог к страданью.

И все ж не истощится ввек природа –

Живет родная свежесть в глубине:

На западе луч сгинул с небосвода,

Идет заря с востока, а над ней –

Сам Дух Святой – вдохнуть Его забота

Тепло во плоть, согреть – крылом в огне.

Джерард Мэнли Хопкинс

            Море и жаворонок

Два звука древних, вечных — ухо к уху,

Где справа в берег бьет волной прилив,

Когда ж луна, себя всю истончив,

Сойдет на нет, поток сникает глухо.

А слева жаворонок взмыл и слуха

Коснулся перепад, излет, извив,

Круженье нот —  и вновь исчез, пролив

Все музыку на ветер ливнем духа.

Позорят этот мелкий городок

Те двое, времени счищая гной.

Мы — гордость жизни и венец, венок,

Утратили земли весь блеск былой,

Нас и наш труд сотрут, уйдем в уток,

В прах, в пыль и в первобытной слизи слой.

Джерард Мэнли Хопкинс

Пёстрая красота

Восславим Бога за пятнистый, пестрый мир –

За то, что пеги, как коровы, облака,

За крылья зяблика, каштаны меж углей,

За то, что быстр форели точечный пунктир,

За вид земли – заплаты пахоты на ней,

За рваный ритм труда, когда спешит рука,

За странность и непостоянство всех вещей,

За рой веснушек, за причуды чудака,

За сладость, горечь, бег, покой, за свет и тьму,

Отец же неизменен в красоте своей ‑‑

            Споем хвалу Ему!

Джерард Мэнли Хопкинс

            Мир

Когда же, Мир, мой дикий голубок лесной,

Мятежные круги чертить вокруг меня ты

Устав, среди моих ветвей найдешь покой;

Когда, когда же, Мир, смиришь ты норов свой;

Не буду сердцу лгать, а чаянья чреваты:

Кусочек мира – не Покой, что не войной

            Идет на мир, а блещет чистотой.

Бесспорно, хищный Мир, Господь нам и добро

Оставить должен был – великое Терпенье,

Что после Миру даст роскошное перо,

Но здесь живет оно не в воркотне и лени,

            А трудится, рождая поколенья.

Свинцовое эхо и золотое эхо

            (Песня девушки из драмы «Колодец Св. Уайнфреда»)

Свинцовое эхо

Как сохранить — есть ли, нет ли, есть ли средство такое,

Любое из них, бант или брошь, локон, коса, тесьма, венок, замок,

Ковы, чтоб уловить, или ключ, чтоб оградить

Красу, храни красу, красу, красоту … от увяданья?

О, не врезалась ли мрачно этих морщинок нить?

Кто б отвертеться от этих скорбных вестников мог,

Вестников тревог, вестников-воров, гонцов седин, страданья?

Нет, ничем, ничем нельзя, средства нет

Продлить, не бывать тебе той, кого красавицей зовут,

Делай, что можешь, что сможешь, сделай,

Горазд на отчаянье разум несмелый,

Это начало, ничего не поделаешь тут

Не смог ни один

Старенье победить, дьявола седин,

Морщин, увядания; смерти наступленье,

            могильных червей, разложение, тленье,

Конец чаянью, начало отчаянья,

Нет никого, никого, никого:

Начало отчаянья, отчаянья,

Отчаянья, отчаянья, отчаянья.

            Золотое эхо

            Воспрянь!

Есть одно, да, есть у меня оно (Перестань!)

Но не в поле зрения солнца,

Не в поле горения мощного солнца,

Зенитного озарения солнца, а здесь земного воздуха мерзкая вонь,

Где-то не здесь, где-то есть, ах, есть средство одно

Единственное! Да, я знаю ключ и место знаю такое,

Где все, что есть ценного, улетает мгновенно, вся свежесть,

            прохлада, восторг и отрада мчится в безбрежность,

            мимолетно оно, быстролетно оно,

Улетает оно, вскоре тает оно, и все ж дорогое, опасно-

            прекрасное

Для нас оно, вуалью водной ряби скрытое, при этом

            его не сравнить с рассветом,

Это лицо, красоты цвет, красы руно золотое,  лицо, ах, и оно вмиг

Тоже умчится, но не испарится, нежнейшей истиной этот лик

Привязан к лучшей части жизни своей, юности очарованью: прекрасно-

            вечное, О  — сам он юность вечная!

