Уоллес Стивенс Как украшения на негритянском кладбище

Уоллес Стивенс

Как украшения на негритянском кладбище

                        Артуру Пауэллу

            I

На дальнем Юге солнце осени проходит,

Как Уолт Уитмен, идущий по румяному берегу.

Он поет и воспевает то, что стало частью его,

Миры, которые были и будут, смерть и день.

Ничто не конечно. Никто не увидит конца.

Его борода в огне, а посох его — кочевое пламя.

            II

Вздохни обо мне, ночной ветер, в шумных листьях дуба.

Я устал. Поспи со мной, небо над холмом.

Вскричи обо мне, громче громкого, отрадное солнце, когда взойдешь.

            III

Это случилось, когда деревья обнажились впервые в ноябре,

А когда их чернота проявилась, ты впервые узнал,

Что эксцентричное— основа дизайна.

            IV

Под тюфяком мороза и над тюфяком туч.

Но в середине — сфера моей фортуны

И в равной мере удачи мороза и туч,

За исключеньем правил для раввинов,

Счастливцев, различающих мороз и тучи.

            V

Если когда-нибудь поиск ясной веры закончится,

Будущее перестанет изливаться из прошлого,

Из того, что наполнено нами; но все же поиск

И будущее, являющееся из него, похоже, едины.

            VI

Мы умрем, но не Смертью

В меловых и лиловых одеждах,

Не умрем смертью прихожан.

            VII

Как легко плывут чувства сегодня днем

Над простейшими словами:

Слишком холодно для работы в поле сейчас.

            VIII

Из духа святых храмов,

Пустых и грандиозных, давайте сочиним гимны

И споем их, как влюбленные, тайно.

            IX

В мире всеобщей нищеты

Лишь философы будут толсты

Наперекор осенним ветрам

Осенью, которая станет вечной.

            X

Между прощаньем и отсутствием прощанья —

Последняя милость и последняя утрата,

Ветер и внезапное ниспадение ветра.

            XI

Туча поднялась, как тяжелый камень,

Утративший тяжесть из-за той же воли,

Изменившей светло-зеленый на оливковый, а затем на синий.

            XII

Ощущенье змеи в тебе, Ананке,

И твой предотвращенный прыжок,

И ничто не ужаснет мороз,

Блестящий на твоем лице и в инее волос.

            XIII

Птицы поют в желтых патио,

Поклевывая более сладкие крошки, чем наши,

Из простого Gemutlichkeit[1]

            XIV

Свинцовый голубь на входных воротах парка

Упустит симметрию своей свинцовой товарки,

Увидит оперенья серебро поклонников ее.

            XV

Подавай румяные фрукты на раннем снегу.

Они напоминают страницу Тулé,[2]

Прочитанную на руинах нового общества,

Украдкой при свечах и от нужды.

            XVI

Если бы ветер унес мышленье,

Но все же остается это жилище

Для тех, у кого к месту попроще стремленье.

            XVII

Солнце Азии ползет над горизонтом

В этот изможденный бледный воздух,

Тигр, изувеченный никчемностью и морозом.

            XVIII

Сойдусь ли в схватке с теми, кто меня разрушает,

В мускулистых музейных позах?

Но мои разрушители избегают музеи.

            XIX

Открытие ворот, когда кончается ночь,

Бег вперед, руки вытянуты, как учили.

Действие I, сцена I, в немецкой Штаатс-Опере.[3]

            XX

Ах, но бессмысленна копия естества!

Выявляющая аберрация проявится,

Агат в глазу, ухо с хохолком,

Кролик упитан, зеркальна трава.

            XXI

Она была такой же истончившейся в памяти тенью,

Как древняя осень под снежным покровом,

О  которой вспоминаешь в концерте или в кафе.

            XXII

Комедия полых звуков извлечена

Из истины, не из сатиры на нашу жизнь для смеха. 

Тогда пунцовый Джек и алая Джилл — помеха.

            XXIII

Рыба — в рыбном магазине,

И пшеница — в булочной на витрине,

Охотник вскричал, и фазан упал,

Подумай о странной морфологии сожаленья.

            XXIV

Вот мост над яркой голубой водой

И тот же мост над замерзшей рекой.

Богатый Твидлдам и нищий Твидлди.[4]

            XXV

От иволги к вороне, подмечай

Упадок музыки. Ворона — реалистка,

Но может иволга быть реалисткой тоже.

            XXVI

Фисташки жирные бельгийских виноградин

Эффектней представленья иволог каштановых. 

Cochon![5] Мастер, но виноград — здесь и сейчас.

            XXVII

Вполне пересадить Констебля не смогли,

Исторгли наши реки тусклость Академии.

Но пикты поразили нас иначе,

В манере псов железных и оленей.

            XXVIII

Из груши, поданной на стол, сочится должен сок,

В тепле созрела, подана с теплом. Осень,

При соблюдении условий этих, обманет фаталиста.

            XXIX

Всех призраков души отъявленным насильем,

Топчи фосфоресцирующие ноги, ткань

Слюнтяев рви приросшую к костям.

Колокола трезвонят во всю мочь.

            XXX

Несушка в полночь кукарекает, но не несется.

Кричит весь день несушка, а петух вопит,

И содрогаясь, курица кладет яйцо.

            ХХХI

Обильный мельничный пруд или яростный ум.

Серые травы, унесенные ветром,

И колючий терновник кружится на берегу.

Актуальное — тороватое благодеянье.

            ХXXII

Поэзия — вся изощренная воздушность,

Живущая неопределенно и недолго,

И все ж лучится ярче устойчивой мазни.

            XХXIII

Из всей пурпурности у пурпурной птицы

Должны быть ноты утешенья, чтоб она

В вульгарной скуке повторяла редкости.

            XХXIV

Тихий ноябрь. Воскресенье в полях.

Отраженье застоялось в стоячем ручье.

И все ж явно струятся незримые потоки.

            XХXV

Люди и дела людские редко занимают

Сего ученого погоды, кто думать не переставал

О человеке как об абстракции, о смехотворном солнце.

            XXXVI

И дети разрыдаются на лестнице

На полпути в кровать, когда произнесут ту фразу,

Родится звездный сластолюбец.

            XXXVII

Вчера взмывали розы вверх,

Толкая сквозь зеленую листву бутоны,

Пусть благородны осенью, но благороднее, чем осенью.

            XXXVIII

Но преждевременен альбом Корó.

Чуть позже, когда небо почернеет.

А дымка золотая еще пока не мгла.

            XXXIX

Не виртуозов океан,

Но уродливый чужак, и маска изрекает

Невнятные и все же понятные вещи.

            XL

Всегда стандартный репертуар на потоке,

А то, что было б совершенством, когда бы началось,

То не в начале, а в конце жизни последнего человека.

            XLI

Приходит острый запах хризантем

За годом год, чтоб лязг механизма замаскировать

Машины из машины из машины.

            XLII

Колбасников бог, священной гильдии,

Иль может, покровитель их святой,

Как в зеркале, возведен в сан святой.

            XLIII

Что любопытно, жизни густоту

На данной плоскости расчислить можно,

Тех ног, что видишь, разделив на два.

Так зафиксируешь число людей хотя бы.

            XLIV

А свежесть больше, чем восточный ветер,

Невинности по осени не сыщешь,

Утратить все ж невинность невозможно.

            XLV

Encore un instant de bonheur.[6] Слова

Те женщины, но вряд ли удовлетворят

Даже вкус деревенского знатока.

            XLVI

Все тикает здесь, как часы. Но это —

Безумца шкаф с часами, несмотря

На всех кукушек маньяка часов.

            XLVII

И солнце хочет просиять на ярком.

Древесны дерева, трава желта.

Светило ищет не прудов — оно

Должно само создать свои цвета.

            XLVIII

Не сочинили музыку, но дóлжно.

Долга и подготовка, и желанье

Чтоб звук изысканнее был, чем мы.

            XIX

Он окунуться в тяжесть ночи должен

Чтоб к людям возвратиться и найти

Средь них то, что нашел без них — отраду,

И милость, и безумную любовь.

            L

Союз слабейших силу обретет,

Не мудрость. Смогут люди вместе

За лист один упавший отомстить?

Мудрец же мстит, лишь строя град в снегу.

Перевел Ян Пробштейн

---

[1] Добродушие, приветливость, уют (нем).

[2] ТУЛЕ (Toulet) Поль-Жан — (1867 1920) французский поэт, потомок Шарлотты Корде. Единственный поэтический сборник «Антистихи» опубликован посмертно (1925). Большой Энциклопедический словарь. Его стихотворения стали образцом для второстепенного течения «фантазеры» (fantaisists). Он писал: «Когда встречаются двое, читавших Туле (обычно в баре), они образуют своего рода аристократический кружок.

[3] Имеется в виду либо Берлинская, либо Баварская государственная опера в Мюнхене.

[4] Двойники, персонажи «Алисы в стране чудес».

[5] Свинья, свинство (франц.)

[6] Еще раз (на бис) мгновение счастья (франц.).

Эзра Паунд Кантос II-IV

II

Да брось ты, Роберт Браунинг, [1]

Только один «Сорделло» и есть.

Есть Сорделло и мой Сорделло? [2]

Lo Sordels si fo di Mantovana*[3].

Со Шу[4]  взбивал море.

Тюлень резвится в белопенных кругах прибоя,

Лоснятся волосы дочери Лира,[5]

            глаза Пикассо,[6]

Под чёрным меховым капюшоном гибкая дочь Океана;

И волна бежит за волной, размывая берег морской:

«Эленора, Eλανδροs и Eλέπτολιs»**[7]

            И бедный старик Гомер слеп, слеп, точно крот —

Внемли, внемли зыби морской, бормотанию старцев:

«Пусть возвратится она к кораблям,

К грекам своим, не то нас постигнет беда,

Беда и напасть, и проклятье на наших детей,

Да, ступает она, как богиня,

У неё божественный лик

и голос, словно у дщерей Схенея,[8]

Но рок идёт следом за ней,

Пусть к своим кораблям возвратится

            пусть греки кличут её».

И Тиро в волнах прилива, [9]

            В объятьях бога морского,

Гибкие мышцы воды сплелись вкруг неё,

И вот зеркальный свод лазурно-серых вод укрыл их

Плотным покровом, зеркальной лазурью, волной ледяной.

