Век тревоги
Барочная эклога
Часть вторая
СЕМЬ ВЕКОВ
Больной сосуд, и все его влечет,
Нет, свой шесток,
Я сам себя, мой Бог.
Джордж Герберт, «Мучение»[xiv]
Мэлин начал:
Младенец беззащитен в колыбели,
Еще безгрешен, но уже есть страх
В его мечтах о том, чего не знает,
И дела, на которое способен,
Пред ним поток, а позади — вина,
Какая б ни была, но искушает
Его запрет, он прыгает и сразу
Судим — и в человечество он влился,
Вошел в греховную семью, свобода
Утрачена, теперь Любовь — Закон.
Теперь на взрослых смотрит он с оглядкой,
Высчитывает он, какой эффект
Произведет сыновняя улыбка
Или нахмуренная бровь, а жалость
Разодранной коленкой вызывает,
Он обвиняет кашлем, мстит умело
Ничтожным насекомым он за боль
И наказанье, и растит ухмылку,
Делясь с умильным настоящим мигом
Охотно тайной маленькой своей.
Находит радость пустота его
В сколачиванье банды, где с другими
Он связан преступленьями. Встревожен
И неуклюж, как нетопырь слепой,
Послушный эха своего сигналам,
Его же внутренняя жизнь — зигзаг,
Причудливая пляска чувств сквозь факты,
Познал он стыд и робость, неудачник,
Он попросту летающая тень.
Квант сказал:
О
Те встречи тайные на скотобойне,
Ножи и пятаки бренчат в карманах,
Обряды посвященья за щитами
Рекламными. Запруда нам казалась
Зеленой и угрюмой, но вода
Нас принимала благосклонно, —мы,
Нырнув, там плавали, не чертыхаясь.
Плавильню водяную для свинца[xv]
На части разломали: вытяжку-трубу
И два громадных двигателя там,
И затаив дыханье, зажигали
Мы спички, чтобы рассмотреть
Всю жесткость шестеренок, кривошипа —
Как бы на удовольствие запрет.
На пустырях костры мы разводили
И жгли на них украденные шины.
Сначала было хорошо, казался
Самим себе ты сильным, но потом
Сквозь сумрак городской ты брел измотан,
Как газовый резервуар тонул.
Был ужин. В жарком доме надрывались
Беспомощно младенцы, телефоны.
По набережным, черным от сожженной
Травы, товарняки, погромыхав,
За тучами багровыми скрывались.
Эмбл сказал:
Насколько сильными мои кузены
Настолько и тупыми были: крали
Конфеты у меня, за спину руки
Заламывали, плаксой обзывая,
Привязывали к дереву: “Держись!“
Я всхлипывал: «Вот руку протяну,
И хлынут кипятка на вас потоки,
Утонете в своих больших ботинках».
В саду за домом вырыл как-то яму
Огромную, планируя удрать.
Розетта сказала:
В дни пикников любимейшая кукла
Была глуха и, словно дед, ворчала.
Бог понимал, когда мы шейки мыли,
На антресолях лампочки для елки
И ангела Ему искать не надо.
У экономки был пирог черничный
И студень из телячьих ножек. Мы
Решали наверху задачки, папа
Внизу с друзьями в твидовых костюмах
На гравии террасы обсуждал
Режимов смену, деньги, королей,
А мама быстро и уверенно писала
В обитом шелком будуаре
Округлые большие буквы. Шли,
Скрестив на счастье пальцы, за лисой
Вдоль эскера,[xvi] за великаном-огром
Гуськом, в пятнашки мы играли
В застывшем мире радостного света,
Объединившись, как в салате фрукты,
Друзьями были гибкой тишины,
Взволнованные тем, как наши тени
Короче становились.
Мэлин перешел ко Второму Веку:
Вот настал с бритьем
Тот час, когда он застывает, слыша,
Как об опасности сам лунный серп
Рычит, и понимает он, что ложью
Поставил жизнь на кон — иль победит
Или сбежит. Теперь при пробужденье
Его уже не развлекает факт простой
Возникновенья мысли вместе с вещью:
Угрозами окружена, душа / священная
Растеряна от проявлений силы
Его же собственного тела, ее
Шпыняет непристойно и ревет
Назойливое «Без», при свете дня
Он пес, а в сновиденьях агнец, но
Кошмар вышвыривает нагишом
Его на принцев бал, где всякий
Велик уж слишком, чтоб заметить горе;
Неподготовлен, беден, пилигримом
Идет на поиски друзей, элиты,
Как представляет их себе, безвестный,
Не зная никого, стремится в круг
Особенный, у Круглого Стола
Занять средь избранных стремится кресло,
Повелевающих умами. Горы
Теперь он любит, волноломы, мысы, —
Величественные места с размахом,
Где кажется по вечерам, что вспомнишь
Небес величье или обещанье,
В закатном трансе с жалостью к себе
Шагая, а игрушечные слезы
С изящной трогательностью плывут,
Как шарики, сквозь сумрак в смерть.
Квант сказал:
Магнат,
Брильянты предлагая в кабинете,
Сирене шестигрудой улыбался,
Которая средь пены возлежала,
На Робин Гуда глядя своего,
На благородного разбойника,
Упитанного принца. Остальные
Смотрели, как угрюмый и ничтожный
Мальчишка вытирал столы в кафе.
Розетта сказала:
Я перед сном
В шестнадцать лет мечтала еженощно
О доме на мысу. Большие окна
Смотрели бы на море, а терраса
Из дерна над уединенной бухтой
Под солнцем нависала. Винтовая,
Как штопор, лестница там от зеленых
Ворот в стене вилась бы по скале,
Единственный мой вход на частный пляж,
Где нежились купальщики на солнце
Под плеск лазурных волн. Хотя Один
Был избранным, друзьями были все,
Делившиеся тайнами со мной;
Я в сумочке хранила ключ от двери
В шкафу с отодвигавшейся панелью,
Скрывавшей лифт, спускавшийся к причалу,
Что вырублен был в меловом холме,
Известном только мне, и по ночам
Из низкого тоннеля выплывала
Я в океан, пока другие спали,
И пела, улыбаясь до зари,
Счастливая, без шляпки.
Эмбл сказал:
После ссоры
С отцом ужасной выбежал на выгон,
Рубил дрова с горящими щеками,
Живот окаменел. Блуждал в ту ночь
Сквозь низменные сны; проснувшись, в ду¢ше
Я пел, стыдясь припомнить, с кем и как;
Воды шипенье было как напев,
К которому слова придумал плача
Заупокойного, который хор
Споет во время поминальной мессы
По мне лет через пятьдесят,
Когда мой гроб поставят на лафете.
Мэлин продолжил, заговорив о Третьем Веке:
Подобные картины меркнут позже,
Когда ему проходу не дают
Другие, чужаки, тела которых
К его свободным мыслям прилипают,
Неведомые символы и шифры
Для плоти, что близки неповторимо,
Стремясь подвергнуть пытке жизнь его,
Столь одинокую, но познает
Суть истинных он образов, хотя
Желанье яростное воплотится
В него и дико, но противоречат
Они друг другу, двойственным путем,
Соперничая, полночью идут,
Те уменьшительные имена,
Что слышит ночь, готовы пересечься,
В сплошное одиночество идя,
И на определенном месте каждый
Настаивает для себя, борясь с другим.
И так, учась любви, он узнает,
Что он не любит.
Квант сказал:
Как мои соседи,
Со многими нанес визит на Остров
Венеры длительный, восторжен, как они,
На дикий берег высадился, где
Валялись старых лебедей останки,
Негодные для басен, и взбираясь
По лестнице базальтовой, шутил
С толпой безмозглой, избежав потом
Ворот великих, где всех пилигримов
Вином богиня местным угощала,
Затем я через стену перелез
Бетонную, холодную, как я,
Сквозь чащу продираясь, осмотрел
Все дива местные. В углу лягушки
Пороли чушь; поодаль на ходулях
Там купидоны, рассекая ветер
Прекрасными задами, с фонарями
Для бурь охотились в лесу на зайцев
По сторону одну, а по другую —
Сквозь тополя дрожавшие сияя,
Кирпичная стояла баня, где
Перемешались бюргеры и дамы
С лебяжьими руками, непотребно
Танцуя змейкой, лентой, хороводя
Под бешеную музыку. Поодаль
Сидела дюжина увядших дам,
Согнувших спины на сосновых стульях,
Шитье держали в заскорузлых пальцах,
Кальсоны шили из фланели красной
Для героичных гермов.[xvii] Фон прекрасный
Из примул, персиков, павлинов был,
Еще прекраснее с лицом овальным
Мадонны ранней, с гибкими руками,
Убогий озаряя дол, сама
Богиня восседала, улыбаясь;
Игривый ветерок задрал на бедрах
Из крепдешина пеньюар ее
Весь розовый и язву обнажил
Весьма вялотекущую. / довольно безболезненную.
Розетта ничего не сказала, но опустив пятак в музыкальный автомат Валломатик,
выбрала грустную песенку «Дело закрыто» (Чайковский-Финк) и нежно под нее запела:[xviii]
Мрак озарен мечтою,
Тобой, всегда тобою,
Рыдаю, не забываю
Повесть свою, как песню.
Луны нежная роза
Плывет сквозь ночи нагие
Дождем, зонтиком черным;
Балы померкли златые.
Руки отяжелели.
Верила: пауза это,
В любви я — остановка
Твоя, но я ошиблась.
Ты тронул, взял. О слезы,
О даль, давно желанья
Блистали, как одеянья,
Но они разорваны.