Что же, следуй природе своей, красоте, милоте, взглядам, женским нарядам,

            ухаживаньям, веселью и грации, повторяй,

Покоряй невинностью, женственностью, красой,  распущенной косой,

            вьющимися локонами, нарядами, девичьей красой —

Откажись от них, распишись на них, спрячь, печать поставь, по почте отправь,

Наполни легким дыханием, вздохами, охами, летучим дыханьем, как явь,

Призрачную красу; яви их, овеществи их, теперь, задолго до смерти,

Красу отдавай, красоту Богу отдай, красоте самой и дарителю красоты.

Смотри: ни волоска, ни реснички одной не утрачено, каждый волосок на месте,

Каждый волосок на голове учтен,

Нет, то, что мы легкомысленно бросили мраку мира сего — слепок всего лишь, прах

Мы пробудились, овеществились, явились, с ветром гуляли, он,

пока спали, великий,

Взмывал, с той стороны, с этой ли, твердоголов, пробивал твердь, столикий,

Стослойный, пока мы дремали, летал в небесах.

О, отчего так истомленно бредем, сердцем измучены, скручены, заботой забиты,

            заботой убиты, смущены, с толку сбиты,

А то, что нами легко утрачено, растрачено, когда бы хватило заботы,

Любви, могли б сохранить, любовью храня,

Любовью могли б удержать (то, что мы утратить должны были), лелея,

храня трепетнее огня,

Храня заботу. — Где храня? Храните, но скажите, ответьте мне. —

Там! — В вышине! Теперь мы следим за ним, следуя по пятам,

            Там, там, в вышине, вышине,

В вышине!

Джерард Мэнли Хопкинс

Утеха падали

Нет, падали оплот, Отчаянье, не дам

Тебе торжествовать, когда терпеть невмочь,

Не возоплю, и гнёт смогу я превозмочь,

И узы жизни сей не разрублю я сам.

Но как терзаешь ты – под лапой льва костям

Невмочь, под гнетом глыб, что могут растолочь,

А взгляд пронзает так, что без оглядки прочь

Готов бежать,  лететь, как дань твоим ветрам.

            Пусть требуха летит, зерно ж мое поспело,

Я после всех трудов порадоваться б мог,

Благодарить, что сил набрались дух и тело,

За труд, за кнут (ужель?) ‑ отпраздновать итог,

Благодарить того, кто топчет оголтело?

Боролся до утра (мой Бог!) с тобой, мой Бог.

 *         *          *

Нет, хуже нет! Когда одно мученье

Другое порождает, громоздясь

На прошлое, вся жизнь – терзаний связь.

О Утешитель, где же утешенье?

Мария, Матерь наша, где спасенье?

Из крика крик, родясь, в груди сгрудясь,

Всемирной скорби воплем разродясь,

Затих. Так гнев ярится лишь мгновенье.

            О, горы разума, вершины, скалы –

Лишь тот на них без страха мог смотреть,

Кого ни разу бездна не смущала

И страх пасть в пропасть с кручи, в круговерть,

Но утешенье нам приносит смерть,

Так день умрет, спустившись в сна провалы.

Джерард Мэнли Хопкинс

*          *          *

Как будто бы чужак средь чужаков,

Коверкая судьбу мне, шлет проклятья:

Вдали отец и мама, сестры, братья –

Лишь во Христе они, мой мир суров.

            О, Англия, ты – дум жена, готов,

Всем сердцем чтя тебя, к тебе припасть я,

Мольбе не внемлешь ты – пусты объятья,

Не от тоски устал я – от трудов.

            В Ирландии, вдали живу сейчас,

С родными разлучившись в третий раз,

Дарить и брать я и в разлуке рад,

Но в пустоте растрачиваю клад,

Вот – кара, безотзывность, адский сглаз

И глушь, вот – одиночество и ад.

Джерард Мэнли Хопкинс

*          *          *

Проснувшись, вижу мрак, а не рассвет.

Какую тьму часов и мрак узрели,

Пути какие, сердце, на пределе

Мы одолели, но надежды нет,

Увы, увидеть свет, и бездну лет –

Всю жизнь мою вместила ночь на деле.

Как письма, что к родной душе летели

И сгинули вдали, – мой крик. Мой крест.

            Как будто горечь мне велел Господь

Испить, но в чаше сей вся желчь – моя:

Все кости, мякоть, крови ток и плоть,

И дрожжи духа в скисшем тесте – я

Подобен всем, утратившим себя,

Им горше – им себя не побороть.

Джерард Мэнли Хопкинс

*          *          *

Терпенье – тяжесть. Тяжело, Терпенье,

Когда молитва да мольба – удел,

Ты жаждешь ран и жертв, и ратных дел,

И твой закон – лишенья да смиренье.