Застыл солнечно-смуглый песчаный простор,

Чайки раскрыли крылья                  

            и клювами чистят перья;

Бекасы пришли купаться

            и, выгнув суставы,

Расправили влажные крылья под солнечной дымкой,

И вдоль Скиоса[10],

            в сторону Наксоса[11]

Кораблевидный утёс весь зарос,

            Водоросли ползут по краям,

Отмели в винно-багровом мерцанье,

Отблеск олова в солнечном блеске.

Корабль пристал к Скиосу

            за родниковой водой,

Под скалою источника — юноша, пьян от молодого вина,

            «Наксос? Хорошо, мы тебя туда отвезём,

Парень, пошли!» «Не туда!»

 «Да, Наксос там». Я промолвил:

            «Это честный корабль».

И беглый каторжник из Италии

            (Его за убийство искали в Тоскане),

Меня отбросил на нос, к штагам,

            И все двадцать против меня,

От грошей очумели, что выручили бы, продав его в рабство.

            И отчалив от Скиоса

Курс изменили они…

            И юноша вновь подошёл с кличем печальным

И за борт с носа смотрел

            то на восток, то в сторону Наксоса.

И вдруг бога уловки, да, божьи козни:

            Корабль стоймя в водовороте застыл,

Плющ вёсла оплёл, царь Пенфей,[12]

            гроздья не от семян, но из пены морской,

И плющом забит шпигат.[13]

Да, я, Акет, стоял там,

            и бог стоял рядом со мной,

Вода под килем бурлила,

Судно кормою вперед развернуло,

кильватер струился от носа,

На снастях гибкие ветви,

Вместо планшира лоза,

            на уключинах листья,

Огрузили весла тяжелые грозди,

И вдруг из ниоткуда горячим дыханьем

            обожгло мне лодыжки,

Звери явились, как призраки в зеркале,

            пушистый хвост из ниоткуда возник.

Урчание рыси, отдающий вереском запах зверей,

            перебил запах смолы, 

Фырканье, мягкие лапы зверей,

            сверкание глаз в чёрном воздухе.

Ясное небо, сухо, ни признака бури,

Фырканье, мягкие лапы зверей,

            трётся шерсть о колени,

Шелест воздушных надкрылий,

            сухие формы в эфире.

И, корабль, точно киль прирос к верфи,

            рвался со строп, как бык из петли кузнеца,

Рёбра шпангоута застряли в стапеле,

            грозди над кофель-планкой,

            полый воздух шерстью покрылся.

Налился мышцами безжизненный воздух,

            кошачья вальяжность пантер,

Леопарды нюхали виноградные ветви у стока,

Над люком нагнулись пантеры,

А вокруг синяя бездна морская

            с зеленовато-красным отливом,

И молвил Лиэй:[14] «Отныне, Акет, тебе мои алтари,

Не бойся неволи,

            не бойся кошек лесных

под охраною рысей,

            леопардов питай моих виноградом,

Olibanum — мой фимиам,*[15]

            и лозу расти мне во славу».

Зыбь за кормой утихла, подвластна кормилу,

Чёрная морда дельфина

            где был Ликабант,[16]

Гребцы поросли чешуёй.

            И я благоговею пред ним.

Я видел то, что я видел.

            Когда привели они юношу,

Я сразу сказал: «В нём бог,

            но не знаю какой».

И меня к штагам швырнули.

Я видел то, что я видел.

            Рыбья морда вместо лица у Медона,

Руки съёжились в плавники. Ты же, Пенфей,

Слушал бы лучше Тиресия с Кадмом,[17]

            иначе удача покинет тебя.

Покрывается пах чешуей,

            Урчание рыси средь моря…

А в грядущие годы

            в бледности среди водорослей винно-багряных,

Коль над скалою склониться,

            коралловый лик разглядишь в оттенках волны,

Бледность розы под водной струёй,

            Илевтерия, прекрасная Дафна приморья,[18]

Руки пловчихи превращённые в ветви,

Кто скажет, когда

            от стаи каких тритонов спасалась,

Ровные брови зримы, чуть зримы,

            и вот, кости слоновой недвижность.

И Со Шу вспенивал море, тоже взбивал

            как маслобойкой, лунным серпом …

Извивы гибкой воды,

            Мощь Посейдоновых мышц,

Черна лазурь и кристальна гладь,

            Зеркальна волна над Тиро,

Плотен покров, непокой,

            Ярко ярится зыбь волн,

Затем волны затихнут

            на смугло-жёлтой коже песков.

Морские птицы расправив крылья

            плещутся во впадинах меж скал и песчаных ложбин,

меж набегающих на дюны волн.

Зеркален на солнце блеск вод меж вздыбленной зыби прилива,

            бледность Геспера,

Седые гребни волны

            цвета мякоти виноградной,

Склоны скал оливково-серы вблизи,

            а вдали дымчато-серы,

Хищного ястреба крылья цвета лосося

            отбрасывают дымчатые тени на воду,

Башня, как большой одноглазый гусь,

            вытягивает шею из рощи масличной,

И мы слышали, как фавны бранили Протея,[19]

            сено пахло в тени маслин,

А лягушки пели фавнам в ответ

            в сумерках.

И…

                       

III[20]

Я на ступенях Доганы сидел,[21]

Ибо были дороги слишком гондолы в тот год,[22]

И не было „тех девиц“, был один лик,[23]

И Бученторо в двадцати ярдах, орущий «Стретти»,[24]

И озаренные светом балки в тот год во дворце Морозини,[25]

И павлины в доме Коры или быть там могли.[26]

            Боги плывут в лазурном эфире,

Светлые боги, тосканские, чтоб вернуться до первой росы.

Свет, первый свет пока не пала роса.

Паниски, а из дуба дриада,[27]

А из яблони мелиада, [28]

Полнится ими лес, и листья полны голосов,

Шепчутся, и облака склонились над озером,

И на них восседают боги,

А в воде купальщицы, миндально-белы,

Серебро воды ложится глазурью на вздернутые соски,[29]

            Как Поджо заметил.[30]

В бирюзе зеленеют  прожилки,

Либо серые ступени ведут под сень кипарисов.[31]

Мой Сид прискакал к Бургосу,[32]

К воротам, окованным гвоздями, меж двух башен,

Ударил древком копья, и дитя

Una niña de nuevo años,*[33]

Вышла на галерейку надвратную меж башен,

Указ лепеча voce tinnula:**[34]

 “Дабы никто ни словом, ни делом, ни пищей не  помогал Рую Диасу,

Не то сердце, вырвав взденут на острие копья

И вырвут глаза, и все добро отберут,

«А вот, Myo Cid, и печати,***

Большая печать, и указ».

И прочь ускакал от Вивара, Myo Cid,[35]

Не оставив ни соколов на насесте,

Ни одежды в шкафах,

И оставил сундук свой в заклад Рахилю и Видасу,[36]

Ростовщикам, тот огромный сундук с песком, 

Чтоб дружине своей заплатить,

И в Валенсию стал пробиваться.

Инеш да Каштру убили, и стена,[37]

Возведенная на века, сетью трещин покрылась.

Мрачное запустенье, то краска с камня хлопьями,

То штукатурки клочья, Мантенья стену расписал.[38]

Лоскутья шелка. “Nec Spe Nec Metu”. ****[39]

IV[xl]

Дворец в дымных сполохах,

Троя — всего лишь груда дымящих камней на границе,[xli]

АНАКСИФОРМИНГЕС![xlii] Аврункулея![xliii]

Внемли мне, Кадм Златоносых Судов![xliv]

Серебро зеркал уловляет яркие камни и вспышки,

Заря, разбудив нас, плывет в холодном зеленом свете;

Росистая мгла растеклась, бледные стопы топчут траву.

Бей, бей, стучи, притопом дерн рыхлый топчи[xlv]

            под яблонями чередой,

Choros nympharum,* копыто козла в разрядку с бледной стопой,

Серпом зыблется вод синева, отливая на отмелях золотым изумрудом,

Черный кочет кричит в пене морской;

У резной изогнутой ножки софы,

            лапа с когтями и львиная грива, старец сидел,

            бормотал рокоча…:

                        Ityn!**[xlvi]

Et ter flebiliter, Ityn, Ityn!***[xlvii]

И к окну она подошла и ринулась вниз,

            «И над нею — ласточек причитанье:

Ityn!

            «На этом блюде сердце Кабестаня».[xlviii]

            «На этом блюде сердце Кабестаня»?

            «Вовек иного не вкушу».

И она к окну подошла,

            тонкий белый барьер из камня

Завершался аркой двойной;

Твердые ровные пальцы вцепились в твердость бледного камня;

Покачнулась на миг,

            И рукавом

Уловила ветер Родеза[xlix]

            …а ласточки причитали:

'Τis.     'Τis.    Ytis!****

            Актеон…[l]

            а долина,

Долина густа от листвы, листвы лесной,

Солнце льется блестящим потоком на крышу

Точно покрытую рыбьей чешуей,

            Как крыша церкви в Пуатье,[li]

Если была б золотой.

            А под ней, а под ней

Ни луча, ни просвета, ни проблеска солнца

На черной глянцевой глади вод,

Омывающих нимф, нимф и Диану,[lii]

Окруживших ее белизной, и воздух, воздух,

Трепещет воздух, касаясь богини,

развевает их кудри во тьме,

Вздымая, взвивая, овевая:

серебром иворий омыт,

            затенен, оттенен,

серебром иворий омыт,

Ни света, ни случайного отсвета солнца.

А потом Актеон: Видаль,[liii]

Видаль. Старик Видаль говорит,

            по лесу наощупь бредя,

Ни луча, ни случайного отблеска солнца,

            бледные кудри богини.

Свора псов бросается на Актеона,

«Ату, ату, Актеон»,

Взять оленя пятнистого след,

Золотой колос волос

            Густ, как пшеницы сноп,

Вспыхнул, вспыхнул на солнце,

Свора псов бросается на Актеона.

Спотыкаясь, спотыкаясь в лесу,

Бормоча Овидия, бормоча:[liv]

            «Пергуза…родник… родник…Гаргафия,

Родник … родник… Салмакиды».[lv]

            Дребезжат пустые доспехи лебедю вслед.[lvi]

           

Так обрушился свет, хлещет потоком e lo soleills plovil*[lvii]

Жидкий хлещет кристалл

            Богам по колено. 

Слой над слоем зыбко мерцает вода;[lviii]

Пленка ручья несет лепестков белых слой.