Эмбл сделал то же самое, но он выбрал пьесу покруче, «Клопы в кровати» Восковника Болотного & Двух Его Хронометров. Он весело запел:
Смела была Королева, а Король был робок,
Поставил на Ее Сердце, но завысил цену,
Когда Брильянт Его Спустила, тут-то Их и накрыло.
В Пещере Контрабандистов Учуял Он Рядом
Ее Наяд Певучих; Она Его Ангелочков
Встретила в Темной Аллее, таких милашек.
Он сказал ей: «Ты темная истина»;
Она Ему: «Ты красочная ложь»;
И каждый заперся в ванной и там рыдал.
Публика аплодировала, а поэты для брака
Извлекли мораль: «Тебя сожрет моль,
Если волк не съест, почему б не теперь»?
В итоге со страховки взыскали Оба,
А Мебель локтям Их воздала за это.
Что хорошо Одному, рискованно для Пары.
Мэлин перешел к Четвертому Веку:
Теперь был не просчитан, груб, спускался
С высот высокомерных путь в места
Без юмора, что он предпочитал,
И ниже падал до тех пор, пока
Как предки, не найдет свой мир. У кромки
Воды, поток без мыслей, там ему
И место, где овал столь многоцветен
В лучах прожекторов, где инженеров
Цирк переменчивый, где правят толпы,
Ревущая арена, мир реальный,
Где теология и кони, ныне
Наш дом, поскольку в двойственном сем царстве,
Изобличающем сомненье, знаки
И символы судьбу решают нашу,
Фанатики Яйца иль за Дельфина
Клятву давший Рыцарь жизнь отдать,
Дела наши одеты в еретичный
Зеленый либо в правоверный
Безопасный голубой. [xix]
Розетта сказала:
Мы принимаем слишком быстро
Поток желаний тот непостоянный,
А юмор и та тяжесть, что страшат
Так взрослых, верны и реальны, космос
Для клоунов и место непочтенья.
Эмбл сказал:
Кого утешит это? Заключен
В кольце повинностей под хмурым взглядом
Мгновенья власти. Вот сидит декан
И смотрит плотоядно на бифштекс,
Красноречив, как алчные созданья
В морях безбрачия; вот мудрецы
Проныры-пассажиры Средний Путь
Копируют, к доходикам спеша.
(Сказал сенатор: «До совета путь
Директоров от зоны для купанья
Далек»). Носами финансисты, с вышек
На нефтепромыслы востока глядя,
Вдыхают прибыль, но мечтой о браке
Полны сердца мальчишек и девчонок,
Но с функцией тиранства и грозит
Бесчувствием, хотя тая опасность,
На кромке чувств туманная надежда
Настаивает, что все разрешится,
Желанье же вынашивает боль
Взрывоопасную, как наказанье
Мгновенья смертного преображенья,
Ночного Стука в дверь, когда никто
Не спит — Миг Абсолюта.
Квант сказал:
Он настал.
Ибо огромный дикий зверь Врасплоха
Вдруг прыгнул на расслабленную спину
Воспоминаний; за прыжком незримо
Бинокли наблюдают; днем зарница,
На дачу резко свергшись, вырезает
На увлеченной плоти отвращенье.
Во время чаепитий кто-то злобно
В высокое французское окно
Швыряет камни. Ни одна душа
От нападений не защищена.
Чуть легкая инфекция железку
Какую-нибудь поразит, и сразу
Злой Федя станет глупым добряком,
А Дэйзи чистая пойдет вразнос. / вдруг в грязь падет.
Бессмыслица язвит нас и бесцельно
Летят в нас стрелы и разят случайно,
Пока мы собирались пострадать.
Мэлин перешел к Пятому Веку, говоря:
Война иль мир,
Женат иль холост, шлепает вперед,
Хамит, лепечет, запинаясь, но
Встает вдруг удивленный победитель,
Скользя по добрым говорливым водам
Той социальной бухты, где сойдет
На берег он приветливый признанья,
Огнями праздничными окружен.
Ему по нраву это; он расцвел;
Почти исчезла лихорадка, он
Помедленней, помягче говорить
С усильем учится, его движенья
Становятся уверенней, здоровья
Финансового на лице румянец
Теперь Незримому Судье по нраву —
Всеобщему Другому, о котором
Он думает и пониманья ищет:
Ворчит все меньше тот под впечатленьем
Его уверенного вида, что
Он прибыл, куда следует, отбросив
Знакомства низкие.
Эмбл сказал:
Но для чего
Отбрасывать все юности страданья?
В литературе принцы, кто спешат
Возлюбленных своих освобождать, / спасать
Не так уж молоды. Быть молодым —
Всегда быть на пределе, ждать Звонка
Международного в толпе: в битком
Набитом зале низкий голос вдруг
Определит твою судьбу. Все страхи —
От неизвестности. Ночь принесет ли
Приказ ужасный: в городке заштатном
Откроешь лавку скобяную… В школе
Преподавать девицам прогрессивным
Всю жизнь науку будешь? Только поздно
Становится. Получим ли приказ?
Не лишние ли мы?
Квант сказал:
Ну, перестанешь
Ты вскоре беспокоиться, признав,
Что ты товар для рынка, чья цена
Меняется; торговец, быть послушным
Ты покупателю обязан будешь,
Проблемы примешь, что против тебя
В дальнейшем время будет выдвигать:
Борьба с работой и раздоры в браке
Взрывоопасные, детали коих
В дыхание проникнут, сна лишая,
Как и на прочие, ответы находя
Меж двух на поезде твоих поездок,
Как между двух своих природ, мгновений
Меж утром-вечером, когда ты волен
Обдумать собственные недостатки,
Неловкое зиянье, верный риск
С картинками, читая, пролистать
Отчет о том, что было не должно
Случиться, что не примет ни структуры
Иной, ни цели, чем твоя судьба
Конечная.
Розетта сказала:
А я не принимаю
Пространство ваше плоское и время
Без привилегий. Нет. Не извинюсь,
Презренья не сдержу к такому веку
Мишурному. Мотив из автомата
Безумно рад, пока за жизнью жизнь
От собственного существа уходит
Чтобы в аплодисментах утонуть
Неправды, и под музыку сгрудившись,
Шагают все, ведомые лжецом,
Тем Эскалатора чуть теплым Духом,
Все прихоти его для них — закон,
В жизнь, запертую в шкафчик раздевалки,
Почти без напряженья, отклонений,
Хозяев безымянных для муштры
Ведут сержанты, словно Данаид,[xx]
Чтобы заданья те же выполнять
(Умрут бесцветно те, кто жили тускло)
В толпе уютной. Лишь один поэт,
Уединенье чистое избрав,
Где средь пространств суровых веют вихри,
В морозных и пустых, зато вдали
От мерзкой вежливости, что порукой
Статистикам, от мира идиотов,
Где хороши приборы, где болтают
О многом многие, но все ж одни,
Мы живы, но одни, как кати-поле,
Не оседая. Время же летит.
Квант сказал:
Нет, Время возвращается, Сейчас
Все длится, а часы ведут отсчет.
Глотает пиво трезвый капитан,
А пьяный юнга здесь блюет водой.
Уильям Ист доплыл здесь до Маслин,
Но Альфред Вест уходит от Элен.
Макгвайр-счастливчик здесь добычу делит,
Глупышка Молли здесь смеется шуткам.
Судья Ван Димен[xxi] тот предвидит день,
Когда рабы восстанут и отребье
Покатит конусообразный череп
По улицам, пока Зек 90
На нарах маму вспоминает с грустью.
Мы движемся по воле колеса,
И отмечает каждый оборот
Падение и рост зарплат и цен,
Перемещения любви и лжи,
Чередование мощнейших взрывов
С затишьями. Могли бы пассажиры
На стенах вечных истин письмена
Прочесть, к примеру: «Тедди Пэддингтон
Не моется совсем». «Слюнявый швед,
Не твой папаша я». «Стройнее Бетси,
Но Конни всем дает». — Закрыв глаза,
Увидеть можно солнечный пейзаж:
Гробницы, храмы, восстает высок
Конечный бог над бурным водопадом,
Пейзаж этрусский памяти людской
Несет с собой все мифы бытия:
В прозрачном озере он вечно видит
Свой чувственный прекрасный лик —
Интеллигентен слишком, чтоб поверить
Иль полюбить, Нарцисс прощенья просит.[xxii]
Кляня свою пещеру, Полифем[xxiii]
Вдруг с палкой нимфу словит, неуклюже
Беспомощный о дружбе молит. Добрый
Орфей на изумрудном берегу[xxiv]
Лежит растерзан зверски на лужайке,
Где против добрых он грешил; зверея,
Камнями женщины калечат торс,
Но окровавленная голова
Плывет вдали по ровному теченью,[xxv]
Волшебный открывая рот, поет,
Фортиссимо рокочет лирой тенор,
Как рок о хаосе глухой Природе.
Ибо Давным-Давно уж стало После,
С тех пор, как Праотец, Пра-Папа наш
Зевком тем первобытным всем вещам
Дал выраженье (жизнь их — в его Скуке)
И породил он остроумье мира.
Ошибка Одноглазого, что он
Заговорил и сам тому не рад.
Мэлин продолжил, говоря о Шестом Веке:
Предмет наш изменился.
Теперь он далеко не в лучшем виде;
Расплылся на общественном крыльце;
Таблетки для энергии и сна
Он принимает; в зеркале он видит
Мурло трепла, он гений в век осла,
Зануда-толстосум. План жизни вспомнив,
Увидит, что помпезный результат —
Хаос, лишенный следствий. В черепной
Коробке — лихорадка холостая
Извилин, но в груди поражено
Заледеневших слез сосулькой сердце,
В своей пещере цепенеет к чувствам,
Впадая в кому, но к большой карьере
Еще, как детская мечта, саднит виной
Мальчишеский синяк, враждебный жизни
Успешной. Он тоскует по Эдему
Без имени, где он ни разу не был,
Но вновь желанья привели в края
Святые, где играют без забот
О достиженьях дети, знать не зная,
Что могут быть милы или несчастны.