            Ты – сердца плющ, растешь, покрыв ступени

Обломков прошлых целей, за предел

Уводишь в мир, что влажен и замшел,

Где в море листьев нежишь взгляд в томленье.

            Сердца стучат и друг о друга бьются,

Нельзя сближать их – насмерть разорвутся,

Но все ж мы Бога молим снизойти.

Но кто, с нежнейшей доброты всю муть

Счищая день за днем, кто ищет суть?

Его ведут Терпения пути.

Джерард Мэнли Хопкинс

*          *          *

О сердце, сжалься, пожалеть мне дай

Себя, чтоб выжить мне в моей печали,

Чтоб ты и мой мучитель-разум дали

Покой от пытки, бьющей через край.

            Бреду на ощупь в безутешный край,

Где утешение найду едва ли, –

Глаза ослепли, жаждя дня, искали

Избыть всю жажду – влажный мир, как рай.

Душа-бедняжка, сжалься над собою –

Живи, уйдя от дум куда-нибудь,

Покинь покои, поиски покоя,

Где радость, нет – времен незримый путь

Бог весть откуда в Бог весть что, и пусть

Твердь озарит дорогу над тобою.

Джерард Мэнли Хопкинс

О том, что природа – это гераклитов огонь и об утешении Воскресения

Рвань туч, пучок, подушек реет пух,

            и вот по воз-

душному пути лёт – рой озорной небес,

            и бег, и блеск.

Долой побелки мел, смой прочь грязь с дуг,

            где вяз увяз.

Лучин огонь, и вновь гон, и лов необъез-

            женных теней – вразлет.

Яр ветер, с наслажденьем бьет, сечет, рвет

            и землю оголяет от

Следов запрошлых бурь, борозд и складок, льнет

и лихо льет елей на пыль, гниль, слизь луж

            и ржу болот,

Где сонм личин людских, что до износа ног

Бредет в трудах. Природы пламя многоискро,

Но как, лелеемая искра, уголек,

            Как человек сгорает быстро,

Бездонны оба, но в безмерной бездны мрак

Падут. О, скорбь и воз- мущение! Чела

Сиянье, лик – в прах! Разъ - ят. Звезда – дотла,

            Лишь смерти знак,

А ход времен сотрет и тот, но – прочь

Унынье, спазмы скорби – вон. Весть Воскресенья,

            Горн сердца гонит ночь,

То – вечный луч, маяк в пучине. Пища тленья,

Пожрется червем плоть – удел мой бренный,

            Но – зов трубы и весть:

Я – все, чем был Христос, ибо Он мною был, – в сей час

Сей шут, прореха, ветошка, нетленный сей алмаз

            и есть –

                                    алмаз нетленный.

Джерард Мэнли Хопкинс

(Из незаконченных стихотворений)

Из Тебя, Господь, истек

И вернусь, как ручеек,

Дух в Твоей руке, как пух,

В блеске Божьем – светлячок.

Я пою хвалу всему,

Что познать дано уму,

Испытал твой гнёт, познал,   

Но и святость я пойму.

Скрылся б от тебя, и свет

Вмиг померк бы, Твой запрет

Преступая, сею ветр, ‑

Каюсь до скончанья лет.

Грешник, но твое дитя,

Милосерден Ты, хотя

Безгранична мощь Твоя,

Смилуйся, Господь, ведь я

Должен жить и должен в срок

Возвратить Тебе свой долг,

Помоги, дабы я смог

Выполнить завет Твой, Бог.

Строг, но справедлив, засим

Сердце одари Твоим

Милосердием к другим,

К братьям и врагам моим.

…………………………….

60

Повтори, повтори,

Кукушка, птица, сéрдца родники, ушей колодцы отвори

Отрадой, с балладой, с балладой, стук,

Эхо гула стволов, горстей земли с холмов, полой, полой земли: вдруг

Потряс, озарив весь пейзаж, неожиданный звук.

Джерард Мэнли Хопкинс

Ветви ясеня

Не всякий мой зрак зряч, блуждая по миру слепо,

Коль есть для разума млеко, то это, как воздух, глубок,

Поэзии вздох, как ветви, простёртые в небо,

Скажем, ясеня ветви в декабрьский денёк

Свернулись в кокон иль нежновязко льнут,

В заоблачной выси новые гнёздышки вьют,

Бьют, как в тамбурин, в небосвод,

Когтят зимний безбрежный холст, что чуть тлится.

Пусть белостойка снежнобелеет и голубеет мелисса —

Зелени нежность и робость: это старушка-земля льнёт

            К Небу, от коего нас зачнёт.