Сосна в Такасаго[lix]

            проросла рядом с сосной в Исé![lx]

Вода взвихрила светлый белый песок в устье ручья[lxi]

«Узрите же Древо Ликов!»[lxii]

Раздвоены кончики сучьев, пламенея, как лотос.

            Слой над слоем

Завихряется отмель

            по колено богам.

Факелы тают в полыханье огня

Пышущих жаром кухонных печей,

Синий агат обрамляет небо (как в Гурдоне тогда)[lxiii]

            под шипенье смолы,

Узкие стопы обуты в сандалии лепестков из шафрана: Hymenæus Io![1]

            Hymen, Io Hymenæe! Аврункулея![lxiv]

Алый цветок брошен на белизну бледного камня.[lxv]

            И молвит Со-Джоку:[lxvi]

«Сей ветер, сир, царский ветер,

            Сей ветер веет из дворца,

Сотрясая имперские водометы».   

            И Сян, распахнув ворот рубахи:[lxvii]

«Сей ветер ревет в мехе земли,

            он зыблет водную гладь».

Ветра не подвластны царю.

            Пусть корова теленка блюдет.

 «Сей ветер в плену занавесок из газа…»

            Ветра не подвластны царю…

Погонщики верблюдов сидят на изгибе лестницы,

            Гляди, как строен план улиц Экбатана,[lxviii]

«Danaё! Danaё![lxix]

            Какой ветер подвластен царю?»

Над ручьем дымка повисла,

Яркие листья персиков пестрят на воде,

Звук плывет в дымке вечерней,

            На отмели барка скрипит,

Золоченые балки над черной водой,

Вехи из серого камня ведут…[lxx]

Père Анри Жак сказал бы Сеннину — на Рокку,[lxxi]

На горе Рокку меж кипарисов и скал,

Полиньяк,[lxxii]

Как Гигес на фракийском блюде задал пир,[lxxiii]

Кабестань, Терей,

            Сие на блюде сердце Кабестаня,

Видаль либо Экбатан, на золоченой башне в Экбатане

Вечно лежит божья невеста в ожиданье златого дождя.[lxxiv]

У Гаронны. «Saave!»

Гаронна, как краска, густа.

Шествие: «Et sa`ave, sa`ave, sa`ave Regina!»*[lxxv] —

Червем ползет в толпе.

Адидже, образов тонкий покров,[lxxvi]

На другом берегу —  работа Стефано «Madonna in hortulo»,**[lxxvii]

Как узрел ее Кавальканти.[lxxviii]

            Копыто Кентавра месит суглинок.[lxxix]

А мы сидим здесь…

            там на арене…[lxxx]

---

* Lo Sordels si fo di Mantovana  (прованс.) — все Сорделло из Мантуи.

** Eλανδροs и Eλέπτολιs  (греч.) — «Губительница кораблей и губительница городов».

* Olibanum (лат.) — фимиам, ладан. Римляне считали, что именно Бахус ввел использование ладана в обрядах (Овидий, "Фасты". III, 727).

* Una niňa de nuevo aňos  (исп.) — девятилетняя девочка.

** voce tinnula  (лат.) — «звонким голосом».

*** Myo Cid (исп.)  — Мой Сид.

**** “Nec Spe Nec Metu” (лат.)  — «И без надежды, и без страха».

* Choros nympharum  (лат.) — «хоровод нимф»: цитата из гимна Сафо (93 D).

** Ityn (лат.) — падежная форма от «Itys». Итис — сын Прокны и Терея, царя Фракии. См. комментарии.

*** Et ter flebiliter (лат.) — «И трижды со слезами».

**** Ytis! (лат.) —  Итис — см. выше и комментарии.

* e lo soleills plovil  (пров.) — «и льётся солнце». См. комментарии.

[1] Hymenæus Io... (лат.) — «Гименей, ура! Гимен, ура Гименею!». См. комментарии.

* Saave!.. sa`ave Regina! (лат.) — «Здравствуй!.. здра-авствуй, Королева!». «Salve Regina» — начальные слова множества христианских гимнов, адресованных Пресвятой Деве.

** Madonna in hortulo (ит.) — «Мадонна в саду». См. комментарии.

---

[1] Комментарии к Canto II

Впервые опубликована в журнале “Poetry”, Х, 4 (July 1917): 180–188. См. также Ur–Canto II в наст. издании.

Затем была опубликована как Canto VIII  в журнале «Dial», LXXII. 5 (May 1922) {505}-509

Данный авторский вариант текста увидел свет в 1925 г. в сборнике «A Draft of XVI Cantos» (Pound 1925 ) и значительно отличается от первоначального.

Паунд протестует против своевольного использования исторических фактов в эпической поэме Роберта Браунинга «Сорделло» («Sordello», 1840), рассказывающей о знаменитом провансальком трубадуре Сорделло (1185?-1255?) родом из Италии nе  Ср.: «Сордель знатный был сеньор родом из Мантуи… прибыв в Прованс, долгое время оставался при графе Прованском» (ЖТ 1993: 248—249). См. прим. 2 к Ur-Canto I и статью Я. Пробштейна в наст. изд.).

Роберт Браунинг (1812-1889) – английский поэт, автор эпической поэмы «Сорделло» (1840). Паунд протестует против своевольного использования исторических фактов Браунингом (см. также См. прим. 2 к Ur-Canto I и статью Я. Пробштейна в наст. изд.).

[2] Только один «Сорделло» <…> и мой Сорделло? — название эпической поэмы Р. Браунинга; Сорделло (1185?-1255?) – итальянский трубадур, герой поэмы Браунинга.  См. прим. 2 к Ur-Canto I. 

[3] Lo Sordels si fo di Mantovana (прованс.) — все Сорделло из Мантуи – цитата из кн. Камиля Шабано “Les Biographies des Troubadours en Langue Provencale” (см. Chabaneau  1885). Цит. по: Terrell 1993: II/3, p. 5; далее: Terrell. См. прим. 2 к Ur-Canto I.

[4] Со Шу – японское звучание имени китайского поэта Сым Сяньжу (179-117 гг. до н.э.). Японское имя Со Шу — от китайского Ц’ан-ц’унг (см.: Fang 1957) или Цуанг Цу (Джайлс). Подстрочный перевод стихотворения Ли Бо: «Теперь  не знаю, был ли я тогда человеком, который грезил, что он мотылек, или теперь я мотылек, который грезит, что он человек» (цит. по: Giles  1901). Со Шу – японское звучание имени китайского поэта Сым Сяньжу (179-117 гг. до н.э.).  Кроме того, Давенпорт (см.: Davenport 1983)  ассоциирует Со Шу с книгой китайского фолософа  IV-III вв. до н. э. Чжуан-цзы, также Чжуан Чжоу (кит. трад. 莊子, упр. 庄子, пиньинь: Zhuāngzǐ Учитель Чжуан) — знаменитый китайский философ предположительно IV в.  до н. э. (369-286 до н.э.) Сражающихся царств, входящий в число учёных Ста Школ. Чжуан-цзы начинается с рассказа об огромной рыбе, которая может обернуться птицей, а в конце II главы рассказ о метаморфозе самого Чжуан-цзы: «Однажды я, Чжуан  Чжоу, увидел себя во сне бабочкой – счастливой бабочкой, которая порхала среди цветков в свое  удовольствие и вовсе не знала, что она — Чжуан Чжоу. Внезапно я проснулся и увидел, что я – Чжуан Чжоу. И я не знал, то ли я Чжуан Чжоу, которому  приснилось, что он — бабочка, то ли бабочка, которой приснилось, что она — Чжуан Чжоу. А ведь между Чжуан Чжоу и  бабочкой,  несомненно,  есть  различие.  Вот  что  такое превращение вещей! (Перевод В. Малявина.) См. примеч. 1 к  «Древняя мудрость, довольно космическая»

[5] Лир — древний кельтский морской бог, аналог Посейдона. Паунд полагает, что тюлени (морские котики) — дочери Лира.  (Ср. «Бранвен, дочь Ллира» из  Белой Книги свода повестей «Мабиногион» или «Мабиноги»).  Цит. по: Terrell  2/5, p. 5.

[6] глаза Пикассо — Пабло Пикассо сделал иллюстрации «Метаморфоз», ряд рисунков сферической формы, где, как сказал У. Б. Йейтс, «все одновременно и округляется и выпирает, не имея граней и ограничений».

[7] Eλανδροs и Eλέπτολιs (греч.) — «Губительница кораблей и губительница городов».  Из трагедии Эсхила «Агамемнон», где эти эпитеты относятся к Елене, имя которой Эсхил выводит из того же корня. Перевод отрывка (Агамемнон, 689-90) у С.Апта:

            Только вещие уста

            Возбудительницу войн

            Так наречь могли – Елена:

            Это имя значит «Плен».

            Людям плен, и кораблям,

            И столице горький плен

            Уготовила она…

(Эсхил. Агамемнон. 689—690. Пер. С.Апта).

[8] Схеней (др.-греч. Σχοινεύς) — персонаж античной мифологии, отец Аталанты. Фраза “дщери Схенея» заимствована из перевода «Метаморфоз» Артура Голдинга  на английский, который Паунд цитирует в эссе «заметки о елизаветинских классицистах», первоначально опубликованных в ряде номеров журнала «Эгоист» в 1917-1918 гг., а затем включенных в том «Литературные эссе Паунда» (Pound 1954: 236).

[9] И Тиро в волнах прилива, ǀ В объятьях бога морского… — Тиро (др.-греч. Τυρώ) – дочь царя Салмонея, основавшего город Салмону и в гордыне дерзнувшего сравниться с Зевсом, за что тот поразил его и уничтожил город. После гибели отца Зевс отдал её на воспитание Крефею. Она была женой смертного — царя Иолка Крефея. В браке у них родились три сына —  Эсон, Ферет и Амифаон (перечислены по старшинству). Она влюбилась в речного бога Энипея. Тиро преследовала его, но он отверг её любовь. Посейдон воспользовался этим и, приняв облик Энипея, овладел ей.

[10] Скиос  точнее Хиос (греч. Χίος) — родина Гомера, остров в Эгейском море, в 70 милях от о. Наксос. Написание «Скиос» Паунд заимствовал из английского перевода Овидия, выполненного А. Голдингом. 

[11] Наксос (греч. Νάξος)  — самый крупный остров Кикладского архипелага, центр виноделия и культа Диониса. Далее следует повествование моряка Акета, взятое из III книги «Метаморфоз» Овидия (605-691). Внук Кадма, царь Пенфей, гонитель новой религии и Диониса, не внял совету Акета и приказал заковать того в оковы и заключить в темницу, а сам направился в Киферон, где был разорван вакханками, среди которых были его мать и тетка, не признавшие его. Рыси, пантеры, тигры — свита Диониса. 