Квант сказал:
Те, кем пренебрегли, так поступают.
В крадущийся час тьмы, когда везут
К холостякам блондинок лифты, ночью
В дыхании больного измененья
Заметит медсестра, и Гордость лжет
Тому, кто слишком слаб, чтоб шевельнутся,
А Стыд и Сожаленье тычут морды,
От воспаленья красные, в лицо —
Мы, неудачники, ведь тоже ищем
Сокровища. Прощанья слезы лил
Я у Предателей Привала тоже, —
Добры, но скучны, в низеньких ландо
В электро-брогамах[xxvi] через ворота
Из кованого чугуна и вдоль
Рододендроновых проспектов едут
Сэр Эмброуз Щуп, толстуха леди Чувство,[xxvii]
Профессор Завывайко, доктор Там,
И дорогая миссис Сверх-Зануда,
И с одноклассником скарсдейлский[xxviii] мальчик, —
Пришли все проводить нас. (Но, увы,
Отсутствовали важные персоны.)
Смешки, конечно. Ха-ха-ха, — кричали
Мария Бородатая и леди
Малышка мисс Нелепость с маяка,
Любитель водяного кресса Билли Уолтон,
И показали все на север. Там,
Как преграда, собиралась буря,
Но вышли в тапочках мы при свечах,
Был на исходе год, и мы пошли
Через Отходы Лесозаготовок,
Минуя Башню Пыток, Печь Кривую,
Царили недоноски птиц в руинах
И сонм недоразвитков-насекомых.
Зарею бледной вышли к Красной речке,
Там у Косого Водослива дохлый
Лежал лосось; почуяв ветра весть,
Пустились наутек собаки. Гром
Гремел, мы говорили очень мало;
На день тринадцатый от нас сбежал
Больной наш проводник, весь шоколад
Молочный прихватив. Из леса полз
К предгорьям страх наш, возрастая, ибо
Дороги стали круче, а на кряжах
Стояли виселицы. Мы дошли
До Монастырского Моста; когда
Рассеялся туман, я разглядел
Одним глазком и стены из гранита,
И ледники вокруг Благого Места.
(Из льда гигантская торчала челюсть;
А кондоры с утесов наблюдали
За нашей мукою бессильной хладно.)
В карманы сунув руки и печально
Насвистывая, брел назад я через
Болото Девье, переулок Нищих
На Мыс Крапивный, где мне соловьи
Лишь о моих пороках пели.
Розетта сказала:
Святы куклы,
Кто вечно юны, только начинают
Открыто жить в пространствах абсолютных,
Кто остается лишь всегда собой
И не обманывают никого,
Одетые созданья, выражают
Бесслезный, вечный отчий мир колонн
И парков. О тот Первобытный Век,
Когда кружились в танце, и мечты
Летучи, зелены, и нашим песням
Запрета не было. Ибо вороны
Воды холодной чаши приносили
Овечкам, бывшим с юными; стада
Единорогов через поле лилий
Неслись галопом; маленькие мышки
Играли там с надменными котами;
Учтивые грифоны танцевали
С крылатыми драконами там вальс;
К соседям кони дикие вплотную
Со ржаньем радостным там приближались.
Другому каждый другом был. Померкло,
Все серо почему? О, водостоки
Засорены и трубы заржавели,
Обрушились все крыши, флаг запятнан,
И циферблат часов замшел. Издевкой
Мне ветер бьет в лицо и рот. Они
Покинули меня. Я виновата. / согрешила
Все убежали. Я бегу сейчас.
Вафна. Вафна.[xxix] Кто мой завод починит
В утраченной земле?
Эмбл сказал:
Ключ потерял
К воротам сада, где царила зелень;
Как я давно выглядывал, взволнован
Песком пустыни, этим грустным блеском
Отходов. Будущий свой дом я видел
Не в грезах. Магия моя затмилась:
Был верен ритуал, неверно время
И неуместно место.
Квант сказал:
Все упреки
Из скрытого исходят центра к нам
Холодной радиацией, волнами
Застигнуты врасплох, потрясены
Скептичным вздохом скотча. Обвинитель[xxx]
Кричит нам из стаканчика с коктейлем.
Кто-то поставил в музыкальном автомате глупую песенку «С этой штукой», которую исполняли «Три Глотка», под которую он запел:
Продам вам песенку, самый уморительный рассказ
С тех пор, как старик Хаос подстерег миг, когда
Нагнулся юный Космос с голым задом и в спущенных портках,
Хомо Вульгарис, Человек-астериск.
Он сжег все корабли и оба розовых конца
Своей стоячей свечки; мурашки поджарил он на коже,
Поместье промотал, наследников надул
Волынщика проволынил, Приблизительный Человек.
С коленками на север и с ночью по пятам,
В гостиных принят был, но сгинул наверху,
Из ванны адмирал команды он рычал
Десятку своих пальцев, Временный Человек.
Ум его извергал иногда клубок
Чистейшего дыма, милую идею,
Что тотчас улетучилась, он выбросил тучку
Из газа и сплетен, Бросовый Человек.
Ушлют его душу вскоре к Симпатическим Чернилам,
Банде Расчленителей отправят тело,
Прекрасная фея украсит гробницу
В римской уборной; готовься молиться
В инвалидном кресле за Испарившегося Человека.
Мэлин продолжил еще раз, говоря о Седьмом Веке:
Его последняя глава немного
Добавит. Вниз растет он, силу мышц
И быстроту ума теряя: ляжет,
В окошко глядя, осенью хворая,
Он знака ждет, но дни его инертны,
И не приходит ни один, чтоб спор
Его закончить иль ускорить ход
Зевающих бессильных лет, зовет
Он полное уничтожение, устав.
Иллюзии терпенье потеряли
От деятельности людской. Приходит
Конец, когда он слился с большинством,
С толпой заплесневевшей, скромным став.
Вот его дело: пусть его оспорят.
Итак, их обсуждение завершилось. Извинившись, Мэлин
пошел в туалет. Квант направился в бар принести еще выпивку. Розетта и Эмбл
сидели молча, занятые воспоминаниями, давними или недавними, настоящего или выдуманного прошлого.
Розетта думала:
Жил в Орешниках однажды лорд Лугар,
Необузданного нрава, воевал он
С Банкиром Биллом. У Протоки Братьев —
Сэр Уильям Вонд, чей Водный Договор
Аравию обогатил. У Розерхоупа
Генерал Лок обитал гениальный,
Бакланов державший. У Малодушных Леди —
Старик Тиллингхэм-Тренч, которым владели
Две страсти — трости и женщины; у Колеса Повес
В библиотеке низкой — епископ Боттрел,
Обожавший греческий, вернулся с востока
С пухлой тетрадкой, полной древних
Законов, литургий, давно позабытых
Верований христианских, заключенных
В крепости Фельдспар. У него была дочка Фэй,/ Полевого Шпата
Мутация праздная, искусством увлеклась,
Резьбой по хрусталю и подружилась
С зеленоглазым Гелертом, великим
Портным, и в Риме умерла. У Холма Простаков
Жил доктор Сайкс, любимый всеми,
Чья монография о хроническом кашле —
Поныне классика. У Приходского Фонаря —
Сьюзен О'Рурк — экстрасенс, которая
Молилась о растениях. Все сгинули,
Их ровные газоны, логические виды
Разрушены; большие каменные их дома
Заколочены. В простоте отказано,
Жизнь личная преследуема и бедна.
Эмбл думал:
Есть у меня друзья, кого узнáю
В толпе спокойной и, как я, одеты,
Осели, приняты уже, приняв
Все правила, как современники
Троянских рыцарей или купцов
Из Века Бронзового; Бад и Уитни,
И Клиффорд Монахан, и Дикки Лэм,
Клем Лифшутц, Доминик Морено, Свенссон
И Зейдель: кажется, что все уже,
Как все. Я должен ли так кончить тоже?
Ожидая, когда его обслужат, Квант вновь посмотрел на свое отражение в зеркале и подумал:
Неповторимый Джордж закончил путь,
Убит в общественной уборной копом,/ ментом
Дэн умер за обеденным столом,
Миссис О'Мэлли и миссис Де Янг
Бродили по пустыне, где собаки
Их обглодали до костей, и страшно
Тебе, мой друг, мне посмотреть в лицо.
Как ты состарился, как дрябл, едва
Стоишь и ходишь враскорячку, принц
Нарциссовый, но здесь ты пассажир,
В палатку отступаешь. Чья труба
Твои проделки воспоет теперь?
Побереги костяк, лелей свой кашель.
Разрушен замок твой. Бежишь сквозь дождь,
На ложе — ржа. Поберегись от хвори
И слабости, а дальше будет хуже.
Голубоглазые мальчишки пусть
Трубят в рога подольше, громче, ибо
Паслен заблудшая овечка щиплет.
А впрочем, все равно…
Мэлин вернулся и Квант принес выпивку. Затем подняв бокал и обращаясь к Розетте, Квант произнес:
Приди,
О нимфа чужеземная, тепло
Нам радостных сторон своих яви
Во славе либеральной жизни; спой
Поласковее данные об этой
Неподдающейся вселенной — деньгах,
О юности, о выпивке, любви;
Потешь нас, пастухов: безумны в мир
Приходим и вихляющим путем
Идем мы, огрубев, а с двух сторон
Окружены мы белой тишиной
Приборов, антисептиков, а между —
Лишь бормотанье и, конечно, стыд.