Джерард Мэнли Хопкинс

Эпиталама

Чу, слышатель, услышь дела мои, поверь:

Мы листвошеломлены, с шеломом-чашей

Ветвящейся, кустящейся, густоаркадной чащи

В долине ль юга, в лощине ли Ланкашира теперь

Или в ущелье Девоншира, что вьётся вдоль бёдер холмов,

Где карамельно-пёстрой реки золотисто-бронзовый мёд

На мраморном ложе громогласно-прекрасно течёт,

Виясь меж скал и корней, в пляске резвясь средь пенных валов.

Мы там, где слышится хор

В ореоле орешника, в нависшей жимолости,

Дрожащих над рекой в одержимости,

А далее — плеск, гвалт и ор:

Городские мальчишки купаются где-то

В царственной благодати лета.

Приманен шумом, странник бесшумно идёт

К реке, наблюдает незрим за  ватагой:

По-дельфиньи ныряют с отвагой

И выныривают смело чередой звонкотелой,

И водоворот, воздуховорот, и землеворот

            поглощают их в свой черёд.

Фейерверк их прыжков такой пыл

Восторгов летних в груди пробудил,

Что он к пруду поспешил,

Где лучше всего — тенистей,

Милее, свежее, как в сказке: бук шелковистый,

Горный ильм, ясный ясень, явор густой,

заграбастал место поодаль граб резной.

Поток за потоком зелёный листопад расцветил воздух,

В ореоле недвижно паря, как орёл или махаон,

словно небо в лучах или звёздах,

Словно вещь, не знавшая сроду ни земли, ни корней, над землёй

Вознеслась. Пирует он здесь, красотой упоён.

Но довольно: долой

Одежду отбеленную и шерстяную ­ —

Всё сброшено в груду цветную;

Затем нахмурив лоб и сжав губы, он

Терзапальцевой пытке подвергся, согбен:

Открыв ловушки узлов и шнурков,

Сбросил бремя ботинок-оков,

Чтобы по миру пойти босоного

Туда, где лежит грузный клад —

Витиеватые скалы лежат,

А над ними журчит вода, зеркально-зелёных ростков полна

            И небоданной свежестью всклянь она,

Неся её из низин ночью и днём.. Пусть же обдаст

Ноги его благодатный чисто-кремнистый хлад.

Покинем его, зелорезвого, здесь — пусть смеётся, купается, восхищён,

Оставим тему, чтоб не навредить — теченью вод

Священный сей предмет оставим, пусть плывёт

На этой вторящей земле весёлой ноте.

Что есть прибрежных дюн отрада?

Супружество. Вода — супружества объятья.

.           .           .           .           .           .           .           .

.           .           .           .           .           .           .           .

Отец, мать, сёстры, други, братья, —

Под сень дерев, лесных цветов и мхов,

Над ними густолиственна аркада.

.           .           .           .           .           .           .           .

Перевел Ян Пробштейн

---

[i] Так называемые «Законы Фалька», отражавшие напряженную борьбу вновь созданной Германской империи во главе с Бисмарком против католицизма, названы по фамилии министра общественного богослужения и образования Пруссии доктора Фалька, добившегося в 1873-1875 принятия Ассамблеей Пруссии ряда законов, согласно которым государство получало контроль над образованием, назначением и гражданским надзором за священнослужителями (май 1873), все католические приходы были упразднены (май 1874), все католические монастыри в Пруссии были закрыты, а члены религиозных орденов, за исключением тех, кто ухаживал за немощными, изгнаны из Германии (май 1875).  К последнему закону вскоре была добавлена статья, согласно которой все имущество католической церкви было конфисковано, а права, до этого гарантированные конституцией, отменялись. 

Пять францисканских монахинь, тесно сплетенные в объятьях тела которых были найдены у берегов Англии, плыли вместе с другими религиозными беженцами на корабле «Германия», который потерпел кораблекрушение и затонул у берегов Англии 7 декабря 1875 г., накануне праздника Непорочного Зачатия (8 декабря).

Примечательно, что Хопкинс уничтожил все ранние стихи, сохранившиеся лишь  в письмах, и поэма «Крушение Германии» была первой из написанных им после  перерыва.  Поэма знаменует переход Хопкинса в католичество, в которой поэт впервые использует изобретенный им «прыгающий ритм» (sprung rhythm), своеобразный тонический дольник на основе трехсложника, в котором равное количество сильных ударных слогов, а число безударных и частично или слабоударных в строке варьируется, в основном от одного до четырех, причем несколько ударных или полу-ударных слогов могут следовать друг за другом.