[12] Царь Пенфей (др.-греч. Πενθεύς).—  Далее у Паунда — пересказ от лица моряка Акета мифа о том, как фиванский царь Пенфей, препятстсовавший отправлению культа Диониса, не внял его предостережению и повелел заключить Акета в темницу, откуда тот был чудесным образом освобожден; Пенфей же, пораженный безумием, отправился смотреть на оргии вакханок на горе Киферон и был ими принят за огромного кабана и растерзан (см.: Овидий. Метаморфозы. III. 574—691).

[13] шпигат — сточная труба для воды, стекающей с палубы судна; верхняя часть трубы проходит в палубу около борта.

[14] Лиэй (лат. Lyaeus)— одно из имен Диониса (распускающий, освобождаюший от запретов – с др.греч.).

[15] Olibanum (лат.) — фимиам, ладан. Римляне считали, что именно Бахус ввел использование ладана в обрядах (Овидий, «Фасты». III, 727).

[16] Чёрная морда дельфина ǀ где был Ликабант. — Ликабант. –  Член команды, пытавшийся продать Диониса в рабство. У Овидия: «карою ссылки тогда искупавший лихое убийство» (Овидий. Метаморфозы. III. 625. Пер. С. Шервинского); у Паунда —  беглый каторжник. 

[17] Слушал бы лучше Тиресия с Кадмом. — Аллюзия на трагедию Еврипида «Вакханки»:   в одной из сцен Тиресий и Кадм поднимаются в гору для участия в обрядовой оргии в честь Вакха. ПрорицательТиресий советует Пенфею принять участие в обряде, но тот легкомысленно отказывается.

[18] Илевтерия, прекрасная Дафна приморья —Террелл (Terrell 1993: 2/25, p. 7) полагает, что это слияние имени греческой богини-родовспомогательницы Илифии с названием морского животного из рода двуполых медуз "элевтерия" (греч. "свобода"). Дафна — дочь речного бога Пенея. Спасаясь бегством от влюбленного в нее Аполлона, она призвала на помощь отца, и он превратил ее в лавр. Паунд говорил:  «Образ Дафны мне очень близок, хотя я предпочел бы, чтобы она превратилась не в лавр, а в коралл». (De Racheviltz, Mary, Discretions, 159 цит. по Terrell II/26: 7).

[19] И мы слышали, как фавны бранили Протея, ǀ сено пахло в тени маслин, ǀ А лягушки пели фавнам в ответ ǀ в сумерках.— Протей (др.-греч. Πρωτεύς) — морское божество, обладающее даром пророчества и оборотничества. В комедии Аристофана "Лягушки" Дионис и его слуга Ксанфий отправляются в Аид на поиски "искусного поэта", где их встречает оглушительный хор инфернальных лягушек. Фавны бранили Протея за то, что тот обладал отвратительным запахом. Протей — еще одна ипостась метаморфоз.  

Приводим наброски, сделанные Паундом в Париже в 1920-1922 гг.

Oпубликовано как Canto VIII  в журнале «Dial», LXXII. 5 (May 1922), p. 505-509.

И Со Шу взбивал море,

как маслобойкой, луной.

Клочки, глыбы, островки разобщенного виденья, аморфный цвет,

Плывущие холмы, длинные долины высоких скалистых стен,

Бесконечные, разобщенные, нескончаемые.

Ночь святой Терезы, ,[19]

Держащей в ладонях космос,

 e sen andavi giù a capo chino,[19]

Склонившись над его сферой, кристаллом, огненным шаром,

Глобус света в ее руках,

фигура, идущая в капюшоне,

Виденье в сфере кристалла.

Со Шу взбивал море,

Недовольство хаосом, неадекватность мер,

В Лез-Эзи[19] — пантера безымянного художника,

И я в узкой пещере, тайна, нацарапанная на стене,

И последний читатель, с рукопожатьем уходящего солнца,

Уплывает от печального горизонта, до сих пор терпеливый, теперь

потерявший терпение,

минуя муравейник, в узком мраке расщелины

На влажной скале — моя пантера, мои туры, нацарапанные в темноте,

Так умерли Бо, Най, Лунь, Ак и гильдия резчиков.

Но блеск лазури, прозрачная стена над ней

Высокий поток над развилкой бухт

Море, живое и ворочающееся, гибкая вода, чешуйчатая, чистая, как Посейдон,

И переплетенные руки морского бога

            Χαῖρε, Τυρὼ, χαῖρε ϕιλότητι[19]

Невеста Нептуна,

                        и мягкий песок, тихий

и смягчен рябью, quassator terrae[19]

Сотрясатель и разрушитель кораблей

могучерукий, Ποσειδῶν,[19]  влюбленный в Тиро,

Тихий долгими ночами; небо, глубокое от черной лазури,

И снова песок и волна, снова зеркальная тьма и прозрачные

обильные объятья волн,

обвал вод Ποσειδῶν

сотрясатель земли, Τυρὼ, невеста вод,

В которую Эолид был влюблен, всплеск грудей,

невеста бога морского…[19]

Купающиеся птицы морские простирают перья свои,[19]

Ne maeg merigmod wyhrdhe widhstondan…[19]

            Ушедшая мощь морского бога

Темное побережье, ни веса волны

ни высоких башен над Тиро

Ни кристальной близости покрыть зелень моря,

Ни потока вод, ни покрова над женщиной,

Ни яркости одежд, ни блеска зеркальной волны,

Ни вспышки гребешка волны,

            серость собралась

Темная мгла угрюма, серая скала на краю глади морской.

Старость ковыляет прочь, старые глаза глядят в океан,

Не видя ни одного, кто вернулся, 

                                                ни корабля на горизонте.

Бьются волны о скалы,

                                    соленые от дельфиньих лизаний,

Голова тюленя в белопенных водах, дремлющий глаз тюленя,

Резвость молодого тюленя, бесстрашного пловца.

                                                Газель 1919 г.

Нежданный дар пришельца

Подарок неведомой красоты

Древняя слава никогда не меркнет в мире

Высокие залы с блистательной отделкой

Укрытой за убогой стеной

Не возвышенные думы, но некоторое добросердечие

                                                                        для приюта

Древняя слава никогда не меркнет в мире

Лица, отполированные словно нефритом

Прохладна вода горных озер, вода, тиха, как глаза

Древняя слава

никогда не меркнет в мире

Со Шу взбивал море,

            как маслобойкой, луной.

Лазурный блеск, прозрачный над ее волной-стеной,

Высоко вознесшейся над Тиро, над развилками бухт,

Живой и вертящейся водой;

                                                гибкая вода, чешуйчатая, в пенном венке

В зеленой глубине, глубине чистой, как Посейдон,

XAIRE TYRO, XAIRE PHILOTETI, [19]

Сплетенные руки бога морского

и мягкий песок, песок затем затих, затих,

Смягчен рябью, quassator terrae[19]

ПОСЕЙДОН, разрушитель кораблей,

Что же сталось с ТИРО, морской невестой, теперь морские птицы

купаются, раскрыв перья,

Ne mawg werigmod wyhrdhe widhstondan…[19]

Тюленья голова в белопенной воде,

Et dixit Acoetes:[19]

 Дидона задохнулась от слез по мертвому Сихею;[19]

И плачущая Муза, рыдает, овдовев, и жаждет,

Рыдающая Муза

Оплакивает Гомера,

Оплакивает долгие дни длинной песни,

Оплакивает дыханье певцов,

Ветры расправили крылья, моря на восток толкая,

Обладая дыханьем гребцов,

триремы у Кипра,

Долгий морской путь,

Слова, вплетенные в обломки ветров,

голоса обрызганы солью.

Тиро покоится, гибкая, по направлению к берегу в объятьях Нептуна

И кристально-чистая волна дугой изогнулась над ними;

Тюлень резвится в белопенных кругах вод вокруг скал,

Гладковолосая дочь Лира

с глазами Пикассо

Под черным меховым капюшоном, гибкая дочь Океана.

(Перевел Ян Пробштейн)

[19] Святая Тереза (1515–1582) — испанскaя святая, визионер и мистик, у которой часто бывали экстатические видения, которые становились все более и более ощутимыми; упоминается также в Канто 77.

[19] Если спускалась, опустив голову в капюшоне (итал.).

[19] Лез-Эзи-де-Тайак-Сирёй (фр. Les Eyzies-de-Tayac-Sireuil) — коммуна на юго-западе Франции в департаменте Дордонь (в Аквитании), где было обнаружено уникальное количество палеолитических стоянок первобытных людей с наскальными рисунками в пещерах. Там же неподалеку, в Перигоре на территории коммуны Монтиньяк в Дордони находится Пещера Ласкó или Ляскó (фр. Grotte de Lascaux), живописные и графические рисунки в которой датируются примерно в XVIII—XV тысячелетии до н. э.

[19] Радуйся (да здравствует), Тиро, радуйся, когда влюблена  (греч.)

[19] Сотрясатель земли (лат.)

[19] Посейдон (греч.), имя означает «владыка вод».

[19] Но блеск лазури | невеста бога морского… — аллюзия на «Одиссею» (кн. XI, 235–250). Тиро (др.-греч. Τυρώ) – дочь царя Салмонея, основавшего город Салмону и в гордыне дерзнувшего сравниться с Зевсом, за что тот поразил его и уничтожил город. После гибели отца Зевс отдал её на воспитание Крефею. Она была женой смертного — царя Иолка Крефея. Эолид — Крефей, сын Иолка.

[19] В оригинале — перевод стр. 47 древнеанглийского «The Wanderer» («Скиталец») (см. ниже).

[19] В оригинале древнеанглийского текста «The Wanderer» («Скиталец»), автор которого не известен, из так называемой рукописи из библиотеки собора  Эксетер, переданной епископом Леофриком (Leofric) ок. 1072 г. н. э. стр. 15 читается: «Ne mæg werig mod   /      wyrde wiðstondan», что переводится как «Тот, кто устал духом, не может сопротивляться судьбе».

[19] Радуйся (да здравствует), Тиро, радуйся, когда влюблена (греч., смесь греческих и латинских букв при записи)

[19] Сотрясатель земли (лат.)

[19] См. пер. в прим. 8.

