Уоллес Стивенс
Как украшения на негритянском кладбище
Артуру Пауэллу
I
На дальнем Юге солнце осени проходит,
Как Уолт Уитмен, идущий по румяному берегу.
Он поет и воспевает то, что стало частью его,
Миры, которые были и будут, смерть и день.
Ничто не конечно. Никто не увидит конца.
Его борода в огне, а посох его — кочевое пламя.
II
Вздохни обо мне, ночной ветер, в шумных листьях дуба.
Я устал. Поспи со мной, небо над холмом.
Вскричи обо мне, громче громкого, отрадное солнце, когда взойдешь.
III
Это случилось, когда деревья обнажились впервые в ноябре,
А когда их чернота проявилась, ты впервые узнал,
Что эксцентричное— основа дизайна.
IV
Под тюфяком мороза и над тюфяком туч.
Но в середине — сфера моей фортуны
И в равной мере удачи мороза и туч,
За исключеньем правил для раввинов,
Счастливцев, различающих мороз и тучи.
V
Если когда-нибудь поиск ясной веры закончится,
Будущее перестанет изливаться из прошлого,
Из того, что наполнено нами; но все же поиск
И будущее, являющееся из него, похоже, едины.
VI
Мы умрем, но не Смертью
В меловых и лиловых одеждах,
Не умрем смертью прихожан.
VII
Как легко плывут чувства сегодня днем
Над простейшими словами:
Слишком холодно для работы в поле сейчас.
VIII
Из духа святых храмов,
Пустых и грандиозных, давайте сочиним гимны
И споем их, как влюбленные, тайно.
IX
В мире всеобщей нищеты
Лишь философы будут толсты
Наперекор осенним ветрам
Осенью, которая станет вечной.
X
Между прощаньем и отсутствием прощанья —
Последняя милость и последняя утрата,
Ветер и внезапное ниспадение ветра.
XI
Туча поднялась, как тяжелый камень,
Утративший тяжесть из-за той же воли,
Изменившей светло-зеленый на оливковый, а затем на синий.
XII
Ощущенье змеи в тебе, Ананке,
И твой предотвращенный прыжок,
И ничто не ужаснет мороз,
Блестящий на твоем лице и в инее волос.
XIII
Птицы поют в желтых патио,
Поклевывая более сладкие крошки, чем наши,
Из простого Gemutlichkeit[1]
XIV
Свинцовый голубь на входных воротах парка
Упустит симметрию своей свинцовой товарки,
Увидит оперенья серебро поклонников ее.
XV
Подавай румяные фрукты на раннем снегу.
Они напоминают страницу Тулé,[2]
Прочитанную на руинах нового общества,
Украдкой при свечах и от нужды.
XVI
Если бы ветер унес мышленье,
Но все же остается это жилище
Для тех, у кого к месту попроще стремленье.
XVII
Солнце Азии ползет над горизонтом
В этот изможденный бледный воздух,
Тигр, изувеченный никчемностью и морозом.
XVIII
Сойдусь ли в схватке с теми, кто меня разрушает,
В мускулистых музейных позах?
Но мои разрушители избегают музеи.
XIX
Открытие ворот, когда кончается ночь,
Бег вперед, руки вытянуты, как учили.
XX
Ах, но бессмысленна копия естества!
Выявляющая аберрация проявится,
Агат в глазу, ухо с хохолком,
Кролик упитан, зеркальна трава.
XXI
Она была такой же истончившейся в памяти тенью,
Как древняя осень под снежным покровом,
О которой вспоминаешь в концерте или в кафе.
XXII
Комедия полых звуков извлечена
Из истины, не из сатиры на нашу жизнь для смеха.
Тогда пунцовый Джек и алая Джилл — помеха.
XXIII
Рыба — в рыбном магазине,
И пшеница — в булочной на витрине,
Охотник вскричал, и фазан упал,
Подумай о странной морфологии сожаленья.
XXIV
Вот мост над яркой голубой водой
И тот же мост над замерзшей рекой.
Богатый Твидлдам и нищий Твидлди.[4]
XXV
От иволги к вороне, подмечай
Упадок музыки. Ворона — реалистка,
Но может иволга быть реалисткой тоже.
XXVI
Фисташки жирные бельгийских виноградин
Эффектней представленья иволог каштановых.
XXVII
Вполне пересадить Констебля не смогли,
Исторгли наши реки тусклость Академии.