К здоровью покажи, к надежде путь;
Пароль скажи, чтобы архонтов высших[xxxi]
Нам ублажить; будь добрым гидом нашим.
На что Розетта ответила:
Какое руководство можно мне
Доверить в экспедиции, к которой
Любой бы присоединиться смог
И выбрать свой маршрут? Ибо домой
Идешь уже известными путями,
Все видел и все слышал прежде,
И знания особого не нужно,
Где главное — печальный непокой,
Которого нет недостатка в жизни.
Путь долог Семи Стадий и не скор,
Немногим верность сохранить удастся,
Быть может, до конца, но все идут
С надеждой на успех, рука в руке
С противоположностью своей,
Как Адонис, одетый для убийства,
Или с отвисшими, как у моржа,
Усами утомленный Уот, или
Бредут, как Вечные Жиды: бандит
С пробитой пулей головой, церковник
Широкозадый и лоббист, легат,
Орущая бабенка, дяди, тети,
Кузен из заграницы, — онемели
И обезумели, по Лабиринту
Блуждая Времени, в стремленье к центру
Его пробиться и, как мы, желая
Найти Покоя Царство. Что ж, насытьтесь
Голодными Надеждами, смирив
Желанья целью: пусть удача вам
Избушку Бабушки найти поможет.
Как известно, люди в подвыпившем состоянии превосходят свои возможности, когда они трезвы: застенчивые говорят легко и блестяще с совершенно незнакомыми людьми, заики произносят сложные предложения без запинки, человек неспортивного склада превращается в тяжелоатлета или спринтера, человек прозаического склада выказывает интуитивное понимание мифа и символа. Менее замеченный и более важный феномен, однако, это то, как наша вера, обычно такая шаткая, в жизни других сильно укрепляется и получает, быть может, из-за того, что в этот раз на миг сомнение настолько полностью преодолено, самое поразительное подтверждение. Ибо может так случиться, если обстоятельства тому благоприятствуют, что члены группы в этих условиях устанавливают такую связь, при которой обмен чувствами и мыслями настолько точен и мгновенен, что они начинают действовать как единый организм.
Так было и сейчас, когда они стремились достичь того состояния доисторического счастья, которое люди могут лишь вообразить как пейзаж, имеющий символическое сходство с человеческим телом. Чем больше эти четверо забывали об окружении и теряли чувство времени, тем больше они чувствовали друг друга, пока они не достигли в своих мечтах того редкого единения, которое в других случаях можно достичь лишь во время длительной бессонницы.
Часть третья
СЕМЬ СТАДИЙ
A. Ghislanzoni Aida
В начале кругом была тьма и каждый шел в одиночку. Что у них было общего, так это лишь чувство отдаленности и покинутости, чувство людей, прошагавших мили и мили, потерявших свои пожитки, и беспокойно ищущих воду. Постепенно для каждого из них тьма начинает рассеиваться, и их зрение начинает обретать форму.
Квант первым смог что-то увидеть. Он говорит:
Бредя в тумане, начинаю различать
Соленого озера биенье:
Зуйки и чернозобики на темных берегах
Повсюду мельтешат.
Теперь Розетта ясно видит и говорит:
В центре печальной долины
Где ни лесов, ни тропок,
В оправе камышей и мхов
В горах безмолвно озерцо.
Чудак-рыбак однажды летом
Сюда придет или шпион
Украденную карту спрятать
Или с противником сойтись.
Но кто холмы заметит ульев,
Могилы тех, кто стряпали, хотели
Чтоб почитали их, печали наши
Быть может, испытали прежде нас?
И теперь Мэлин;
Какая тишина — вот наши кони
В тень перешли; вслед за садами
И наши матери пошли.
Кроншнепы в ледниковых котловинах
Предсказывают мне конец времен,
Парадоксальную судьбу.
Но вздох любви неразделенной,
Идущий из краев ничтожных, алчных,
К ним не имеет отношенья;
Веснушчатый сиротка, из пращи
Стреляя уток, селезней в пруду,
Остановился в поисках камней;
Он пароходом стать мечтает или
Лугальзагеси, громогласным
Тираном Урука и Уммы.[xxxii]
И последним говорит Эмбл:
Земля печальна и влажна,
Идут по горизонту рыхлому полки
Сквозь сумерки, напряжены
Устав нести мечи и копья,
И шлепают сквозь слякоть мимо
Разрушенных мостов, сожженных деревень,
Их голодающие провожают взглядом
С холмов вдали, где пищи нет.
И теперь, хотя еще и отделенные друг от друга, они начали восхождение со своих отправных точек в тот же горный район. Розетта говорит:
Теперь вершины пахарю мешают,
Их сдвоенный единый облик,
От лилий бел, когда тепло,
Вечнозеленых пастбищ полн.
Гладки поверхности, изгибы плавны
Веселых этих милых гор,
Куда идут великие забыться,
Прекрасные и добрые, чтоб умереть.
Квант говорит:
Движутся огни,
На обреченных холмах,
Где монахи
Затемно встают.
Пусть дикие вулканы
Рычат во сне,
В зеленом мире
Своего монастыря
Сидят они, переводя
Виденье на
Язык вульгарный
Вооруженных градов,
Где свозь дверей порталы
Невесты входят,
А разбойников останки
На виселицах повисли.
Эмбл говорит:
Суровые лица
Наклонив вперед,
Пыхтя, на берег крутой
Взбираются пилигримы
В широких шляпах.
Крича, бегу
В другую сторону,
Нецеломудрен, весел,
В расстегнутой рубахе,
Со звенящей гитарой.
Мэлин говорит:
Нависая над головой,
Угрожают жизни горы,
Но с двух сторон, как пряжа,
Спускаясь в чашу долин,
Водопады тихо
Ободряют меня.
А теперь, один за другим они входят в одну и ту же долину и начинают взбираться по одной и той же крутой тропе. Розетта идет впереди, затем Эмбл, за ним Мэлин, а Квант идет последним.
Розетта говорит:
Эти горы могут быть полыми; боюсь гномов
И холода, пробирающего до костей.
Эмбл говорит:
Этот проход меж камней
Тяжек для моей спины. Мои ботинки слишком жмут,
И слишком тяжел рюкзак. Свои колени ненавижу,
А ноги люблю.
Мэлин говорит:
Чем меньше чувствую,
Тем больше недоволен. Встречу смерть
С большим сожаленьем.
Квант говорит:
Меня предупредили, слава Богу,
Взять зонтик и взятки рыжим негодяям
Давать: для сторожа резервуара —
Целлулоидный сэндвич и шелковые яйца[xxxiii]
Для главных плавильщиков; для Лиззи О' Флинн,
Дурашливой скотницы с руками, перемазанными глиной,
Вкусные трюфели в утопических кувшинах,
И комбинезоны из х/б на датских застежках
Для Шилли и Шэлли, королей пастухов.
Теперь Розетта говорит:
Земля все дружелюбней,
Рассеялись все тучи.
Эмбл говорит:
Мой капюшон сух.
Я все верно рассчитал.
Мэлин говорит:
Мои намеренья
Очистились теперь.
И Квант говорит:
К вершине приближаюсь.
Когда пойму, к чему стремлюсь, я рассмеюсь.
И теперь, на лишенном растительности водоразделе у полуразрушенной Таверны Моряков (которая находится в глубине материка) все четверо собираются вместе, завершив первую стадию своего путешествия. Они оглядываются вокруг, и все кажется им знакомым. Эмбл говорит:
Как реки, рельсы, бегут по большей части
На запад и восток, видны
Отсюда в ясный день оба берега
И длинные причалы их портов.
Виднеются зубцы хребта на юге,
Где добывают медь и никель,
А дальше — Пустошь, где Армейские ученья
Проходят, а на севере
Коричневые пятна зданий намечают
Не то священный град, не то мирской.
Мэлин говорит:
В Таверне этой каждый вечер
Толпа гуляет чудаков:
Вот фермера лицо, столь искренне на нем
Стремленье к взяткам и деньгам;
Евангелист суровый, кого, смеясь, шахтеры
Забьют камнями у дольмена;[xxxiv]
Герои исповедуются шлюхам, сыщики болтают
Или играют в шахматы с ворами.
Квант говорит:
Уснуть здесь трудно.
Лежишь и слушаешь
Скрип новых вер на лестнице кухонной
Иль всхлип мечты в соседней комнате
(Просочились они через заставы и порты,
По дружбе или по официальным каналам),
Смягчается здесь сердце, становясь
Гораздо менее уверенным в успехе.
Но Розетта говорит нетерпеливо:
Испытана распутьем этим, надежда наша нам твердит,
Что нам расстаться надо; парами продолжим путь
Мы на велосипедах, барже, как бродяги,
На пригородном тряском ли, в вагоне спальном,
Вдоль вод в водорослях, в извивах переулков,
Вдоль дорог удобных, что римляне соорудили,
По-над и внутрь, под иль вокруг,
Сквозь мрачность мхов, нежданность гор,
Промышленные города, болота, пашни,
Направо и налево, пока не завершим
Мы круг и встретимся опять.
Эмбл шепчет про себя:
Есть ли разница с кем?
Да, большая.
И Мэлин:
Придал бы в юности значенье,
Но не теперь.
И Квант:
Я знаю, что случится,
И мне очень жаль.
Они разделились следующим образом: молодые вместе и зрелые тоже.
Налево пошли Розетта и Эмбл, направо Квант и Мэлин, те на машине, а эти пешком, двигаясь в противоположных направлениях от высокогорий к приморским равнинам.