[19] И говорит Акет (лат.). Далее в основном тексте Canto II следует повествование моряка Акета, взятое из III книги «Метаморфоз» Овидия (605-691).  Однако в этом варианте рассказ Акета отсутствует. 

[19] Дидона задохнулась от слез по мертвому Сихею – основательница Карфагена, куда она отплыла после того, как ее муж Сихей был убит Пигмалионом, братом Дидоны (см. Вергилий, «Энеида», I, 340-366).

Прим. Я. Пробштейна и А. Маркова при участии Бориса Мещеряков (китайский).

[20] Комментарии к Canto III

Впервые опубликована в журнале “Poetry”, Х, 5 (August 1917): 248-254.

Данный авторский вариант текста увидел свет в 1925 г. в сборнике «A Draft of XVI Cantos» (Pound 1925 ) и значительно отличается от первоначального.

 Другие переводы этой «Песни» проводятся в Дополнениях.

[21] …на ступенях Доганы сидел… — С венецианской таможни Догана (ит. «Punta della Dogana» — «Таможенный пункт»)  открывается вид на Большой канал и дома, прилегающие к Базилике Сан Марко. Описанию Доганы посвящено лирическое отступление, которым начинается третья книга поэмы Р. Браунинга «Сорделло», а у Паунда вплетены личные воспоминания См. прим. 17 к Canto I.

[22] ...в тот год... — По-видимому, 1908, когда Паунд, приехав в Европу, испытывал сильную нехватку средств.

[23]...не было тех девиц, был один лик... — «Тех девиц» — цитата и аллюзия на «Сорделло» Р. Браунинга, который вспоминал, как, сидя на ступенях разрушенного дворца в Венеции и обдумывая строки своей поэмы, повстречал группу привлекательных девушек.Внимание Паунда же, в отличие от него, привлекло «лишь одно лицо» (см. «Сорделло», III, 675-698). См. прим. 18 к Canto I.

[24] Бученторо — гребной клуб, расположенный рядом с Доганой. Первоначально: Буцентавр, судно венецианских дожей, которое использовалось при церемониях «обручения» Венеции с морем.

“Stretti” (ит.) — «В тесном обьятии». Так начиналась популярная в начале века неаполитанская песня Виченцо де Кьяра “La spagnuola”. В 1908 г. Паунд слышал, как ее распевали члены гребного клуба.

[25] Морозини — аристократическая венецианская семья. Также название площади и дворца, которому более пятисот лет.

[26] И павлины в доме Коры… — Кора — одно из имен Персефоны, в античной мифологии богини царства мертвых. Вся эта строка у Паунда — измененная цитата из книги лирической прозы Габриэле  Д’Аннунцио (Gabriele D'Annunzio; 1863—1938) «Ноктюрн» («Notturno», 1921), написанной им, когда писатель находился в венецианском госпитале после ранения, полученного в 1916 г. На эту книгу Паунд написал похвальную рецензию, опубликованную в журнале «Дайал» в ноябре 1922 г.

Павлин — символ богатства у Соломона, гордыни у Шекспира, странной красоты у Уистлера; Паунд же, скорее всего,  связывает этот образ со стихотворением У. Б. Йейтса, о котором вспоминает в «Пизанских песнях»: «Великий павлин “aere perennius” —  века переживет» (Канто 83, см. с 000 наст. изд.); т.е., цитируя Горация, Паунд восхваляет Йейтса, стало быть, в более поздней аллюзии павлин —гимн творцу:

Уильям Батлер Йейтс

Павлин

Прельстится ль богатством тот,

Кто павлина-красавца создал,

И гордостью тешит взгляд?

Ветрами побит, каменно-сиз

Взлелеет его каприз

Одинокий Трёхликий Пик.

Будет жить он или умрёт

Средь вереска, влажных скал,

Украшая из перьев наряд,

Чудачеством призрак велик,

Будет гордостью тешить взгляд.

(Перевел Ян Пробштейн)

[27] Паниски, а из дуба дриада, ǀ А из яблони мелиада. — Паниск, т.е. «маленький Пан» — лесное существо с козлиными ногами, получеловек-полукозел. Принадлежащий к свите Диониса. Дриада — нимфа дерева, умирающая вместе с ним. Мелиада — нимфа ясеня; Паунд трактует шире: мелиады кака нимфы фруктовых деревьев.

[28] мелиада (мелида —  нимфа ясеня. Мелиады трактовались Паундом более широко: как нимфы фруктовых деревьев.

[29] А в воде <...> вздернутые соски. — См. прим. 27 к Ur–Canto I.

[30] Серебро воды ложится глазурью на вздернутые соски, ǀ Как Поджо заметил. — Итальянский ученый-гуманист и писатель Джан Франческо Поджио Браччолини (Gianfrancesco Poggio Bracciolini; 1380-1459), собиратель античных рукописей, возвративший к жизни множество утраченных или к тому времени забытых эллинских древностей, посещая весной 1416 г. в Бадене швейцарские бани, поделился впечатлениями о развлечениях тамошней знати в знаменитом письме своему другу Никколо де Никколи, где сравнил юных купальщиц с богинями. Паунд сам выполнил  вольный перевод этого письма на английский и под заголовком «Aux etuves de Weisbaden, A.D. 1451» опубликовал в «Little Review» в июле 1917 года. Другим возможным источником для Паунда послужили строки из Катулла:

Смертных очам тогда средь бела дня и предстали

обнаженные нимф тела впервые подводных

до торчащих сосцов по-над пучиной серебристой.

(Катулл. Стихотворения. LXIV. 17—18. Пер. М. Амелина.)

[31] Либо серые ступени, ведут под сень кипарисов. — В этой строке, продолжающей в “Cantos” тему Востока, Паунд описывает посещение Китайского храма.

[32] Мой Сид прискакал к Бургосу… — Сид Кампеадор (исп. El Cid Campeador), наст. имя Родриго Диас де Вивар (Rodrigo Díaz de Vivar, Руй Диас; ок. 1043? в Биваре, неподалеку от Бургоса —ум. в 1099)—национальный герой Испании, знатный дворянин, полководец и политический деятель. По навету завистливых придворных был подвергнут гонениям со стороны короля Альфонсо VI (1043—1109; правление с 1065 по 1109 г.), но впоследствии прощен. В последние пять леит жизни был правителем отвоеванной у мавров Валенсии (1094—1099). Герой знаменитой анонимной эпической поэмы на кастильском языке «Песнь о моем Сиде» («Cantar de mio Cid», дошла до нас в единственной рукописи XIV века, в которой не хватает начала и есть лакуны в тексте, для восполнения которых издатели пользуются текстами испанских хроник ХIII–XIV вв.). Сид — от араб. «сеид» — «господин». Бургос (исп. Burgos) — город, в котором Сид родился и жил; в 1919 г. его останки вместе с останками его жены доньи Химены были торжественно перезахоронены в Бургосском соборе.

Бургос — город в Кастилии, в котором Сид жил и был похоронен.

Бивар (Вивар) — замок в 10 км. к северу от Бургоса. См. прим. 16 к Ur-Canto II.  

[33] Una niňa de nuevo aňos (исп.) — девятилетняя девочка, первой сообщившая Сиду о наложенной на него опале. В образе девочки исследователи видят Персефону-Кору, которая славилась тем, что не раз помогала героям проникнуть в подземное царство. В «Canto III» таким героем становится Сид, узнающий о том, что ему суждено скитаться (точно так же, чтобы узнать свою судьбу, в Аид спускается и Одиссей). Как известно, в самом тексте «Песни о Моем Сиде» девочка лишь сообщает Рую Диасу о королевском указе и в страхе убегает (I, 35-50), тогда как здесь она, напротив, выступает союзником героя, вслух прочитав указ и даже показав ему печати. Более подробно к этому сюжету Паунд обращается в кн. «Дух романской культуры» (Pound 1910).

[34] …voce tinnula (лат.— «звонким голосом»). —, цитата из Катулла: «…voce carmina tinnula» — «возглашай заклинания» (Катулл. Стихотворения., LXI., 12. Пер. М. Амелина). 

[35] И прочь ускакал от Бивара… и в Валенсию стал пробиваться. — Вивар (исп. Vivar) — местречко возле Бургоса. В котором родился Сид Кампеадор. Валенсию Сид отвевал у мавров в 1094 г. и стал ее правителем; все попытки мавров вернуть контроль над городом закончились их поражениями в 1094 и 1097 г. См. прим. 16 к Ur-Canto II.

[36] …в заклад Рахилю и Видасу, ǀ Ростовщикам, тот огромный сундук с песком. — Аллюзия на эпизод из «Песни о моем Сиде», в котором Сид, чтобы содержать вассалов, обманывает двух еврейских ростовщиков. Заняв у них 600 марок, он оставляет  в залог  крепко запертый сундук, наполненный песком, сказав им, что внутри золото. Автор «Песни о моем Сиде» по ошибке назвал одного из еврейских ростовщиков женским именем Рахиль (Сид, БВЛ 1976: 626). Еще одно в «Кантос» обращение к теме ростовщичества, впоследствии одной из самых важных для Паунда.

[37] Инеш да Каштру убили… — (исп. Iñes de Castro, порт. Inês de Castro) 1320—1355) — придворная дама Констансы Мануэль, супруги инфанта дона Педру, сына и наследника португальского короля Афонсу IV Храброго (порт. Afonso IV «o Bravo»; 1291—1357, правление с 1325 по 1357 г.). После смерти жены дон Педру тайно обвенчался с Инеш, и у них родилось четверо детей; король, опасаясь, что они станут оспаривать права на престол, безуспешно пытался женить сына и в конце концов приказал казнить Инеш. Ее смерть возмутила дона Педру; он восстал против отца. После смерти старого короля в 1357 г. Педру вступил на престол, отомстил ее убийцам и, как гласит легенда, богато обрядив труп и усадив его на трон, заставил придворных целовать ее руку (см. Камоэнс, «Лузиады»). Паунд писал об этой истории так: «Положение ее при дворе возбуждало зависть и интриги. И когда она пришла, наконец, к Альфонсо IV молить о милосердии, ее просто-напросто закололи. Став королем, Педро приказал выкопать ее тело из могилы и заставил весь двор оказать ей все мыслимые знаки уважения: гранды Португалии прошли перед двойным троном, на котором сидели мертвая королева и ее король, и все до единого должны были целовать руку, некогда принадлежавшую донье Иньес. В новой галерее Мадрида, в серии гобеленов, воскрешающих картины великолепных ужасов испанского прошлого, есть и эта сцена» (Pound SR 1910:  218). Архетипом Инеш в этой Кантос может служить Персефона-Кора, которой тоже пришлось до срока отправиться в Аид, или, иначе говоря, существование прошлого в настоящем, противоречие между пришедшим из прошлого прекрасным образом возлюбленной в сознании Педро и отвратительным видом разлагающегося трупа. См. прим. 24 к Ur-Canto II.