Но пикты поразили нас иначе,
В манере псов железных и оленей.
XXVIII
Из груши, поданной на стол, сочится должен сок,
В тепле созрела, подана с теплом. Осень,
При соблюдении условий этих, обманет фаталиста.
XXIX
Всех призраков души отъявленным насильем,
Топчи фосфоресцирующие ноги, ткань
Слюнтяев рви приросшую к костям.
Колокола трезвонят во всю мочь.
XXX
Несушка в полночь кукарекает, но не несется.
Кричит весь день несушка, а петух вопит,
И содрогаясь, курица кладет яйцо.
ХХХI
Обильный мельничный пруд или яростный ум.
Серые травы, унесенные ветром,
И колючий терновник кружится на берегу.
Актуальное — тороватое благодеянье.
ХXXII
Поэзия — вся изощренная воздушность,
Живущая неопределенно и недолго,
И все ж лучится ярче устойчивой мазни.
XХXIII
Из всей пурпурности у пурпурной птицы
Должны быть ноты утешенья, чтоб она
В вульгарной скуке повторяла редкости.
XХXIV
Тихий ноябрь. Воскресенье в полях.
Отраженье застоялось в стоячем ручье.
И все ж явно струятся незримые потоки.
XХXV
Люди и дела людские редко занимают
Сего ученого погоды, кто думать не переставал
О человеке как об абстракции, о смехотворном солнце.
XXXVI
И дети разрыдаются на лестнице
На полпути в кровать, когда произнесут ту фразу,
Родится звездный сластолюбец.
XXXVII
Вчера взмывали розы вверх,
Толкая сквозь зеленую листву бутоны,
Пусть благородны осенью, но благороднее, чем осенью.
XXXVIII
Но преждевременен альбом Корó.
Чуть позже, когда небо почернеет.
А дымка золотая еще пока не мгла.
XXXIX
Не виртуозов океан,
Но уродливый чужак, и маска изрекает
Невнятные и все же понятные вещи.
XL
Всегда стандартный репертуар на потоке,
А то, что было б совершенством, когда бы началось,
То не в начале, а в конце жизни последнего человека.
XLI
Приходит острый запах хризантем
За годом год, чтоб лязг механизма замаскировать
Машины из машины из машины.
XLII
Колбасников бог, священной гильдии,
Иль может, покровитель их святой,
Как в зеркале, возведен в сан святой.
XLIII
Что любопытно, жизни густоту
На данной плоскости расчислить можно,
Тех ног, что видишь, разделив на два.
Так зафиксируешь число людей хотя бы.
XLIV
А свежесть больше, чем восточный ветер,
Невинности по осени не сыщешь,
Утратить все ж невинность невозможно.
XLV
Те женщины, но вряд ли удовлетворят
Даже вкус деревенского знатока.
XLVI
Все тикает здесь, как часы. Но это —
Безумца шкаф с часами, несмотря
На всех кукушек маньяка часов.
XLVII
И солнце хочет просиять на ярком.
Древесны дерева, трава желта.
Светило ищет не прудов — оно
Должно само создать свои цвета.
XLVIII
Не сочинили музыку, но дóлжно.
Долга и подготовка, и желанье
Чтоб звук изысканнее был, чем мы.
XIX
Он окунуться в тяжесть ночи должен
Чтоб к людям возвратиться и найти
Средь них то, что нашел без них — отраду,
И милость, и безумную любовь.
L
Союз слабейших силу обретет,
Не мудрость. Смогут люди вместе
За лист один упавший отомстить?
Мудрец же мстит, лишь строя град в снегу.
Перевел Ян Пробштейн
[1] Добродушие, приветливость, уют (нем).
[2] ТУЛЕ (Toulet) Поль-Жан — (1867 1920) французский поэт, потомок Шарлотты Корде. Единственный поэтический сборник «Антистихи» опубликован посмертно (1925). Большой Энциклопедический словарь. Его стихотворения стали образцом для второстепенного течения «фантазеры» (fantaisists). Он писал: «Когда встречаются двое, читавших Туле (обычно в баре), они образуют своего рода аристократический кружок.
[4] Двойники, персонажи «Алисы в стране чудес».
[5] Свинья, свинство (франц.)
[6] Еще раз (на бис) мгновение счастья (франц.).
Сообщения
Комментариев нет:
Отправить комментарий