Эмбл говорит:
Перчатки натянув, готовлюсь
Я к целому дню езды,
Пейзаж здесь полон жизни;
Племянницы миллионеров
Щебечут на террасах,
Крестьянки у ручья
Белье стирают на камнях,
И скачет шляпа сельского врача
По-над кустами, когда с визитом
Спешит он по просевшему пути.
Они все и домашние их дома,
Свой возраст любят или ненавидят,
Кровати впору им;
Лишь у меня работы нет,
Но нескончаемое путешествие мое
Мне в радость — и жужжание колес
И свист летящих мимо лунных миль,
Мне горестно смотреть на лица,
Чья красота не может измениться
Со мною вместе, но
Должны ли видеть все себя,
Как я, принц-пилигрим,
Чья жизнь —лишь вечный поиск
Принцессы ль статной, Истины ль высокой,
Грааля или клада,
Иль важной Вещи, которой
Нет никогда сейчас и здесь,
Как этот мир, через который
Идешь и тайну ищешь,
Известную всем остальным?
Квант говорит:
Дорога сельская, меж тополей
Постриженных виясь,
Сбегает вниз
В поисках моря.
Ни фермы, ни цветы
Коровы, облака,
Ничто не выглядит пока
Здесь вредным или злым.
Так почему же вдруг
Я в старости своей,
Исполнив долг,
В ребенка превращаюсь вновь,
И от стыда трясусь,
Страшусь Отца,
Прощения прошу
У Матери опять?
Розетта говорит:
Сотрудничает свет легко с землей,
И реки вьются наугад
Сквозь таволгу на влажных лугах.
Миную обветшавшие дворцы,
Где в бельведерах те, кто взращены
Для верховой езды, изящных танцев,
Семей старинный рой, кого бесчестье лишь страшит.
Но на краю болот посовременней
Дома сверкают окнами побольше
Людей практичнее с умом попроще,
А вдоль курортных побережий,
Среди отелей поселившись и казино,
О прошлом экс-монархи вспоминают,
Былые войны, вальсы, в ожиданье смерти.
Мэлин говорит:
Пусть дюны прячут до сих пор от глаз
Сияющее побережье,
По нетерпенью сердца
Я знаю, близок океан.
Ибо и ветер и чайка,
Крича, мне говорят
Или сказать о времени хотят
И беспокойном сердце,
Что высокомерная материя не примет.
Итак, прибыв по двое в соперничающие порты, оно завершили вторую стадию своего путешествия.
Розетта говорит:
Древние бухты эти славит
Утренний свет, обнажая
Мастерские, верфи, дикие скалы,
Где нетерпимые друг к другу твари
Сражаются за пищу в фукоидных[xxxv] чащах
Населенных вод.
Эмбл говорит:
Трепещет флот, отражаясь в воде
Приютивших его лагун;
Застыло стойкое собранье
Гигантских теней;
Над доками безмолвно стрелы кранов
На полдень с обожаньем указали.
Мэлин говорит:
Тихо падает сумрак на шаткий союз
Воды и земли,
И вот на длинной эспланаде зажгли фонари;
Настойчивый шепот
Сулит покой, но сотрясает нетерпенье
Эфемерную плоть.
И Квант говорит:
Вдали от мебели, ухоженных парков
Отчаявшийся размышляет дух
О собственном конце в третьем лице,
Как тонущая щепка
B чертогах буйных, где киты
Обильно поглощают пищу.
Но здесь они не могут долго мешкать. Эмбл говорит Розетте:
Нас ожидает частный самолет,
Его пропеллер в красных лентах,
Чтобы доставить в город нас.
Мэлин говорит Кванту:
Последний свисток паровоза.
Немедля мы отправиться должны.
По воздуху и по железной дороге они вновь едут вглубь материка для достижения общей цели.
Квант говорит:
Настала осень рано; на землю вечер пал.
На скорости предельной мчится поезд
Сквозь бледный край беспомощных вещей
Меж луж и пней, заброшенной работы,
Карьеров сиротливых, моторов овдовевших,
Вздохнут на грустный миг, и — прочь из вида,
Пока сквозь дождь несемся, бьющий в окна,
В район, банкирами боготворимый.
Розетта говорит:
Убаюканы гулом мотора,
Защищенные жизни наши,
Плывут свободно сквозь
Пространство в споре из металла.
Висит ущербная луна,
Монетка белая на небе,
Толпятся по соседству с нами
Созвездия в ночи.
Квант говорит:
В вагонах для курящих все заняты места,
Там меланхолики погружены в унынье
Экс-зам-директоры престижных школ,
Разжалованные за робость, хвастуны
Коротконогие и гении в поношенных пальто,
Преуспевавшие, а ныне в тупике,
Дешевые агенты подпольных воротил,
Все неудачники сбегают в город.
Розетта говорит:
Лишь смутно различим
Там далеко внизу
Мир зайцев и борзых,
Презрения достойный.
Благодаря уменью
Сбежали из тюрьмы,
Чтоб жить, любя себя
С отрадой анархистской.
Квант говорит:
В салон-вагонах, пульманах — битком
Толпа салата едоков, надушенных убийц,
Кто убивает молоком, весельчаков,
Тыквоголовых завсегдатаев пирушек
И кардиналов с липкими руками,
И с букварями логиков веселых,
И фермеров, и обывателей, и filles-de-joie,[8]
Шутов успешных, города подспорье.
Розетта говорит:
Какой свободы страх
Сомкнет вдруг наши руки,
Чтоб земли обновить
В миниатюре, а сейчас
По выбору, а не случайно
Страдать должны от тех же
Влечений, подозренья,
Неправды, уваженья?
Квант говорит:
Какой безумный оракул заставил нас поверить,
Что будет к нам добра столица, коль зла страна,
Амбиции лелеять, душам дать простор
Для игр и пастбищ, воду для питья?
Они снижаются, замедляют скорость и прибывают в город, завершив третий этап своего путешествия и еще раз воссоединившись друг с другом.
Эмбл говорит:
А вот и мы.
Мэлин говорит:
Как и надеялись, мы снова
Все вместе собрались.
Розетта говорит:
Я рада, думаю,
Что веселее вчетвером.
Квант говорит:
Пылающее возбуждение толпы
И пар супружеских друзьям смешны.
Они оглядываются вокруг с большим любопытством. Потом Мэлин говорит:
У сцены все следы культуры смехотворной:
Издательства, ломбарды, туалеты платные;
От греко-римлян храмы из гранита
Целителей, чья магия врачует тело
Политическое от рака,
Лихорадки и запоров.
Жилье снимают у вокзала те,
Кто склонны к уголовщине; Дворец открыт по воскресеньям;
Есть парк для полных, для бледных деток спортплощадки;
Должно быть, много полицейских, но нанимают малых сих
Чтобы обслуживать
Канализации подземной мили.
Женатых племя ездоков, от пригородной жизни размягченных,
Кого законов ритуальных свод хранит от кочевых
Напастей их страшащих, ибо дрожат во снах от грубых
Царапин финансовых когтей, рыдающих видений,
Обидчивых, худых и раздраженных,
И обнищавших дорогих теней.
Ну, вот и я, но как же, спрашивает гость,
Идя вдоль странных улиц, начать мне поиск
Тех модных веяний, что нынче дам волнуют или
Того, что оскорбит мужчин? В каких из мифов мудрецы
Находят корень зла?
Как сих людей карают?
А главное, чем кончат? Естественными ли
Потопа чарами или оледененья либо искусным
Уничтожающим ударом, над которым бунтарский образ Божий,
В течение тысячелетий неблагодарных размышляя,
Весомое найдет решенье
Как доказательство независимости своей?
Теперь подходит троллейбус, едущий на север. Они садятся в него. Эмбл говорит:
Мучительный по городу маршрут
Спланирован, по-видимому, чтобы
Обслуживать здесь учрежденья, ибо
Мы резко останавливаемся подле
Готических ворот тюрьмы для женщин,
У выбеленного шестиугольного приюта
Для обреченных сирот, у проезда для машин,
Ортопедической больницы,
Обсаженного деревцами в кадках,
Где толпа родни страдальцев,
Сидящих слишком прямо,
Держащих на коленях приношенья
Из комиксов, журналов, леденцов,
Но избегающих смотреть в глаза друг другу,
Смущаясь обоюдного стыда.
Сменил трущобы пригород,
Тот теннисными кортами, а корты —
Теплицами и огородами.
У предпоследней остановки —
Государственный приют
Для сумасшедших, большое зданье в стиле
Палладио на площади огромной
С железной изгородью вокруг;
И больше не осталось пассажиров
В последней сквозь поля поездке,
Лишь мы, кому диагноз не поставлен, да шофер
Кому не терпится домой попасть на чай.
Сверкают лютики; звонок
Трезвонит, и жаворонка песня
Поглощена пылающей лазурью.
Нас ссадили, мы тревожимся не слишком,
Но нас интересует почему.
Теперь они видят перед собой наполовину скрытый деревьями, на небольшом возвышении из красного песчаника над вьющейся рекой, большой дом, который отмечает конец четвертой стадии их путешествия. Розетта полна энтузиазма и бежит, говоря:
Войду я внутрь и выгляну оттуда.
Но остальные утомлены, и Мэлин говорит:
Очень хорошо, мы подождем и поглядим снаружи.
Квант говорит:
Ученый старый негодяй,
На глупости других разбогатев,
Для молодой жены построил дом.
Она при родах умерла, на виселице —он,
И собственность к короне отошла.
Безжизненен фасад, никто
Не пользуется огромным бальным залом,
Но в задних комнатах с рядами книжных полок
Проводит совещанья комитет, и много
Решений странных принимает.
С высоты восточной башни
Задумчиво глядит там бледная вдова
Вниз на террасу, где кружится снег
И хлопьями на головы ложится статуй,
Глядящих в парк.