[38] Мантенья стены расписал… — Речь об итальянском художнике и гравере раннего Ренессанса Андреа Мантенья (Andrea Mantegna; 1431—1506), с 1460 г. расписавшем фресками стены дворца маркграфа Мантуи Лудовико III Гонзага (ит. Ludovico III Gonzaga; 1412—1478); на них, ныне отреставрированных,   запечатлена вся семья Лудовико Гонзага.

[39] «Nec Spe Nec Metu» (лат. — «И без надежды, и без страха»). — Девиз в комнатах маркизы Мантуи, покровительницы художников Изабеллы д’Эсте Гонзага (Isabella d'Este Gonzaga; 1474—1539) в герцогском дворце в Мантуе, который также оформлял Мантенья. Смысл: если хочешь чего-то достичь, нужно действовать. Комментарии Б. А. и Я. П.

[xl] Canto IV

Другой перевод этой «Песни» проводится в Дополнениях.

«Canto IV» впервые опубликована 4 октября 1919 г. в количестве 40 экземпляров издательством «Овид Пресс» Джона Родкера (John Rodker, London, Ovid Press: 1919); затем в журнале «Dial» LXVIII, 6: 689–692 (June 1920).

 Данный авторский вариант текста увидел свет в 1925 г. в сборнике «A Draft of XVI Cantos» (Pound 1925) и значительно отличается от первоначального.

[xli] Троя — всего лишь груда дымящих камней…  — Аллюзия на трагедию Еврипида «Троянки», тоже открывающуюся сценой дымящейся Трои (см. также: Вергилий. «Энеида». II. 431; III. 3). В более ранних черновиках 1915 г. был фрагмент, расширявший тему войны аллюзией на гибель в 1915 г. Анри Годье-Бжески, близкого друга Паунда. (Кроме того, в этом фрагменте 1915 г., который полностью приводится ниже, немало размышлений Паунда о назначении поэзии).

    Душа начинает с себя, строит совершенство,

Конфуций, Данте.

                            Или лучший человек, убитый во Франции,

Пораженный прусской пулей у Сен-Вааста,[xli]

Оставив после себя ровно столько вырезанного камня,

Чтоб показать новый путь родственным искусствам,

Положив метод, вне своего искусства вовсе,

Вортекс, рассеяние, брось это истории.

(Перевод Я. Пробштейна)

Впоследствии Паунд уберет из этой Канто  все намеки на современные ему события.

[xlii] АНАКСИФОРМИНГЕС — (др.-греч. — «владычицы лиры»)  — вольная транскрипция из Пиндара (см.: Пиндар. Олимпийские Оды. II. 1), который употребляет этот эпитет по отношению к гимнам. 

[xliii] Аврункулея. — Виния Аврункулея, невеста Манлия Торквата, воспеваемая Катуллом в одном из свадебных гимнов: «…flere desine! Non tibi Au ǀ runculeia periculum est» — «Ну не плачь! Ибо вне ты, Ав ǀ рункулея, опасности» (Катулл. Стихотворения. LXI, 86—87: 178-179. Пер. М. Амелина). Их союз благословляется богами — только в этом случае брак праведен и гармоничен, в отличие от множества порочных связей, упоминаемых в тексте Паунда и приводящих отдельную личность к смерти, а государство — к распаду.

[xliv] Кадм — легендарный основатель Фив, давший грекам алфавит. Эллипсисом первых четырех строк Паунд показывает путь от разрушения, гибели цивилизации к ее возрождению через музыкально-поэтическое искусство и эротическую любовь. Последние два, в дополнение к индивидуальной, принимают социальную функцию, вступая в гармонию с государственным устройством. Разыскав Дельфийского оракула, Кадм внял его повелению и, прибыв в Беотию, построил там город.

[xlv] Бей, бей, стучи... — измененная цитата из стихотворения У. Уитмена «Beat! Beat! Drums!». (“Beat! beat! drums! — blow! bugles! blow!”) из цикла «Барабанный бой» (“Drum–Taps”).  

[xlvi] Ityn (лат.) — падежная форма от «Itys». Итис — сын Прокны и Терея, царя Фракии. Совершив насилие над сестрой своей супруги, Филомелой, Терей вырезал ей язык. Узнав об этом, Прокна из мести убила Итиса и приготовила из него блюдо для мужа. После того, как она рассказала Терею о том, что он съел, ей вместе с Филомелой чудом удалось избежать смерти: Зевс превратил их обеих в птиц: ласточку и соловья, повелев им беспрестанно повторять имя безвинного Итиса.

[xlvii] Et ter flebiliter (лат.)  — «И трижды со слезами», измененная цитата из Горация («Оды», 4,12), где он обращается к мифу об Итисе. Делая в конце 1940-х корректуру текста для издательства Faber and Faber, Паунд изменил эту строку: «Et ter flebiliter, Itys, Ityn». Строка Горация звучит так: Nidum ponit Ityn flebiliter gemens. Перевод Н.Гинцбурга:

             Вьет касатка гнездо; стонет она, скорбит;

             Сердце бедной томит Итиса смерть…

(http://www.lib.ru/POEEAST/GORACIJ/hor1_1.txt)

Делая в конце 1940-х корректуру текста для издательства Faber and Faber, Паунд изменил эту строку: «Et ter flebiliter, Itys, Ityn».

[xlviii] «На этом блюде сердце Кабестаня»? ǀ «Вовек иного не вкушу». — Гильом де Кабестань (окс. Guillem de Cabestany, кон. XII — нач. XIII в.) — каталонский трубадур.  Согласно легенде, был убит своим сеньером Раймоном Руссильонским после того, как, служа у него в замке, вступил в интимную близость с его женой, Маргаритой. «И когда эн Раймон де Кастель Руссильон услыхал кансону, которую сложил Гильем для жены его, он призвал Гильема явиться к нему как бы для беседы довольно далеко от замка, и отрубил ему голову. И положил ее в охотничью сумку, а с ердце вырезал из тела и положил вместе с головой, вернувшись же в замок, он приказал изжарить сердце и подать на стол жене, и заставил ее съесть его; а она не знала, что она есть. Когда же кончила она есть, встал эн Раймон и сказал жене, что съела она сердце Гильома де Кабестаня, и показал голову, и спросил ее, пришлось ли сердце Гильема ей по вкусу. И как она услышала, что он ей сказал, и увидела голову эн Гильема, и узнала ее, то. отвечая ему, сказала, что сердце было такое хорошее и вкусное, что никогда никакая еда и никакое питье не заглушать у нее во рту вкуса, который оставило сердце сеньора Гильема. И тогда кинулся на нее эн Раймон с мечом, она же побежала от него, бросилась с балкона и разбила себе голову» (ЖТ 1993: 245). См. также: Боккаччо Джованни. Декамерон., IV. 9. 

[xlix] Родез — город во Франции. см. примеч. к «Цыгану». Паунд был здесь дважды: в 1912 и 1919 годах.

[l] Актеон — мифический охотник, нечаянно подсмотревший омовение богини Дианы, за что был превращен ею в оленя и растерзан собственными псами.

[li] Пуатье — (фр. Poitiers) — главный город французского департамента Вьенна. Один из старейших городов Франции. Паунд побывал в нем в 1912 г. Зд. речь идет, вероятнее всего, о церкви Св. Илариона.

[lii] Диана — богиня растительности, деторождения и охоты, отождествлялась с Артемидой, проводившей время в лесах и горах, охотясь в окружении нимф. Диана также — защитница целомудрия, ежегодно обновляющая свою девственность, купаясь в озере Гаргафия, где её и увидел Актеон (см. Овидий, «Метаморфозы», III, 156).

[liii] Видаль — Пейре Видаль (кон. XII-нач. XIII), один из наиболее знаменитых трубадуров, домыслы в отношении которого явно преобладают над достоверностью. Будучи до безумия влюбленным в даму по имени Лоба  (старопров. — «волчица»), оделся в волчью шкуру и дал себя затравить собаками. См. преамбулу к «Пейре Видаль в старости». В этой Канто у Паунда «старик Видаль», бредя по лесу, неожиданно для себя чувствует общность с Актеоном.

[liv] ...бормоча Овидия — Хорошо зная «Метаморфозы», Пейре Видаль неожиданно для себя обнаруживает параллель между собой и Актеоном. В его сознании поочередно возникают места, отождествляемые с проявлением любовной страсти и превращениями.

[lv] Пергуза… родник… Салмакиды  — Старый Видаль вспоминает «Метаморфозы» Овидия; в его сознании возникают места, отождествляемые с проявлением любовной страсти и превращениями:  Пергуза (ит. Pergusa) — озеро на о. Сицилия,  где, по античной мифологии,  Персефона была похищена Аидом (см.: Овидий. Метаморфозы. V. 386). Гаргафия (ит. Gargaphia) — долина в Греции и название озера, в котором Диана — богиня целомудрия — купалась. Ежегодно обновляя свою девственность; здесь ее и увидел Актеон (см.: Овидий. Метаморфозы. III. 156).  Родник Салмакиды . — Салмакидой звали нимфу, жившую при источнике, у которого остановился отдохнуть Гермафродит. Влюбившись в него, она слилась с ним в одно существо.  (см.: Овидий. Метаморфозы. IV. 285—298).

[lvi] Дребезжат пустые доспехи лебедю вслед... — Аллюзия на миф о Кикне, сын Посейдона, защищавшем осажденную Трою. Поверженный на землю в поединке с Ахиллом, был превращен Посейдоном в лебедя (см.: Овидий. Метаморфозы. XII. 143—145).

[lvii]  …e lo soleills plovil…(старопров. —  «и льётся солнце»). — Измененная цитата из стихотворения Арнаута Даниэля «Lancan son passat li giure» —  где дождь льется (букв. падает) с солнца. Для Паунда это важный мотив постепенной трансформации света знания благодаря поэзии; если воспользоваться терминологией алхимии, это  —   трансмутация, создания философского камня через палингенез (ср. Pound 1910: 93–94, Pound 1954: 49). Terrell IV/20: 15.   