Меняются там стражи у Ворот
В зависимости от сезона: радостной Весной
Их взгляды веселы, но как
Угрюмы Осенью; несчастные кухарки
В кустах рыдают в голос.
Розетта возвращается намного медленнее, чем уходила. Эмбл спрашивает:
Ну, как там было? Что ты увидала?
Розетта отвечает:
Бинокль театральный на столике из золоченой бронзы,
Отец во фраке в рамке на стене,
Из кресла инвалидного в окно с эркером глядя
На манившие вдали долину и деревню,
Я поняла, в чем дело.
На меже владений, где кусты ежевики гуще,
Майор Мотт повстречался с Миллисент Раск;
Осторожный зимородок держится вдали,
Но старый лебедь глядит, пока они
Предаются пламенному греху.
Тяжелы сады, где Элисон щиплет
Младенца-брата; Бобби и Дик
Жарят лягушку, приспособив очки отца,
Конрад и Кэй в плотницкой,
Где быть не должны.
Остыла глина Киброт-Гаттаавы,[xxxvi]
Град Вавилонский в песках погребен;
Красна герань у настоятеля в саду,
Где нынешний владелец читает по-французски
Платона и утратил веру в Ад.
От карьера гравия в Стонущей Лощине
До араукарий на Холме Убийц,
От Арсенала Веллингтона до прачечной
Слышней всего Природы крик
О любви неразделенной.
Глядела сквозь окно на падший Мир,
Совокупленье и порок людей, зверей
И алчность общую растительности тихой,
И вздохи неустанные тоскующих по дому
Существ, которых в мир швырнули.
Я с радостью забуду это; пойдем быстрей отсюда.
Эмбл сказал:
Смотрите там на тисовом проспекте
Замшелая аллея. До конца
Забавы ради побежим наперегонки.
С желанием или против него, они побежали, и во время бега их противоположные натуры раскрываются в сравнении друг с другом. Так Мэлин бормочет:
«Увы, — молвят ноги мои, — если мы проиграем,
Это знак того, что ты согрешил».
И Квант:
Лучше всего —
Быть впереди иль позади: золотая середина
Заметна менее всего.
И Эмбл:
Приятное чувство —
Быть впереди. Я всегда удачлив,
Но должен скромным выглядеть притом.
И Розетта:
Пусть зовут, мне все равно. Заставлю их ждать.
Они должны были мне помочь. Не надеясь быть первой,
Буду последней.
Таким образом, раньше или позже, они приближаются к обваливающейся покрытой лишайником стене заброшенного кладбища, который отмечает конец пятой стадии их путешествия. У их ног лежит упавший деревянный указатель, на котором выцветшими буквами написано предупреждение:
Сюда Нет Входа Без Причины
и под этим меньшим, едва различимым шрифтом, какие-то стихи, которые Эмбл начинает читать вслух:
Странник, постой,
Сей Музей являет
Результаты жизни:
Внимательно посему
Осмотри, проходя,
Покрытые викой, очанкой
И синяком экспонаты,
Здесь коллекция каждая
Составлена вольно
По датам праха.
Здесь место свято,
Здесь, наконец,
В безмолвном мраморе
Мастер завершил
Блестящий период;
Это место излюблено
Кузнечиками козлолицыми
И мальчишками долговязыми,
Кого изводят таланты,
Говорящие им больше, чем
Плоть их почувствовать может.
Здесь импульс теряет
Стимул: так сюда,
До этих пор и не дальше
Ноги, решенья
И устремления привели
Больших, Красивых
И честолюбивых — все
Остановились на полпути,
На этой беспорядочной меже,
Где дикие цветы берут начало
И где кончается богатство.
Но все ж рядом с их покоем
Нетопыри, вьюрки
И мошкара свою среду
Восстановили; здесь
Царит неуместный
Хозяин дерзких
Случайных существ,
Слепо, игриво
Соединивших вечный
Смерти провал
С банальным весельем.
Мэлин вздыхает и высказывает то, о чем все думали против своего желания.
Мы вновь должны отвлечься, пойти попарно
Разными путями, чтобы исследовать землю.
Зная, что они никогда не придут к согласию о том, кто с кем пойдет, они бросают жребий, и выпадает так, что Розетта должна идти с Квантом, а Эмбл с Мэлином. Двое разочарованы, двое обеспокоены.
Квант бормочет:
Это плохое предвестье.
И Мэлин:
Да будет так. Кто знает,
Желаем ли того, чего хотим?
И Розетта:
Забудешь ли ты,
Зная, что я не забуду?
И Эмбл: Буду ли нужен тебе?
Они отправляются теперь: Мэлин у Эмбл на велосипедах на запад, Квант и Розетта на восток в лодке, грустны на лоне прекрасной природы, думая о другом и говоря с самими собой.
Мэлин говорит:
Пока мы молча колесим по земле,
Существенной для кур и лошадей,
Мой голод стать отцом все чувства обострил
Сраженьем времени и красоты его.
Эти древние деревни и случайные проселки
Таят опасность: столь здесь ощутимы
Аркадские культы телесного совершенства
И миф здесь платонический пьянит.
Эмбл говорит:
Приятен компаньон мой, но тоскую о другом.
Квант говорит:
Бесшумно скользит каноэ; бастионы
Однообразных камышей вокруг;
Петляет прихотливо водный путь сквозь тишь:
Сколь влага счастлива, ее ласкающая пальцы.
Приветствуй, мир, ее; вы, камышевки, песней
Обнаружьте схроны; взвейтесь, бабочки, в полете
Фривольном над ее прекрасною головкой:
Уместно ваше приношенье невинному ее пренебреженью.
Розетта говорит:
Тот, кого предпочла бы, так далек.
Мэлин говорит:
Для «эго» мало знать природу,
Цель эроса ее —создание души,
Начало магии — украденная плоть.
Квант говорит:
Пускай объединит природа нас, чьи нужды
Лежат в системах, столь друг другу чуждых:
Она мне не сестра, а я не друг ее.
Эмбл говорит:
Неравно наше счастье: его — намного больше.
Розетта говорит:
Милее было бы, когда б со мной был милый.
Мэлин говорит:
Я рад, как девчонка, что взгляд мой не целомудрен,
Он хочет, чтоб я захотел то, в чем он откажет:
Ибо у сыновей, есть также быть рабом желанье.
Квант говорит:
Обе могилы реки объяты желанием, ибо
Плывет невеста в лодке к жениху, которой правит
Умирающий, мечтая о дочери-жене.
Теперь они прибывают попарно на восток и на запад в герметические сады, и шестая стадия их путешествия завершена. Они осматриваются вокруг, завороженные безбрежной мягкостью этих остатков века кипарисов и водоемов.
Розетта говорит:
Как соблазнительно прокрасться в эти италийские сады
С их роскошью самодовольной, благоуханными межами,
Облокотиться бы о низкий парапет
Какого-нибудь пышного фонтана, чтобы
Вздремнуть в елейный день.
Эмбл говорит:
Особые здесь перспективы для раздумий,
Прогулки наугад по розовым аллеям и сельским мостикам
Над нитями опрятными каналов,
Миниатюрная железная дорога со станциями среди мхов
Петляет в буйных рощах.
Квант говорит:
И все ж это театр, где мысль становится деяньем,
И подле солнечных часов в безмолвной сени
Какого-нибудь темного искусства / лабиринта
Перерождается мятежник сокрушенный
И выбирает он избранника-себя.
Лужаек и рельефов праздность предъявляет
Здесь притязанья неудобные, застигнуто врасплох
Страдать согласно сердце,
Зачерствевшее давно, и наконец внезапный миг
Коснулся времени его.
Мэлин говорит:
Возбужден сим цветником, он совершает
Прыжок в любовь, герой; потом калитку
Отперев ворот, идет:
Равнины его триумфа оказываются пусты,
Но теперь меж их проспектами
Недвижными и урнами с особым пылом
Вращается быстрей незримый строй
Парящих ангелов,
А вечный хор птиц и каскадов рвется
Вдруг на свободу в дикой кабалетте[xxxvii].
Теперь исключительное очарование садов начинает также на них давить. Это похоже на обвинение. Они начинают чувствовать себя неуверенно и худо.
Эмбл говорит:
Я б мог остаться, чтоб спастись, но неподвижность эта
Напоминает слишком сильно мне о горе моей мамы;
Она меня язвит и страшит.
Квант говорит:
Пульс моих оправданий
Все громче и все увечней.
Розетта говорит:
Длинные тени
Выражают свое недовольство мной.
Мэлин говорит:
Из горла горлиц упрек
С размаху поразил меня в пах.
Розетта:
У меня болит голова,
И воспалился нос.
Квант.
Колени мои затекли.
Эмбл:
Зубы мои свело.
Потом Квант говорит:
Кто мне поверит сейчас,
Тому, кто плоскими шутками своих детей утомил,
И жене, с кем ложе делил, смерти желал,
Но все ж переворачивал на спину, кто говорил чужакам
О машинах и замках, приобретенных состояньем,
Которое мог бы я заработать?
И Эмбл говорит:
Моя смертная плоть
Грешила на диванах; фиксируя каждый
Миг удовольствия, я записывал на конвертах
Списки любовниц.
И Розетта говорит:
Увы, я насмехалась
Над бедняками и простаками: должна я заплатить
За то, что думала, что неудача смешна.
И Мэлин говорил:
Я слишком наслаждался тем,
Что всех коллег своих превосходил:
Прогуливаясь у воды, с улыбкой
Убийственные отзывы писал. Содеянное мной
Мне запрещает мешкать дольше. Покину друга,
Жаль себя.
Потом Эмбл продолжил вновь:
Я должен убежать
Для покаянья в лес.
Потом Розетта:
Удалиться хочу
В укромное место и помолиться,
О том, чтоб стать хорошей девочкой опять.
А затем Квант:
Я должен уйти,
Унося свои страхи, чтоб пенью их научить.
И так, один за другим, они бросаются в лабиринт леса и исчезают в нем, уходя по одиноким тропкам; единственный гид каждого — их собственные печали; единственный спутник — их собственный голос. Их пути встречаются и неоднократно пересекаются, но они ни разу не встречаются, хотя то и дело каждый слышит отрывок песни другого. Так слышится, как поет голос Кванта:
Бродяга-ветеран,
Уволен с седой бородой,
Без юности, без пользы, униформы,
В осла превратившийся тигр.
Потом Мэлина:
Глухонемые ветви эти
Несчастными любовниками были;
Расчеловечены, печальны, скорбь их души
Унылые в деревья превратила.
Затем Розетты:
Разорвано платье, слезы
Бегут, пока я бегу
По лесу вдали от отчего ока
В поисках настоящей любви.
Затем Эмбл:
Рыдает мама обо мне,
Покинул дом, играя
Надежды полн, иду по следу я
Неуловимой синей птицы.
Сейчас снова Квант:
Сквозь мрачный лес иду
Я, бывший полубог,
От сырости открылась рана;
Я чая чаю, но он мне не нужен.
Теперь Эмбл опять:
Все сумрачней, все дальше
Охотника рожок
Общественный зовет сквозь жуткий лес,
И ночь близка.
Сейчас Розетта вновь:
Господь, спаси дитя,
Отбрось иль усмири
Таящиеся здесь
Клыки, и мех, и шерсть.
Теперь Мэлин:
Забыл их имена,
Лишь образцы отчаянья,
От прихоти ветров зависит воля,
И от погоды — настроенье.
И еще раз Квант:
Насвистывая, путь
Вершу свозь чащу я,
Ища Хромого, кто скупает
Заброшенные души.
Послушные своим собственным законам, указывавшим им направление, их извилистые тропы соединились, их голоса слились, и все четверо собрались на опушке для ошеломительного воссоединения. Они оглядываются вокруг.
Квант говорит:
Внутри весь климат и прохладный лес
Переменились резко:
От блеска и жары немилосердной
Кружится голова
Ошеломленно мы остановились
В пустыне среди скудных
Кустов и юкки, кактусов гигантских
Средь бросовых песков,
Бессмысленных и змеями кишащих,
Засушливый район
Пустыни первобытной, первозданной
Край без любви.
Мэлин говорит:
Гола, уныла и без тени,
Бездарна, безголоса, нужно
Собрать всю волю, чтобы пересечь
Пустыню, что и впрямь пуста: мираж
Не должен аппетитным быть,
Чтоб соблазнить: все чувства сами
Себя готовы возбудить, как образ
Девиц горбатых, жареные крысы
На блюде, так что сводит горло.
В неведении разум
Лишь о своем движенье размышляет,
Удваивая расстоянье.
Когда бы время у нас было
Прочесть измятые отчеты
Исследователей, утверждавших,
Что тайные ручьи, как будто,
В растрескавшейся сей земле,
В расщелинах и трещинах текут
И что испещрена пустыня
Оазисами, где, мол, акробаты
Прыжки невероятные свершают,
Мы не докажем никогда,
Что обманули нас они.
Известно лишь одно: они вернулись,
А мы не можем не ответить на вопрос:
«Люблю ль я этот мир настолько,
Что должен знать, как он погибнет?»
Эмбл говорит:
И все же юного героя
В лицо не целована битва,
Но знает он, что бросить вызов
Судьбе необходимо,
И, успокоившись, плывет
В ущелье между августейших
Лиц, высеченных в скалах,
По направленью к князю мира.
Но кроткому не страшно большинству, —
Степенно, по-совиному они
Сидят в мирках своих стеклянных,
Супружеские пары машут
С любовью пробегающим бандитам,
Ученые ж расслабились, на тучных
Равнинах отдыхая среди роя
Летающих цветов.
Однако все — в игре ребенка,
Кому приказывает случай
Причину высказать страданий
Людей, поскольку против воли
Один лишь он пропасть стремится,
И страх ведет в долины ливней
Его, где густобровые крестьяне
Угрюмо охраняют шлюзы.
Идет он вдоль реки,
Приборы ржавые минуя,
К началу мрачному,
К первичной бездне, где кусты
Вход в преисподнюю закрыли;
Благословляет тишина печаль
Его, и свят для страха мрак,
Что обещать и объяснять не будет.
Розетта говорит:
Свидетельствуют ль наши сны? Он есть ли,
Пейзаж последний
Из ледников и мрака, мощных бурь,
Где водопады ледяные в бездну
Свергаются потоком,
Ярящимся между расщелин вечно,
Лишь в зимних сумерках следят со скал
Базальтовых там птицы,
Обломки кораблей во льдах лежат
Крушений тени среди фьордов хмурых?
Верна ли весть Луны:
«В древнейшем, ото всех сокрытом месте,
Неведомо число»?
Поверят ли любовники, что лгут,
Незыблемым тем увереньям
Своих костей,
Что элегантность, обещанье мира,
Которого так жаждут, ждет их здесь?
В то самое время, когда она говорит, их опасения подтвердились, и в надеждах им отказано. Ибо мир, от которого они так долго бежали, встает перед ними, точно он все время поджидал их, спрятавшись в засаде, только подстерегая миг, чтобы появиться перед беглецами во всем величии своей вечной ярости.
Квант говорит:
В ознобе плечи. Мне зябко, знобко,
Пока гроза и гром грозят здесь солнцу.
Мэлин говорит:
Праведный гнев вздымает длани,
Чтоб поражать и уничтожать.
Эмбл говорит:
Вторгается буря
В Эвклидов покой. Взрываются тучи.
Пейзаж уничтожен, сменившись
Ухмылкой провала, ростом ничто,
Окутанным туманностью.
Розетта говорит:
Ярость ветров
Рвет нас на части. Ужас нас разбросал,
Как четыре монетки. Смутным эхом
Мы вторим друг другу, бессвязные стоны
Горя доносятся издалека.
Эмбл говорит:
На диком Западе секут бичами друг друга.
Квант говорит:
На голодном Востоке пожирают их книги.
Розетта говорит:
На онемевшем Севере больше нет колыбелей.
Мэлин говорит:
Угрюмый Юг объят огнем.
Эмбл говорит:
Сквозь мрак уныло языки бормочут
Из-под руин и темных городов,
Подлодок, самолетов, из окопов,
Из камер, лагерей взывает хор
Здесь выражают кредо в унисон,
В смятенье слабой веры. Ливень хлещет,
Остатки армий всех уничтожая;
Неразличимы друг и враг — тела
В один поток слились, от матерей,
Семьи и брака, мира созиданья
На расстоянье многих миль.
Квант говорит:
Разрушена стена,
Которую построил Бальб,[xxxviii] они
Вернулись — Темные, чтоб поселиться
Во мраморе маниакальном статуй,
Те вестники Небытия: Ничто
Из ничего. Нисходит ночь, и сквозь
Густеющую тьму тревожит слабость,
Внедрился призрачным дозором голод
Во все пути и разносолы наши.
Мэлин говорит:
Цвета
Смешались основные, числа
Раздроблены, и проблем больших
Не существуют.
Розетта:
Временем больны
Большая Ада и Дочерей
Одиннадцать ее — Камней стоячих,[xxxix]
Шатающихся каменная полька
На Пилликоковом холме;[xl]
И повара, и пастухи все застрелились,
В своих садах голландских вдовы пали,
В кольчуге конь и боевой топор
Погребены. И высечен, начертан
На всех вещах, эскарпах и деревьях,
На небесах, на кольцах для салфеток,
На галстуках и носовых платках,
Амбарах или выжжено клеймом
На чреслах агнцев, на руках людей
Один и тот же символ, та же подпись:
Признанье в пораженье.
Мэлин говорит:
Идеи наши напились, и звуки проглотили.[xli]
Эмбл:
Ошиблись в том, кто мы, точно не существовали.
Розетта:
На честных и святых свистят на скачках.
Квант: Бог — в парнике, но разбрелись по миру гуси.
Сказав это, они проснулись и вспомнили, кто они и где сидели. Мрак, опутавший их сны, получил объяснение, так как было время закрытия, и бармен тушил свет. То, что им только что привиделось, они уже не могли точно припомнить, но когда Эмбл и Розетта посмотрели друг на друга, они осознали, что у них есть какая-то приятная тайна, вспомнить которую слишком отчетливо, может быть опасно. Возможно, это надоумило Розетту пригласить всех в свою квартиру, чтобы перекусить и выпить на посошок, и когда все приняли ее предложение, до нее дошло, что она ожидала, что Квант и Мэлин откажутся. Но было уже слишком поздно что-то менять. Они уже вышли на улицу и Эмбл остановил такси.
[1] Злорадство (нем.)
[2] Благая, добрая (франц.).
[3] мизерере — Господи, помилуй (лат.).
[4] Замок (нем).
[5] Человек бездны по случайности (лат.).
[7]О родина, родина! Сколь много ты требуешь (итал.) — слова Аиды, обращенные к отцу, Амонасро, из III действия одноименной оперы Джузеппе Верди ( либретто Гисланцони).
[8] Проститутка (франц.).
[i] Джон Бетжемен (англ. Sir John Betjeman; 1906–1984) — британский поэт и писатель, один из основателей Викторианского Общества. Был поэтом-лауреатом Англии; посвящен в рыцари и удостоен королевской медали за вклад в поэзию. Посвящение ему неслучайно, так как Бетжемен считался мастером описания, эклог, а Оден признавался, что этот жанр в то время ему давался труднее всего. В этой поэме, особенно в словах Розетты, немало описаний, соперничающих с эклогами Бетжемена.