[lviii] Слой над слоем зыбко мерцает вода…— Строка заимствована из «Сорделло» Р. Браунинга (V. 161—172). Два других источника — стихотворения С. Малларме «В память о бельгийских друзьях» (Rememoration d'Amis beiges, 1899, где есть строка “pli selon pli”) и «Еще веер» (Autre éventail de Mademoiselle Mallarmé, vers 1884).  См. также прим. 11 к Ur-Canto II.

[lix] Сосна в Такасаго ǀ проросла рядом с сосной в Исé! — «Такасаго» — название одной из японских пьес театра Но, главные действующие лица которой — мужчина и женщина, сохранившие взаимную любовь до преклонных лет. В основу пьесы положена сходная с античным мифом о Филемоне и Бавкиде легенда о двух соснах-супругах (в Сумиеси в провинции Сэтцу и в бухте Такасаго, расположенных далеко друг от друга), согласно которой каждую ночь дух одного из деревьев, преодолевая огромное расстояние, навещает дух своей жены. Символизируя непреходящую, созидательную любовь, два вечнозеленых дерева контрастируют с разрушительной страстью, доминирующей в «Канто IV». Исе (яп. 伊勢湾)— залив у юго-восточного берега о. Хонсю, известный своей сосновой рощей, упоминаемой в другой японской пьесе театра Но, «Тамура». Паунд  смешал здесь два географических пункта: Исе и Сумиеси.

[lx] Исе — залив Тихого океана у юго-восточного берега Хонсю, известный своей сосновой рощей, упоминаемой в другой японской пьесе Но, «Тамура». Паунд смешал здесь два географических пункта: Исе и Сумиеси.

[lxi] Вода взвихрила... — В 1913 году Паунд писал: «Мы можем придти к убеждению, что искусство отличает особый род энергии, нечто, отчасти напоминающее электричество или радиоизлучение, сила, скорее похожая на воду, которая внезапно прорывается сквозь очень яркий песок и приводит его в быстрое движение» (см.: Pound 1985, p. 49).

[lxii] Древо Ликов — Видимо, ошибочное прочтение строки из пьесы «Такасаго», где сосны называются «деревьями жизни». Востоковед Эрнесто Феноллоза, материалами которого пользовался Паунд, мог перевести один из иероглифов как «лицо», чем и объясняется появление в поэме этой метафоры. Впрочем, вероятно и другое: Паунд дает сознательную аллюзию на многочисленные истории о превращениях людей в деревья, занимавшие особое место в первобытном сознании, что напрямую отразилось в литературе Древней Греции, которую Паунд рассматривал как параллель японской драме, несмотря на временную разницу в тысячу лет.

[lxiii] Гурдон (фр. Gourdon)  — город на юго-западе Франции; Паунд побывал в нем в 1912 г. во время своего пешего тура по Провансу. См. прим. 14 к Ur-Canto II.

[lxiv] Hymenæus Io!. Hymen, Io Hymenæe! (лат. — «Гименей, ура! Гимен, ура Гименею!»). — Измененная цитата из свадебного гимна Катулла. Античный бог брака Гименей, как правило, изображался с факелом в руке, а его цветом считался шафранный. Ср. пер. М. Амелина:

О жилец Геликон–горы,

сын Урании, нежную

умыкающий девушку

к мужу, о Гименей–Гимен,

    О Гимен–Гименею...

(см.: Катулл. Стихотворения. LXI. пер. М. Амелина).

После уже упомянутых выше корректур для издательства Faber and Faber фрагмент выглядел так:

Цвета шафрана сандал лепестками под узкой ступней: Hymen,

Hymenai Io, Аврункулея! Hymen, Hymenai Io,

Багряный цветок брошен на бледно-бесцветный камень.

[lxv] Алый цветок.... — фрагмент из свадебного гимна Сафо (117 D; русск. «Эпиталамы»). Мотив потери девственности в первую брачную ночь имеет отношение к одному из основных образов провансальской и вообще средневековой лирики, когда во время поединка капли крови на снегу напоминали рыцарю о возлюбленной.

[lxvi] Со-Джоку — неверная форма имени древнекитайского поэта Сун Юя (宋玉, 298 — 222 до н. э.), одного из основателей китайской словесности, автора поэмы-фу «Ветер». Основой для Паунда здесь также были манускрипты Феноллозы. Оба достаточно произвольно обращались с культурным материалом Востока. В этой и последующих десяти строках Паунд прибегает к вольной адаптации поэмы, создавая собственное стихотворение.

[lxvii] Сян — князь удела Чу, с которым Сун Юй беседует в своей поэме (см. выше). Участники беседы рассуждают о природе мужского и женского ветра. Князь убежден, что ветер не различает, «кто здесь знатный и кто простой, кто здесь по положению высок, кто низок, ко всем, ко всем он проникает. А ты один здесь говоришь, что этот ветер мой». Поэт, однако, настаивает на несовместимости ветра своего господина с ветром простого народа, утверждая превосходство первого. Аллюзия вводит в «Canto IV» древнюю идею о невозможности контролировать силы природы, а также влиять на судьбу даже самыми знатными и могущественными людьми. Паунд возвращается к этому еще дважды, на примере царей Астиага и Акрисия (см. Прим. к ст. 101, 102). После корректуры текста в конце 1940-х строка выглядела так: “И Ран-ти распахнул воротник”. Как заметил Ахиллес Фэн (См.: Fang 195: 8-9), а вслед за ним Кристинa Фрула (см.: Froula 1984: 140.), Паунд перепутал, и “Ран-тай” — название террасы, а не имя человека.

[lxviii] Экбатан (Акбатаны, совр. Хамадан — город в Иране). — Столица Мидии, основанная в VI в. до н.э. легендарным царем Дейоком  (правление ок. 670—647 до н. э.), еще один город с особой судьбой, отмеченный богами наравне с Троей и Фивами. Был построен с необыкновенной тщательностью в соответствии с расположением планет Солнечной системы. По повелению Дейока было возведено семь кольцеобразных стен, охватывавших друг друга и выкрашенных в разные цвета. Внутри центрального кольца, позолоченного, находился царский дворец. Экбатана представляет собой архетип идеального государственного устройства и справедливого общественного порядка, соединяя силы природы (небо) и человеческую цивилизацию (землю). Дейок, Дайукку (др.-греч. Δηϊόκης) — судья, потом царь Мидии, правивший ок. 670—647 до н. э.

По свидетельству Геродота, Дайукку отличался справедливостью и завоевал большой авторитет среди своих соплеменников, разрешая их споры по различным вопросам, в то время как по всей Мидии царило полное беззаконие. За эти качества жители деревни, где жил Дайукку, избрали его судьёй. Честно исполняя эту должность в течение нескольких лет, он заслужил громкую славу своей справедливостью (см.: Геродот. История. Кн. 1. 96—101).

[lxix] Danaё! (греч. — Даная!) — Аллюзия на миф о Данае, дочери аргосского царя Акрисия:. он, узнав от оракула, что ему суждено умереть от руки собственного внука, рожденного ею, пытался перехитрить рок и заключил Данаю в бронзовую башню. Но Зевсу удалось проникнуть туда в виде золотого дождя,  в результате чего у Данаи родилсясын Персей, впоследствии случайно убивший Акрисия. Фоном к этому мифу является постепенный переход древних людей от обрядов, связанных с плодородием земли, к культу неба и света (солнца, луны и звёзд). Девушка, помещённая на вершину башни, символизировалабрак между небом и землёй, который ритуально подтверждался символическим оплодотворением в виде дождя и света.

[lxx] Вехи из серого камня... — вариация Паунда на его же собственные строки из «Канто III»: «Серые ступени, уводящие под кипарисы...» (см. примеч. 10 к Канто III). В том варианте, который был опубликован в июне 1920 г. в журнале «Dial», эта строка выглядела следующим образом: «Серые каменные вехи, уводящие в никуда».

[lxxi] Père Анри Жак сказал бы Сеннину — на Рокку, ǀ  На горе Рокку… —  Père Анри Жак — французский монах-иезуит, о котором Паунд упоминает в письме Феликсу Шеллингу от 8 июля 1922 г. Иезуиты во многом способствовали взаимопроникновению культур Востока и Запада благодаря своему восторженному интересу к Китаю. Сэннин — японское слово для китайского «сен», означающего «дух» или «святой» (см. прим. 3  к  ст. «Речная песня» и преамбулу к ст. «Поэма о Сэннине» в “Поднебесной”). Рокку — как полагал Паунд, одна из пяти священных гор в Китае, однако Ахиллес Фэн (См.: Fang 1953: 8—9), а вслед за ним Кристина Фрула (см.: Froula 1984: 140.) заметили, что «Рокку — не гора, правильное название — “Тай-хаку”».

[lxxii] Полиньяк — речь о виконте де Полиньяке (см. примеч. Близ Перигора), который содействовал любовным отношениям своей жены и ее рыцаря, трубадура Гильома де Сант-Лейдьер (де Сент-Дидье, 1165?-—1195). Трубадур сложил для нее кансону от имени мужа, в которой тот просит жену взять себе в услужение Гильома. Виконт же, любивший Гильома и его песни, с удовольствием прочел эту кансону виконтессе, тем самым исполнив замысел рыцаря. По предположению Кристины Фрула, Паунд перепутал виконта Полиньяка и Кастель-Руссильона. (см.: Froula 1984:.140.)

[lxxiii] Гигес — телохранитель царя Лидии Кандавла. Последний, считая свою супругу «самой красивой женщиной на земле», склоняет Гигеса к тому, чтобы тайком лицезреть её обнажённой, и проводит его в свою собственную спальню. Обнаружив, что муж демонстрировал её в качестве объекта сладострастья, оскорбленная супруга Кандавла ставит перед Гигесом выбор: либо умереть самому, либо убить царя и, взяв её в жены, занять место правителя. Гигес, который, как и Актеон, видел то, чего видеть «не подобает», выбрал второе. Т.е., необузданная сексуальность и здесь становится причиной убийства и политической нестабильности (см. Геродот, «История», I, 8-14). Как полагает Кристина Фрула, здесь вновь Паунд перепутал (возможно, умышленно) Гигеса с Астиагом, другим персонажем “Истории” Геродота (см.: Froula 1984, p. 140.)

...на фракийском блюде... — возвращение к мифу о Терее, царе Фракии.