[v] Поминовение всех усопших верных (лат. In Commemoratione Omnium Fidelium Defunctorum; День поминовения душ умерших родственников), отмечается в римско-католической церкви 2 ноября, вослед за днем Всех Святых. В отличие от Дня Всех Святых, это прежде всего поминовение умерших родных и близких. В этот день в разных странах принято ходить на кладбища, убирать могилы зеленью и цветами, зажигать на них свечи, устраивать общую семейную трапезу.
[vii] Фолли или Каприз (от англ. folly — причуда, каприз) — небольшое здание или иной архитектурный объект, применяемый обычно в дворцовых и парковых ансамблях. Обычно это забавное или экстравагантное здание, либо здание, предназначенное для иных нужд, нежели те, на которые указывают его конструкция или внешний вид, например, Ласточкино Гнездо в Крыму. В Англии и Ирландии весьма распространены замки или башни такого типа. Название вымышлено, как и названия церквей, но по описанию совпадает с горой (или холмом) Гарроуби (Garrowby Hill) в Йоркшире, месте рождения Одена.
[viii] Валдивской котловине (англ. Valdivian Deep)— название дано в честь немецкого крейсера «Вальдивия» (не путать с городом в Чили), на котором в 1898-1899 биолог Карл Чун (Carl Chun) сделал ряд открытий. Русское название: Африканско-Антарктическая котловина — обширная подводная котловина в подводной части Атлантического и Индийского океанов, расположенная между материковым склоном Антарктиды, Южно-Антильским хребтом, Африканско-Антарктическим хребтом и хребтом Кергелен. Источники:
[ix] Погибло много; многих смерть возьмет. — Рефрен является аллюзией на древнеанглийскую элегию «Жалоба Деора» из Эксетерской книги, о злосчастиях менестрелей, о которой упоминает в «Исторической поэтике» А. Н. Веселовский и которую впоследствии перевел на русский язык В. Г. Тихомиров (Древнеанглийская поэзия, М. Наука, 1982): «Как минуло то,/Так и это минет».
[xi] Мимас (Мимант) — в греческой мифологии — один из один из ста пятидесяти змееногих гигантов; принимал участие в битве гигантов и олимпийских богов; по одной версии поражем Гефестом, по другой Аресом, по третьей — Гераклом. Очевидно, У Одена аллюзия здесь не на мифологию, а на астрономию: так назван спутник Сатурна, открытый в 1789 г. Уильямом Гершелем.
[xiv] Джордж Герберт [тж. Джордж Херберт; George Herbert; 3.04.1593, Монтгомери, Уэльс — 1.03.1633, Бемертон, Уилтшир, Англия] — один из главных представителей т. н. «метафизической школы», младший современник У. Шекспира, а также современник и друг Джонна Донна. Эпиграф — из поэмы «Храм» (1633), опубликованной посмертно.
[xv] Плавильню водяную для свинца (англ. smelting mill) — такие плавильни были в XIX— начале ХХ века распространены и кое-где сохранились до сих пор в Англии (а не в Ирландии, откуда родом Квант). Очевидно, это — собственные воспоминания Одена, который к тому же с ранней юности интересовался подобными вещами.
[xviii] По свидетельству Одена в песне Розетты (ясно, что Чайковский и само название ироничны) он пытался воссоздать древнеисландский скальдический размер квидухатта элегии Эгиля Скаллагримссона (ок. 910- ок. 990 н.э.) «О безвозвратной утрате сыновей» (исл. Sonatorrek). У Одена каждая строка имеет 7 слогов с цезурой посередине и с женскими окончаниями (ударение на предпоследнем слоге). Для сравнения оригинал:
1
|
Mjök erum tregt
tungu at hrœra með loptvætt ljóðpundara; esa nú vænligt of Viðurs þýfi, né hógdrœgt ór hugar fylgsni. |
Грусть — велика:
грузом воздушным безмен языка с места не сдвинуть. Трудно Хрофтову крадьбу добыть, в укроме души она сокрыта.
Перевод С. В. Петрова
|
Тягостно мне
неволить язык — песню слагать. Одина мед мне не дается.Трудно слова из горла исторгнуть.
Перевод А. И. Корсуна
|
[xix] Фанатики Яйца иль за Дельфина — на скачках в Константинополе каждый круг измерялся движущимися яйцами (эмблемой Кастора и Поллукса) и дельфинами — эмблемой Нептуна.
… еретичный /Зеленый либо в правоверный/ Безопасный голубой. — Двойная аллюзия: зеленый и голубой были цвета двух различных партий в Константинополе на ипподроме, но также зеленый — цвет, который ассоциируется с монофизитами (потому и еретичный), а голубой с Иисусом Христом.
[xx] Ведут сержанты, словно Данаид — Ироническая аллюзия на миф о дочерях Даная. Данаиды (др.-греч. Δᾰνᾰΐδες) — в древнегреческой мифологии 50 дочерей царя Даная, 49 из которых убили своих мужей в первую брачную ночь, так как Данаю было предсказано, что зять лишит его жизни. Гипермнестра — единственная сохранила жизнь своему мужу Линкею. Убийства произошли за 775 лет до основания Рима. Данаиды за своё преступление были осуждены в Аиде наполнять водой бездонную бочку; отсюда выражения «работа Данаид» — бесплодная, нескончаемая работа и «Данаидова бочка».
[xxi] Судья Ван Димен. — Возможно, имеется в виду Антони ван Димен (голландск. Antonie van Diemen; 1593-1645), девятый генерал-губернатор голландской Ост-Индии, при котором первооткрыватель Абель Тасман открыл остров, первоначально названный им Вандименовой землей, но в дальнейшем переименованным в Тасманию.
[xxii] Нарцисс— в древнегреческой мифологии сын речного бога Кефиса и нимфы Лириопы, либо сын Эндимиона и Селены, влюбившийся в собственное отражение и умерший от истощения, не в силах от него оторваться, ставший символом юношеской гордыни и самовлюбленности. Классическая версия сюжета о нимфе Эхо и Нарциссе отражена в 3-й книге «Метаморфоз» (стихи 339-510) Публия Овидия Назона.
[xxv] …зверея, /Камнями женщины калечат торс,/Но окровавленная голова/
Плывет вдали по ровному теченью — Орфей не относился с должным почтением к Дионису, но почитал Гелиоса, которого именовал Аполлоном. Дионис решил проучить юношу и наслал на него менад, которые растерзали музыканта и бросили в реку. Части его тела были собраны музами, которые оплакивали смерть прекрасного юноши. Голова Орфея поплыла по реке Гебр и была найдена нимфами, затем попала на остров Лесбос, где ее принял Аполлон. Тень музыканта попала в Аид, где супруги воссоединились.
[xxxii] Лугальзагеси (шумер. lugal-zag-ge-si; «Царь блестящий») — энси Уммы, лугаль Урука и «лугаль Страны (Калама)», правил приблизительно в 2336—2311 годах до н. э. (Википедия).
[xxxiv] Дольме́ны (от брет. taol maen — каменный стол) — древние погребальные и культовые сооружения, относящиеся к категории мегалитов (то есть к сооружениям, сложенным из больших камней). Название происходит от внешнего вида обычных для Европы конструкций — приподнятой на каменных опорах плиты, напоминающей стол.
[xxxvii] Кабале́тта ( итал. cabaletta, происходит от итал. cobola — «строфа» либо «куплет») — оперная ария типа ариозо или каватины с чёткой, постоянно возвращающейся ритмической фигурой. Одним из первых примеров может служить кабалетта в опере Глюка «Парис и Елена». Оттличительные признаки кабалетты: небольшие размеры, замкнутая структура, волевой, героический характер. Кабалетта широко применялась в итальянской опере первой половины XIX века (Беллини «Пуритане», Россини «Золушка», Верди «Трубадур», кабалетта Манрико) и др.
[xxxviii] Разрушена стена, /Которую построил Бальб. — Имеется в виду здание, которое построил Луций Корнелий Бальб Младший (лат. Lucius Cornelius Balbus) (до 60 года до н. э., Гадес— после 13 года до н. э., Рим) — римский военачальник и политический деятель, проконсул Африки в 22—21 годах до н. э.); на средства из военной добычи построил в Риме театр и крипту, за что благодарный консул Тиберий Нерон предоставил ему первое слово в сенате.
[xl] Пилликоковый холм ( англ. Pillicock Mound) — эвфемизм, обозначающий мужской член, встречается в «Короле Лире» Шекспира (песенка Эдгара, прикинувшимся безумным Томом, Акт. III, iv), в переводе Б. Л. Пастернака:
Сидел на кочке Пилликок,
Сидел на бугорке.
Ср. в переводе М. Кузьмина:
Сидел Пиликок на холме Пиликок.
Ату, ату! Эй, эй!
Ату, ату! Эй, эй!
См. Green Richard. F. The Ethymology of Pillicock. // Journal of English Linguistics
[xli] Проглотили звуки — в оригинале, проглотили звук «х», то есть, не произносить h там, где следует (одна из особенностей лондонского просторечия). Ср.: “What surprised me was that our duchess, for all her stately appearance and grand manner, dropped her aitches in a way that I had been taught was most improper.” (K. S. Prichard, ‘Child of the Hurricane’, ch. IV) — К моему удивлению, наша "герцогиня", при всей ее величавой внешности и благородных манерах, проглатывала согласные в начале слов, что, как меня учили, было совершенно неприлично.
Сообщения
Комментариев нет:
Отправить комментарий