[lxxiv] Вечно лежит божья невеста в ожиданье златого дождя  — снова аллюзия на миф о Данае, см. примеч. 25.

[lxxv]  «Saave!» ǀ Гаронна, как краска, густа. ǀ Шествие: «Et sa`ave, sa`ave, sa`ave Regina!» ǀ Червем ползет в толпе. — Далее, по-видимолму, следуют врпечатления Паунда о его паломничестве в «страну трубадуров» в 1919 г. Гаронна (фр. La Garonne) — река в Провансе; «Salve Regina» — начальные слова множества христианских гимнов, адресованных Пресвятой Деве. Паунд имитирует исступленные крики, которыми сопровождается полуязыческое ритуальное шествие вдоль Гаронны в честь Девы Марии, чей образ в следующих строках противопоставляется более умиротворенному и более земному образу Мадонны в Ор Сан Микеле, «как ее видел Кавальканти», и Мадонны Стефано да Верона (см. примеч. ниже).

[lxxvi] Адидже (Ит.  Adige) — река на севере Италии.

[lxxvii]  …работа Стефано «Madonna in hortulo»… — Речь о картине   художника итальянского Ренессанса Стефано да Верона (Stephano di Verona; 1374?—1451) «Мадонна в саду» (1420?), где Мадонна изображена среди цветов, птиц и роскошного  виноградника. Эту работу Паунд видел в 1912 г. в Палаццо Лавеоццола Помпеи, расположенном на реке Адидже в Вероне.

Madonna in hortulo (ит.) — «Мадонна в саду». Эту работу Паунд видел в 1912 году в Палаццо Лавеоццола Помпеи, расположенном на реке Адидже в Вероне.

[lxxviii] Как узрел ее Кавальканти. — Аллюзия на 35-й сонет Гвидо Кавальканти (см. примеч. к «Гвидо приглашает так»), в котором поэт обыгрывает внешнее сходство своей Дамы с чудотворным образом в церкви Ор Сан-Микеле во Флоренции. Кавальканти отдает первенство своей возлюбленной, утверждая, что образ был писан именно с неё, и что чудотворная сила также по праву принадлежит его Госпоже. Сходству культа Бога и Дамы, нашедшему завершение в дантовском прославлении Беатриче, во многом посвящена работа Паунда «Психология и трубадуры».

[lxxix] Копытo Кентавра месит суглинок. — Двойственная сущность этих полулюдей-полуживотных олицетворяет собой определённые, постоянно присутствующие и необходимые отношения между человеком и богами, цивилизацией и природой, интеллектом и чувственностью. Паунд сравнивает поэзию с кентавром, полагая, что настоящий поэт, подобно кентавру или амфибии, всегда и по отношению ко всему находится в пограничном состоянии, что и делает его строки шедеврами. См. также прим. 2 к стихотворению “Tenzone” и прим. 9 к Ur-Canto II.

[lxxx] ...на арене... — Речь идёт о руинах третьей по величине арены Римской Империи (в Вероне), культурной преемницы Трои, также пришедшей в свое время в упадок. Паунд здесь определяет свою позицию зрителя, наблюдающего за сменой эпох и столетий. В первых изданиях «Canto IV» две заключительные строки отсутствовали, они были включены автором в текст после 1921 года.

Приводим полностью наброски Паунда 1915 г. к этой Канто:

Canto IV

Наброски отн. к 1915 г.

«Что ты хотел сказать всей этой трескотней?»

Озадаченный читатель, каково дело поэта?

Заполнить хаос, населить одиночества, умножить образы

Или наметить путь в рай

            (Здесь был ренессанс)

Отобрать прекрасные краски, заполнить пустоту звездами

И превратить каждую звезду в гнездо благородных голосов.

Пусть ундины услышат меня, и в прохладных ручьях                             faut un

Укрась по-новому сады муз, зеленые травы и кресс-салат                      bois aux

и водопьющие цветы…                                                                                rossignols[lxxx]

Вновь бормотанье? «Что такое сады муз?»

Или возьми то небо, что ты наешь, и сделай, чтобы звездный лес

Звучал, как соловьиная роща,

и назови ты «душами» огни,

И говори: Огни возносятся… как стая куропаток.

Вот что увидеть смог я над собой и под собой, и глядя в воду,

Видел башню, как отраженный столп огня

И обращенный к Богу,

К невыразимому, trashumanar non si potria per verba[lxxx]

Душа начинает с себя, строит совершенство,

Конфуций, Данте.

                                    Или лучший человек, убитый во Франции,

Пораженный прусской пулей у Сен-Вааста,[lxxx]

Оставив после себя ровно столько вырезанного камня,

Чтоб показать новый путь родственным искусствам,

Положив метод, вне своего искусства вовсе,

Вортекс, рассеяние, брось это истории.

Скажи, что проза — это жизнь, вычерпнутая из времени,

Жесткий узел, а я слишком плосок,

Слишком полон сносок, слишком тщательно стараюсь объяснить тебе,

Как и почему того, что я имел в виду под «здесь был ренессанс»,

Венера вырезана в папском камне.

Льюис более простыми методами[lxxx]

Ловит время, его Тимон

Бросает пару наших лет в десяток картонных коробок,

говоря, что все наши конфликты резки, эпиграмматичны,

Этот Тимон жил в Греции и любил людей,

Устраивал великие празднества и выкапывал свою кроличью нору.

«И Ка-Ху взбивал море,[lxxx]

Взбивал океан, пользуясь солнцем, как маслобойкой».

Когда обнаружишь, что в общении с женщиной

            нет иже богатства

            стихов Омакитсу,[lxxx]

Знай, о муж,

                        что Киферея отвернулась от тебя,

                                    fugges![lxxx]

Когда дым больше

не висит над лаком,

Когда ночной воздух

не льнет к твоей коже,

Когда в воздухе нет

            больше тайны,

Знай тогда, что дни

            твоей юности

кончились

            fugaces, fugges, fugus.

Что есть поэзия?

            Вот стоит зáмок

Овезер[lxxx] или Дордонь, белая, как мел, и бело-голубая.

Или Голдринг[lxxx] пишет «Той ночью, Лореданы»[lxxx]

И черная синева Венеции заполняет моей сознанье

И золоченые стропила комнат первого этажа

            Снег надо мной там был красным, полыхал,

«Я знал с начала, такой был это год,

Такой был воздух, когда узнал я город тот»

Или: «Случится этой ночью это». «Потом».

Или: «Пройди туда, от Ангулема милю[lxxx]

И там в открытом поле три ступени

Из камня серого, ждут, нет двора за ними,

Лишь каменные столпы подпирают ворота».

Или: «Казалось, маки красные плывут в стекле»

В Испании, а в пыльной Франции твоей

            цвета наполовину смазаны,

Твой темперированный взгляд…

«Серость Арля, какая серость?

Церковь Св. Трофима». [lxxx]

Перевел Я. Пробштейн

Примечания:

[lxxx] Точно из соловьиной рощи (франц.).

[lxxx] Невозможно выйти за пределы человеческих возможностей в слове (итал.).

[lxxx] Имеется в виду скульптор Анри Годье-Бжеска (фр. Henri Gaudier-Brzeska; 1891—1915),  погибший на Первой мировой войне.

[lxxx] Льюис, Уиндэм (1885— 1957) — английский художник, писатель и критик, совместно с Паундом стоял у истоков вортицизма. Зд. речь идет об обложке и кубофутуристических иллюстрациях У. Льюиса к пьесе У. Шекспира «Тимон Афинский» (1912). См. преамбулу к «Стихам из журнала “Blast”», примеч. 16 к «Хью Селвин Моберли», статью Я. Пробштейна в наст. изд. и Комментарии к Canto CXV.

[lxxx] В дальнейшем у Паунда — имя Со Шу.

[lxxx] Омакитсу — японизированное назв. вел. китайского поэта Ван Вэя (ум. в 759 г. н.э.). См. прим. 2 к ст. «Четыре стихотворных прощания».

[lxxx] Видимо, как в конце, аллюзия на Горация: Fugáces, Póstume, Póstume labúntur ánni, = Ehéu fugáces labúntur ánni, = Fugāces labuntur anni

Увы, Постум, Постум, быстро ускользают годы.

Гораций, "Оды", II, 14, 1-4:

Ehéu fugáces, Póstume, Póstume,

Labúntur ánni néc pietás moram

Rugís et ínstantí senéctae

Adferet índomitáeque mórti.

О Постум! Постум! Льются, скользят года!

Какой молитвой мы отдалим приход

Морщин и старости грядущей

И неотступной от смертных смерти?

(Перевод Я. Голосовкера)

fugaces, fugges, fugus – первое слово латинская форма «беглые», вторая пародирует фонетически вульгарную латынь, третья – старофранцузскую, обе имитации не лингвистические, а игровые – для Паунда важно развитие языка во времени как функция от воспевания этого уходящего времени в поэзии. (Прим. А. Маркова).

[lxxx] Овезер (франц. Auvézère, окситанский Auvesera) — река длиной 112 км. в Лимузине и Аквитании, приток реки Дордонь.

[lxxx] Дуглас Голдинг (1887-1960), британский писатель и журналист, придерживавшийся левых взглядов, сотрудничавший с Фордом Мэдоксом Фордом; автор воспоминаний о Форде и его круге «Южная ложа» (South Lodge, 1943), опубликовал стихотворение  «Calle Memo o Loredan» (Уличная заметка  о Лоредане) в  журнале «Poetry» (September 1914, p. 217), в котором речь идет о ночи, проведенной в палаццо Лореданов.

[lxxx] Лореданы — патрицианская семья в Венеции, Леонардо Лоредан (1436-1521), был дожем во времена Камбрейской Лиги.

[lxxx] Ангуле́м (фр. Angoulême) — город во Франции, центр департамента Шаранта и епископства Ангулемского, в 134 км к северу от Бордо; знаменит своим собором, строительство которого относят к XII веку, однако Паунд мог иметь в виду и более раннюю Башню Хлодвига I (Chlodovechus, Luduinus, Clodovicus, Ludovicus, франкск. Chlodowech, Chlodwig ок. 466- 511) — король  франков, прав. в 481/482 — 511 гг., из династии Меровингов).

[lxxx] Св. Трофим. — Имеется в виду церковь Св. Трофима в Арле на юге Франции, известная красивейшим внутренним двором, украшенным аркадами и скульптурами. См прим. 11 к Канто 45.

Комментарии Б. А, A. M. и Я. П.